И новенькая с иголочки планета.

Джордж — то есть мой отец — сидел в комнате и просматривал газеты.

— Привет, Джордж, — поздоровался я. — Не поел еще?

— Хелло, Билл. Нет.

— Сейчас приготовлю ужин. Я быстро.

Я пошел в кладовку и увидел, что он даже и не обедал. Тогда я решил его накормить сверх нормы. Взял из холодильника два синтобифштекса, сунул их в скорооттаивалку, достал большую картофелину для папы и маленькую — для себя, потом раскопал пакет с салатом и предоставил ему разогреваться естественным путем. К тому времени, как я залил кипятком два бульонных кубика и две порции растворимого кофе, бифштексы дошли до кондиции и их вполне можно было жарить. Я передвинул их на средний огонь, а освободившееся место в оттаивателе использовал для картошки, чтобы он была готова одновременно с бифштексами. Тут я опять кинулся к холодильнику за двумя ломтями пломбирного торта на сладкое.

Ага, картошка готова. Я глянул на свою рационную карточку, решил, что мы имеем полное право позволить себе кое-что еще, и шлепнул на каждую картофелину по кусочку маргарина. Раздался звонок — сковородка дала сигнал, я снял с нее бифштексы, поставил на стол и зажег свечи — точно так, как это сделала бы Анна.

— Иди есть! — завопил я.

А сам принялся пересчитывать количество калорий, переписывая в отчет цифры, проставленные на упаковках каждого продукта. Потом бросил упаковки в мусоросжигатель. Если действовать таким способом, никогда не ошибешься в отчете. Папа сел за стол, когда у меня уже все было готово. С момента, когда я начал, прошло две минуты двадцать секунд, абсолютно ничего сложного в стряпне нет. Не понимаю, почему женщины поднимают такую суетню вокруг готовки. Может, системы им не хватает?

Папа принюхался к жаркому и ухмыльнулся:

— Ничего себе! Билл, ты же нас разоришь!

— Моя забота, — отмахнулся я. — На этот квартал у меня все еще плюс. — Потом нахмурился: — Но не думаю, что это удастся в следующем квартале, если нормы не перестанут снижать.

Папа застыл с куском на полдороге ко рту:

— Опять?

— Опять. Слушай, Джордж, я ничего не понимаю. Ведь в этом году был хороший урожай, а кроме того, в Монтане запустили новый дрожжевой завод.

— А ты прослушал все продовольственные новости, Билл?

— Естественно.

— Ты обратил внимание на результаты переписи в Китае? Проверь-ка их на логарифмической линейке.

Я понял, что он имеет в виду, — и внезапно бифштекс приобрел вкус изношенной резины. Какой прок экономить, если кто-то на другой стороне глобуса делает все, чтобы твои попытки ни к чему не привели?

— Этим проклятым китайцам надо бы уже прекратить выращивать младенцев и начать выращивать пищу.

— Все поровну, Билл, — напомнил папа.

— Но…

Я осекся. Джордж был, как всегда, прав, но что-то тут казалось несправедливым. — Ты слыхал о «Мэйфлауэре»? — спросил я, чтобы переменить тему.

— А что там с «Мэйфлауэром»?

Папина интонация внезапно сделалась настороженной, и это меня удивило. С тех пор, как умерла Анна (Анна была моя мать), мы с Джорджем сделались так близки, как только могут быть близкими два человека.

— Ну, ему дали разрешение на вылет, вот и все. Начали записывать эмигрантов.

— Вот как? — Опять этот настороженный тон. — А что ты сегодня делал?

— Ничего особенного. Мы ходили в поход на пять миль к северу от лагеря, а мистер Кински устроил некоторым ребятам проверку. Я видел пуму.

— Правда? Я думал, они все вымерли.

— Ну, мне показалось, что я ее увидел.

— Значит, может быть, и правда увидел. Что еще?

Я поколебался, потом рассказал об этом подонке Джонсе.

— Он даже в наш отряд-то не входит. Какое он имел право вмешиваться в мой полет?

— Ты вел себя правильно, Билл. Похоже на то, что этот подонок Джонс, как ты его называешь, еще слишком юн для того, чтобы доверить ему пилотские права.

— Вообще-то он на год старше меня.

— В мое время должно было исполниться шестнадцать и уж только потом ты мог претендовать на права.

— Времена меняются, Джордж.

— Да, конечно. Так оно и есть.

Папа сделался вдруг печальным, и я понял, что он думает об Анне. Я поспешно сказал:

— Достиг он возраста или нет, но я не понимаю, каким образом такой паразит, как Джонс, мог пройти через тест на самообладание?

— Психологические тесты несовершенны, Билл. Так же как и люди, — он откинулся на стуле и закурил трубку. — Хочешь, я сегодня уберу со стола?

— Нет, спасибо.

Он всегда это спрашивал. А я всегда отвергал его помощь. Папа такой рассеянный, он выбрасывает остатки пищи в мусоросжигатель. Вот уж я, когда убираю, все отходы пускаю в дело.

— Не хочешь сыграть в криббедж? — предложил я.

— Да я же тебя мигом обчищу!

— Это ты-то? А кто ж тебе всегда поддается?

Я убрал со стола недоеденные остатки ужина, сжег тарелки и отправился следом за ним в гостиную. Он достал доску и карты. Но игра занимала его постольку поскольку. Я легко вышел из затруднительного положения и почти выиграл партию, а он все еще не разыгрался. Наконец, он бросил карты и посмотрел мне прямо в глаза.

— Сынок!

— А? То есть — да, Джордж?

— Я решил эмигрировать на «Мэйфлауэре».

Я даже доску для криббеджа сшиб. Потом поднял ее, справился с пересохшим горлом и попытался лечь на верный курс:

— Ой, как здорово! Когда мы едем?

Папа свирепо запыхтел трубкой:

— В том-то и дело, Билл. Ты не едешь.

Я даже дар речи потерял. Никогда ничего подобного папа раньше себе не позволял. Я все сидел, шевеля губами, как рыба. Наконец, с трудом произнес:

— Папа, ты шутишь.

— Нет, сынок, не шучу.

— Но почему? Меня интересует одно: почему?

— Послушай, сынок…

— Называй меня — Билл!

— О’кей, Билл. Одно дело — мне решиться попробовать жизнь в колонии, другое — обречь на неудачное начало тебя. Я не имею на это права. Ты должен закончить учебу. А на Ганимеде приличных школ нет. Вот получишь образование, а после, когда подрастешь, если захочешь эмигрировать, — твое дело.

— Так вот какая единственная причина? В школу ходить?

— Да. Останешься здесь и получишь аттестат. Я бы хотел, чтобы ты и докторскую степень получил. А после, если захочешь, сможешь ко мне приехать. Ты не теряешь свой шанс: заявления от близких родственников рассматриваются в первую очередь.

— Нет!

Папа уперся. Я тоже.

— Джордж, да пойми ты, ничего хорошего не выйдет, если ты меня оставишь тут одного. Не буду я ходить в школу. Экзамены на гражданина третьего класса я сдам хоть сейчас. Тогда я смогу поступить на работу и…

Он оборвал меня:

— Не нужно тебе поступать на работу. Я оставлю тебе достаточное обеспечение, Билл. Ты…

— Достаточное обеспечение! Неужели ты думаешь, что я прикоснусь хотя бы к одному твоему доллару, если ты уедешь и бросишь меня? Буду жить на стипендию, пока не сдам экзамены и не получу трудовую книжку.

— Пониже тоном, сынок! — сказал он, потом добавил: — Ты ведь гордишься тем, что ты скаут, разве не так?

— Ну — так.

— Я, вроде, припоминаю, что скаутам полагается быть послушными и вежливыми.

Этим аргументом он припер меня к стенке. Мне пришлось подумать.

— Джордж…

— Да, Билл?

— Извини, если я был груб. Но законы скаутов были придуманы не для того, чтобы загонять скаута в угол. Пока я живу в твоем доме, я буду делать то, что ты говоришь. Но если ты от меня уедешь, то и прав на меня больше никаких не будешь иметь. Разве это не по-честному?

— Сынок, будь разумным, я это делаю для твоего блага.

— Не уходи от ответа, Джордж. Это по-честному — или нет? Если ты уедешь за сотни миллионов миль, как ты можешь рассчитывать управлять оттуда моей жизнью? У меня будет своя жизнь.

— Я останусь твоим отцом.

— Отцы и сыновья должны держаться вместе. Насколько я помню, отцы, которые отплывали на первом «Мэйфлауэре», везли своих детей с собой.