До этого мне дела не было. Я по-прежнему жил в городе, хотя Шульцы приглашали меня к себе на ферму. Я зарабатывал свой хлеб тем, что помогал отстраивать и делать сейсмоустойчивыми дома тех, кто уцелел. Но было твердо решено: все мы — Джордж, Молли, Пегги и я — вернемся на Землю первым же рейсом, если только для нас будет место. Решение было принято единодушно, правда, у Пегги не спросили. Так поступить было просто необходимо.

Мы не единственные собрались возвращаться. Колониальное управление, конечно, возражало, но при данных обстоятельствах чиновники были вынуждены отступить. После того как все было оформлено официально и начали составлять списки, мы с папой пошли в контору агента Управления, чтобы подать заявления. Мы были почти последними: папа задержался у себя на работе, а я ждал его. Контора была закрыта, на двери белела бумажка: «Вернусь через полчаса». Мы стали ждать. В комнате ожидания на досках были вывешены списки тех, кто подал заявления о репатриации. Чтобы убить время, я начал их читать, и папа тоже. Я нашел там имя Сондерса и показал Джорджу. Он фыркнул и сказал:

— Невелика потеря!

Фамилия Эдвардса Крикуна там тоже нашлась; возможно, что я на самом деле видел его тогда на приемной станции, хотя с тех пор его не встречал. Мне пришло в голову, что на корабле, вероятно, будет случай загнать его в уголок и отплатить ему, но на самом деле меня не особенно интересовала эта идея. Я перечитал список еще раз. Я ожидал, что увижу имя Хэнка Джонса, но его там не было. Я снова стал перечитывать список, очень тщательно, уделяя внимание каждой фамилии, которая оказывалась знакомой. И начал видеть нечто общее между ними. Через некоторое время чиновник вернулся и открыл дверь. Папа тронул меня за руку:

— Пошли, Билл!

Я сказал:

— Минутку, Джордж. Ты весь список прочел?

— Да, весь.

— Я тут подумал… Знаешь, Джордж, неохота мне быть в одной компании с этими придурками.

Он прикусил нижнюю губу:

— Я отлично тебя понимаю.

Я решился высказаться до конца:

— Поступай как хочешь, Джордж, но я домой не поеду, пока мы здесь не наведем порядок, если вообще когда-нибудь вернусь.

У папы сразу стало ужасно несчастное лицо. Он долго молчал, потом выговорил:

— Я ведь должен отвезти назад Пегги, Билл. А она не поедет без нас с Молли. Ей-то обязательно нужно уехать отсюда.

— Я знаю.

— Ты все это понимаешь, Билл?

— Да, папа, понимаю.

Он пошел подавать свое заявление, насвистывая какую-то песенку — он обычно насвистывал ее после того, как умерла Анна. Наверно, это у него получалось бессознательно. Я подождал его, и вскорости мы вместе оттуда ушли. На другой же день я вернулся на ферму. Не к Шульцам — на свою ферму. Переночевал в комнате Пегги, а наутро занялся уборкой и приведением дома в порядок, да еще приготовился сажать семена, выданные мне бесплатно по случаю стихийного бедствия.

А потом, за две недели до их отъезда на «Крытом фургоне» Пегги умерла, и больше ни для кого из нас не было необходимости возвращаться на Землю. Ио Шульц как раз был в городе, и папа попросил его сказать мне о том, что произошло. Ио пришел, разбудил меня, и я узнал, что Пегги не стало. Он предложил мне пойти с ним к нему домой. Я сказал нет, спасибо, мне хочется побыть одному. Он взял с меня обещание прийти к ним на следующий день и ушел.

Я снова лег на кровать Пегги.

Она умерла, и я ничего больше не смогу для нее сделать. Умерла, и все из-за меня… если бы я ее не поддержал, они, может быть, уговорили бы ее уехать, когда еще не было слишком поздно. Она вернулась бы на Землю, ходила бы там в школу, выросла бы здоровой и счастливой — жила бы опять в Калифорнии, а не в этом распроклятом месте, где ей нельзя было жить, в месте, которое никогда не было предназначено для человеческого существа.

Я вцепился зубами в подушку и заревел. Я произнес вслух:

— Анна, Анна! Позаботься о ней, Анна. Она еще такая маленькая, она не будет знать, что ей делать.

А потом я перестал реветь и прислушался, почти ожидая ответа Анны и надеясь, что она мне пообещает, что станет заботиться о Пегги. Я ничего не услышал — сначала, а потом мне почудились слова Анны:

— Держись молодцом, Билли…

Только и всего. И снова — очень слабо и будто издалека:

— Не унывай, сынок.

Вскоре я встал, умылся и пошел в город.

Мы жили все вместе в комнате Пегги, пока мы с папой не посадили семена, которые у нас были, и только после этого мы сделали к комнате сейсмоустойчивую пристройку и проделали в стене большое окно с видом на озеро, и еще окно — это выходило на горы. У Пегги в комнате мы тоже устроили окно, и теперь можно было любоваться видом на противоположную сторону. А через некоторое время мы пристроили еще одну комнату, на всякий случай — вдруг когда-нибудь пригодится. Во всех комнатах были окна, а в гостиной мы сложили камин.

Весь второй сезон после землетрясения дел у нас с папой было невпроворот. К тому времени уже можно было получить вполне достаточно семян, и мы обработали пустующую ферму через дорогу от нас. А потом туда въехали жильцы, некие Эллисы, и они заплатили нам за тот урожай. Плата эта была просто, как говорится, «переводом со счета на счет», но в результате значительно уменьшился наш долг Комиссии. Через два ганимедских года после выравнивания лун следов катастрофы уже практически не было заметно. В окрестностях не осталось ни одного разрушенного дома, в колонии жило сорок пять тысяч жителей, а город процветал. Новые поселенцы прибывали с такой быстротой, что теперь мы уже могли выплачивать Комиссии не обработанной землей, а продуктами.

Наши дела шли не так уж и плохо. Мы завели улей. Купили Мэйбл Вторую, Марджи и Мэми, и я отправлял лишнее молоко в город с грузовиком, который раз в сутки проезжал по нашей дороге. Я приучил Марджи и Мэми к ярму и использовал их для пахоты: мы обработали еще пять акров и поговаривали о том, чтобы приобрести лошадь.

У некоторых лошади уже появились, например у Шульцев. Совету пришлось побороться за это, прежде чем было одобрено «вторжение» еще одного биологического вида. Консерваторы выступали в пользу тракторов. Но у нас пока не было оборудования для производства тракторов, а планета по плану должна была стать самоокупаемой — и пожиратели сена одержали победу. Лошади-то могут сами производить себе подобных, чего никак не скажешь о тракторах — они такому трюку пока не обучились.

Более того, хотя я воротил бы от него нос, когда был кротом в Диего-Боро, но жаркое из конины очень вкусное.

События развивались так, что новая комната нам очень даже сгодилась. Появились на свет близнецы — оба мальчика. Если посмотришь на рожденных здесь младенцев, то не скажешь, будто собираются прожить долго. Но все же они справляются с этим — потихоньку. Я купил им в подарок колыбель, сделанную здесь, на Ганимеде, из стеклоткани, проклеенной синтетической смолой. Перестала быть проблемой масса всяких товаров местного производства.

Я пообещал Молли, что, как только младенцы подрастут, я их посвящу в скауты-«щенки». Сборы я теперь посещал чаще, потому что у меня опять был отряд — имени Дэниела Буна, ребята в большинстве новенькие. Свои собственные испытания я все еще не удосужился сдать, но ведь невозможно одновременно поспеть повсюду. Однажды я уже совсем было подготовился и даже в списки попал, но тут как раз свинье приспичило принести выводок поросят, именно в тот самый день, ни раньше, ни позже. Но я твердо решил пройти эти испытания, мне хотелось снова заслужить звание «орла», хотя я уже приближался к такому возрасту, когда нашивки сами по себе не ценятся.

Из моего рассказа может сложиться впечатление, что те, кто выжил в катастрофе, совсем не горевали о погибших. Но это неправда.

Просто когда изо дня в день занимаешься тяжелой работой, голова все время загружена. Мы ведь не первая колония, где погибло две трети людей, — да и не последняя тоже. Горюешь только до какой-то степени, а уж за ее пределами эти чувства переходят в жалость к самому себе. Это Джордж так говорит.