— Тут другое дело.

— Что ты имеешь в виду?

— Теперь это дальше, неизмеримо дальше — а насколько опаснее?

— И тогда было опасно: половина колонии в Плимут-Рок погибла в первую зиму, это каждый знает. А расстояние ничего не значит, какая разница, как долго ехать. Если бы мне сегодня пришлось возвращаться домой пешком, я провел бы в походе целый месяц. У пилигримов ушло шестьдесят три дня на то, чтобы пересечь Атлантику — по крайней мере, так меня в школе учили, — а сегодня по радио сказали, что «Мэйфлауэр» — этот «Мэйфлау-эр» — долетит до Ганимеда за шестьдесят дней. Это делает Ганимед ближе, чем Плимут-Рок был от Лондона[81].

Папа встал и начал выбивать трубку.

— Не собираюсь спорить, сынок.

— И я не собираюсь.

Я сделал глубокий вдох. Не нужно мне было говорить то, что я сказал дальше, но я это сделал. Очень уж я завелся. Никогда раньше со мной так не обращались, и я, наверно, хотел тоже сделать больно в ответ.

— Но вот что я тебе скажу: ты не один страдаешь от урезанной нормы питания. И ты напрасно воображаешь, что я собираюсь торчать здесь, пока ты ешь от пуза в колонии. Ты хорошо подумал? А я-то считал, что мы как-никак партнеры.

Произнести последние слова было просто низостью. Ведь именно их он мне сказал в тот день, когда умерла Анна, и так оно всегда между нами и было. В ту самую минуту, как я это сказал, я понял, почему Джордж вынужден эмигрировать, и понял, что никакого отношения нормы питания к этому не имеют. Но я не знал, как взять свои слова обратно.

Папа вздрогнул. Потом медленно выговорил:

— Значит, вот как ты все это понял? Что я хочу уехать, чтобы не пропускать иной раз обед и нормально питаться?

— А что же еще? — спросил я.

Я был загнан в угол и не знал, что сказать.

— Хм-м… Что ж, если ты так считаешь, Билл, мне нечего возразить. Пойду я, пожалуй, спать.

Я пошел к себе в комнату с таким чувством, что меня как следует встряхнули и все перемешали внутри. Мне так ужасно не хватало мамы, я это ощущал физически и знал, что в Джорджем творится то же самое. Она никогда не допустила бы, чтобы наш спор разгорелся до того, что мы начали кричать друг на друга — по крайней мере, чтобы кричал я. Кроме того, наше партнерство дало сильную трещину, никогда оно не станет таким, каким было прежде.

После душа и длительного массажа я почувствовал себя лучше. Я же знаю, что наши с ним отношения по-настоящему не Moiyr порушиться. Времени еще много, и наверняка Джордж поймет, что мне нужно поехать с ним, он не станет делать из колледжа препятствие. В этом я был уверен — ну, по крайней мере, почти уверен.

Я начал думать о Ганимеде.

Ганимед!

Так ведь я и на Луне еще никогда не был. Со мной в классе учился мальчик, который родился на Луне. Его родители все еще были там, а его послали домой учиться. Он ужасно воображал и строил из себя заядлого космонавта. Но Луна от нас меньше чем в четверти миллиона миль, практически в нее можно камнями кидаться. Она не могла себя прокормить; в Лунной колонии такой же рацион питания, как на Земле. Но Ганимед!

Посмотрим: Юпитер отсюда за полбиллиона миль, более или менее — это зависит от времени года. Что стоит небольшое расстояние до Луны по сравнению с таким прыжком? Что-то на меня вдруг нашло: я никак не мог вспомнить, третья или четвертая луна у Юпитера Ганимед? А знать мне это было необходимо. Так, в гостиной есть книга, которая мне на это ответит. И не только на это. Эллсворте Смит «Путешествие по колониям Земли». Я отправился за ней.

Папа, оказывается, не спал. Он сидел и читал. Я сказал:

— A-а, привет! — и пошел искать книгу.

Он кивнул и продолжал читать. Книги на месте не было. Я стал искать. Папа спросил:

— Билл, ты что ищешь?

И тут я увидел, что она у него в руках. Я сказал:

— Да ничего. Я не знал, что она тебе нужна.

— Эта? — он поднял книгу.

— Да неважно, я что-нибудь другое найду.

— Возьми. Я уже посмотрел.

— Ну… ладно, спасибо.

Я взял книгу и повернулся, чтобы уйти.

— Минутку, Билл.

Я остановился.

— Я принял решение. Я не еду.

— Как?

— Ты был прав. Мы партнеры, и мое место здесь.

— Да, но… послушай, Джордж, мне жаль, что я сказал тебе о рационе. Я ведь понимаю, что причина не в этом.

Я хотел сказать, что причина в Анне, но боялся, что разревусь, если назову ее имя.

— Ты хочешь сказать, что согласен остаться и ходить в школу?

— Ну… — Я собирался сказать вовсе не это, я ужасно хотел, поехать сам. — Не совсем это. Я хотел сказать, что понимаю, почему ты хочешь… почему ты должен ехать.

— Хм-м… — он зажег трубку и провозился с ней очень долго. — Понимаю. А может быть, нет. — Потом добавил: — Давай так, Билл.

Между нами все сохраняется. Это значит: или мы оба остаемся, или оба едем — если ты только по собственной воле не решишь, что останешься получать аттестат и приедешь ко мне туда позже. Так будет справедливо?

— Так? Конечно!

— Знаешь что, давай поговорим об этом потом.

Я пожелал ему спокойной ночи и побыстрей удрал к себе в комнату. Уильям, мой мальчик, сказался себе, практически, дело в шляпе, если только ты не размякнешь и не дашь согласие разделиться. Я улегся под одеяло и раскрыл книгу.

Ганимед был Юпитер-3, надо мне было это помнить. Он был больше Меркурия и гораздо больше Луны, вполне представительная планета, даже если она просто луна. Сила тяготения составляет одну треть земной: я буду там весить около сорока пяти фунтов. Впервые Ганимед посетили в 1985 — это я знаю, — его атмосферный проект начался в 1998 и с тех пор выполняется. В книге было стереофото Юпитера — как он виден с Ганимеда: круглый, точно яблоко, ярко-оранжевый и сплюснутый на обоих полюсах. Красивый. Я так и заснул, глядя на него.

Следующие три дня у нас с папой не было случая поговорить, потому что эти три дня я провел на уроке географии в Антарктике. Я вернулся с отмороженным носом, с несколькими подстреленными пингвинами и с некоторыми новыми идеями. Мне нужно было время, чтобы их обдумать. Папа, как всегда, перепутал записи в расходной книге, но не забыл сохранить упаковки и этикетки, так что я быстро все поправил. После обеда я дал ему дважды обставить меня в карты, затем сказал:

— Послушай, Джордж…

— Да?

— Помнишь, о чем мы толковали?

— Ну, да.

— Вот что. Я ведь несовершеннолетний: я не имею права поехать, если ты мне не разрешишь. Мне кажется, ты должен меня взять, но, если не возьмешь, я школу не брошу. Ты-то в любом случае должен ехать — ты знаешь, почему. Я прошу тебя все обдумать и взять меня с собой, но я не собираюсь вести себя, как ребенок.

Папа выглядел почти растерянным:

— Вот это, сынок, разговор. Значит, ты хочешь, чтобы я поехал, а ты останешься здесь, будешь ходить в школу и не станешь по этому поводу скандалить?

— Нет, я этого не хочу, но я с этим примирюсь.

— Спасибо. — Папа порылся в бумажнике и вытащил фотографию. — Взгляни-ка.

— Что это?

— Копия твоего заявления об эмиграции. Я его подал два дня назад.

Следующие несколько дней я не больно-то отличался в школе. Папа меня предостерегал, чтобы я не особенно радовался: наши заявления еще не рассмотрели и не утвердили.

— Понимаешь, Билл, ведь заявлений подают в десять раз больше, чем требуется людей для колонии.

— Но большинство из них хотят лететь на Венеру или на Марс. Ганимед слишком далеко, это отпугивает слабаков.

— А я вовсе не говорю о заявлениях во все колонии. Я имею в виду заявления на Ганимед, особенно на «Мэйфлауэр», на первый рейс.

— Ну и что, напугал, думаешь? Я и сам знаю: только одного из десяти отбирают как соответствующего требованиям. Так и должно быть.

Папа согласился. Он сказал, что это первый случай в истории, когда делается попытка отобрать для колонизации лучший отряд, вместо того чтобы использовать колонии как свалку для неприспособленных людей, преступников и неудачников. Потом добавил: