— А теперь поговорим чисто гипотетически: сколько у тебя с собой денег Федерации?

— Около пяти сотен кредитов.

— Покажи-ка.

Дон помедлил. Линг нетерпеливо сказал:

— Ну, в чем дело? Неужели ты мне не доверяешь? В конце концов, это всего лишь пустые бумажки.

Дон вытащил деньги. Глянув на них, Линг вынул бумажник и принялся отсчитывать купюры.

— Банкноты у тебя слишком крупные, трудно будет избавиться, — заявил он. — Как насчет пятнадцати процентов?

Деньги, которые он выложил на стол, выглядели точь-в-точь как те, что были у Дона, за одним-единственным исключением — на них была надпечатка: «Республика Венера».

Он быстро прикинул в уме. Пятнадцать процентов — это семьдесят пять кредитов, то есть меньше половины той суммы, которую он должен был заплатить за радиограмму на Марс. Он собрал свои деньги и принялся запихивать их в бумажник.

— В чем дело?

— Мне это не подходит. Я сказал вам, что для отправки радиограммы нужно сто восемьдесят семь с половиной.

— Ладно: двадцать процентов. Я делаю тебе скидку только потому, что ты молод и попал в беду.

Двадцать процентов — это всего лишь сотня.

— Нет.

— Да ты сам-то подумай! Я смогу их толкнуть на десять, ну от силы на двадцать процентов дороже того, что даю тебе. Да я вообще могу оказаться в прогаре! Вложенные деньги приносят восемь процентов — при теперешнем экономическом буме. А твои деньги придется пока припрятать, значит, я буду ежегодно терять на них восемь процентов. Если война затянется, эти убытки потянут за собой новые. Ты что, думал, тебе предложат больше?

Теория финансового обращения была выше понимания Дона; он знал лишь, что его не интересует сумма, меньшая той, которая необходима для отправки радиограммы на Марс. Он покачал головой.

Линг пожал плечами и собрал свои деньги.

— Дело твое. Кстати, у тебя очень красивое кольцо.

— Спасибо.

— Сколько, ты сказал, тебе нужно?

Дон повторил.

— Понимаете, мне же только радиограмму родителям послать. А так — ну на что мне еще здесь деньги? Я же могу работать.

— Я взгляну на кольцо, не возражаешь?

Дону не очень-то хотелось выпускать кольцо из своих рук, но, видимо, иначе от Линга по-хорошему было не отделаться. Джонни нацепил кольцо себе на костлявый палец, на котором оно болталось почти свободно.

— О, точь-в-точь мой размер. И буковка как раз для меня.

— Как это?

— Мое второе имя ведь — Генри. Короче говоря, Дон, я серьезно хочу тебе помочь. Давай сойдемся на двадцати процентах плюс я покрываю недостающие для посылки радиограммы деньги в уплату за это кольцо. Идет?

Дон и сам не мог объяснить, чем ему это предложение не по душе. Линг почему-то перестал ему нравиться, и Дон уже начал жалеть о том, что вообще пошел с ним обедать. И тут ему пришла в голову мысль.

— Это фамильная реликвия, — сказал он. — Кольцо не продается.

— Вот как? По-моему, в твоем положении не до сантиментов. Здесь кольцо стоит дороже, чем на Земле, — а я даю тебе даже больше, чем оно стоит. Не валяй дурака!

— Я знаю, что вы предлагаете больше, хотя с чего это вдруг — непонятно, — ответил Дон. — Как бы то ни было, кольцо не продается. Отдайте.

— А если я не отдам?

Дон глубоко вздохнул.

— Тогда, — медленно сказал он, — я буду с вами драться.

Линг помедлил, глядя ему в глаза, затем снял кольцо и уронил его на стол. Потом, не сказав ни слова, вышел из кабинета.

Дон смотрел ему вслед, стараясь понять, что же все-таки происходит. Он так и сидел, задумавшись, когда портьера откинулась, вошел хозяин ресторана и бросил на стол счет.

— Один кредит шесть центов, — бесстрастно объявил Чарли.

— Разве мистер Линг не заплатил? Он же пригласил меня с ним пообедать.

— Один кредит шесть центов, — повторил Чарли. — Вы ели, вы и платите.

Дон поднялся на ноги.

— Где тут у вас моют посуду? Я могу приступить прямо сейчас.

Еще не настала ночь, а работа мойщика посуды, которую выполнял Дон, чтобы заплатить за обед, похоже, сделалась для него постоянной. Дон подсчитал, что при такой оплате ему потребуется как минимум вечность, чтобы наскрести достаточно денег и отправить радиограмму родителям, но кормили зато трижды в день, а еда у Чарли была выше всяких похвал. Несмотря на внешнюю грубость, Чарли оказался в общем-то неплохим человеком. Свою резкую неприязнь к Джонни Лингу он выразил на том же — явно не для детских ушей — lingua franca[138], на котором общался с толкунами. Никакой ему Джонни не родственник, говорил он, а если он кому-то и родственник, то — и добавлял что-нибудь этакое, вроде собачьей матери.

Когда последний посетитель ушел, а последняя тарелка была вымыта и вытерта, Чарли постелил Дону на полу в той самой комнате, где тот обедал. Раздевшись и улегшись в постель, Дон вспомнил, что надо бы позвонить в отдел безопасности порта и сообщить свой адрес. «Успеется, позвоню завтра», — подумал он, засыпая; к тому же в ресторане не было телефона.

Дон проснулся от ощущения тяжести. В комнате было темно. На какой-то жуткий миг ему показалось, что кто-то навалился на него сверху и хочет ограбить. Окончательно проснувшись, Дон вспомнил, где он, и понял, что было причиной испуга. Тол-куны. Два зверька забрались к нему в постель: один приткнулся Дону к спине и обхватил за плечи; второй калачиком свернулся в ногах. Оба тихонько посапывали. Видно, кто-нибудь зазевался, и они проскользнули в открытую дверь.

Дону стало смешно: нашел, кого испугаться. Да на этих ласковых тварей и рассердиться-то было всерьез нельзя. Он почесал между рожек того из них, что был ближе:

— А ну-ка, детки, это моя постель! Убирайтесь отсюда, пока я не разозлился.

Незваные гости что-то проблеяли~и лишь теснее прижались к Дону. Тот поднялся и, взяв их за уши, вытолкал за портьеру.

— И не вздумайте возвращаться!

Они оба очутились в постели раньше, чем Дон.

Дон подумал и решил их оставить. Все равно в комнате не было двери, чтобы закрыться. Конечно, можно вывести их на улицу, но в помещении было темно, а Дон, попавший сюда впервые, понятия не имел, где здесь включается свет. Будить Чарли тоже не хотелось. К тому же спать с ними было не противно: толкун — зверек маленький, чистый, во всяком случае ничем не хуже собаки, свернувшейся в ногах у хозяина. Даже лучше, ведь на собаках бывают блохи.

— Ну-ка подвиньтесь, — велел он. — А мне спать где прикажете?

Уснуть удалось не сразу; Дона все еще тревожил прошлый кошмар.

Он сел, всматриваясь в темноту, и нащупал деньги, которые убрал под матрац. Затем он вспомнил о кольце и, чувствуя себя полным идиотом, натянул носок и как можно глубже засунул туда свою драгоценность.

Скоро все они уже дружно спали.

Дона разбудило испуганное блеяние над ухом. В следующее мгновение все смешалось. Он уселся, пробормотав: «Да заткнитесь, вы!» — и хотел шлепнуть соседа, но тут же почувствовал, как его запястье сжимает чья-то рука — не четырехпалая крохотная тол-кунья, а рука человека.

Дон пнул ногой, угодив при этом во что-то мягкое. Кто-то крякнул, рядом снова заблеяли, на этот раз испуганнее, чем раньше, зацокали по полу копытца. Дон ударил еще, едва не переломав себе на ноге пальцы; рука, что его держала, разжалась. Послышались возня и громкие стенания толкунов. Вскочив на ноги, Дон отпрянул назад. Шум утих, но он продолжал всматриваться в темноту, пытаясь понять, что же случилось. В этот миг вспыхнул ослепительный свет, и он увидел в дверях Чарли: в халате, в руках — огромный блестящий топор.

— Что здесь происходит? — крикнул Чарли.

Дон постарался как можно доходчивее рассказать хозяину обо всем — о толкунах, о ночных кошмарах, о хватающей в темноте руке.

— Есть надо перед сном меньше, — ответил на это Чарли, но на всякий случай обыскал помещение.