Углекислый газ проблемы не составлял: на Ганимеде был сухой лед, так же как и «водяной», и он испарялся в атмосферу задолго до того, как первые фермеры-пионеры получили участки. Но это вовсе не означает, что можно начинать хозяйство на своей ферме, имея кислород, углекислый газ и участок земли. Земля-то мертвая. Мертвая, как Христофор Колумб. Голые бесплодные скалы, никакой жизни — ни малейших признаков жизни там никогда и не бывало. От мертвой скалы надо пройти очень длинный путь к богатой, теплой, черноземной почве, кишащей бактериями и червями, к такой почве, какая требуется, чтобы получить урожай.

В этом и заключалась работа поселенцев — создать такую почву. Понимаете, как это сложно? Клевер, пчелы, азот, скорость убегания, энергия, экологический баланс между животными и растениями, газовые законы, экспоненциальные зависимости, метеорология — эколог-математик должен учитывать все и продумывать все заранее. Экология взрывоопасна: то, что представляется небольшим и невинным вторжением, может изменить весь баланс. Каждые слыхал об английском воробье. И об австралийских кроликах, которые чуть не сожрали весь континент, до последнего хозяйства и дома. И о карибской мангусте, которая уничтожила тех самых кур, которых призвана была защищать. И об африканской улитке — она чуть не уничтожила Западное тихоокеанское побережье, пока не нашли паразита, который смог с ней покончить.

Вы берете безобидное полезное насекомое, растение или животное на Ганимеде и не заботитесь о том, чтобы доставить сюда еще и его естественных врагов, и через два-три сезона начинаете жалеть, что не привезли вместо него бубонную чуму. Но все это — работа главного эколога; работа фермера — инженерная агрономия: образование почвы и выращивание на ней растений. Это означает, что надо взять то, что вы здесь нашли изначально: гранитные валуны, на которых растопили лед, куски замороженной лавы, пемзу, песок, скальные породы — разбить все это на мелкие кусочки, верхние несколько дюймов растолочь в муку и, наконец, перемешать полученное с самой матушкой-землей, а затем лелеять то, что вышло, чтобы оно ожило и распространилось кругом. А это непросто.

Но интересно. Я совершенно забыл, что первоначально занялся этим предметом только для того, чтобы выдержать испытания и получить нашивку. Я у всех выспрашивал и доискивался, где можно увидеть различные стадии этого процесса и что из него выходит. Я отправился на фермы, чтобы посмотреть своими глазами. Большая часть светлой фазы ушла у меня на то, чтобы все это изучить. Когда я вернулся в город, выяснилось, что Джордж уже давно меня разыскивает.

— На какие чертовы кулички тебя носило? — поинтересовался он.

— Так, повсюду понемножку, — отвечал я ему, — наблюдал, как работают поселенцы, получившие участок.

Он стал допытываться, где я ночевал и как мне удавалось кормиться.

— Билл, очень хорошо изучать дело ради того, чтобы получить нашивку, но ведь это не значит, «что надо превращаться в бродягу, — протестовал он. — Наверно, я тебя в последнее время забросил, ты уж извини. — Он умолк и немного подумал, потом продолжал: — Наверно, тебе лучше поступить в местную школу. Правда, они немногое могут тебе предложить, но это лучше, чем шляться и бездельничать.

— Джордж?

— Да, это, наверно, лучше всего… а?

— Ты что, решил совсем отказаться от того, чтобы взять участок?

Папа сразу встревожился:

— Это тяжелый вопрос, Билл. Я по-прежнему хочу, чтобы у нас была ферма, но как быть, ведь Пегги больна? А решать что-то надо: мы все еще в списке на жеребьевку и должны тащить из шляпы результат.

— Пап, я сам буду осваивать землю.

— Что-о?

— Ты работай на своей должности и заботься о Молли и Пегги. А я буду строить нам ферму.

13. ДЖОННИ ЯБЛОЧНОЕ СЕМЕЧКО[108]

Жеребьевка для нашей группы состоялась через три недели, и на следующий день мы с Джорджем отправились поглядеть, что нам досталось. Участок лежал к западу от города, за хребтом Кнайпера — территория была для меня новой: я проводил свои исследования к востоку от города, за электростанцией, где были расположены почти все полученные по заявкам земли. Мы прошли мимо множества ферм, некоторые на вид были хоть куда: несколько акров культивированной земли, покрытой буйной зеленой растительностью, и еще гораздо больше акров, обработка которых только-только началась. Это мне напомнило Иллинойс, но здесь явно чего-то не хватало. Я наконец понял, чего именно — деревьев. Но даже без деревьев местность была очень красива. Справа, к северу, возвышались предгорья Биг-Рок-Кэнди. Вдали, от нас миль за двадцать-тридцать, высоко поднимались их покрытые снегами вершины. Слева извивались воды лагуны Серенидад, подходя к нам с юга ближе, чем к Леде. Мы находились футов на двести выше уровня озера. День был ясный, и я пытался увидеть дальний берег, но не уверен, что его разглядел. Пейзаж был просто потрясающий. Папа тоже это почувствовал. Он шагал и насвистывал «Бьюла Ленд», перевирая мелодию. Мне моя музыкальность досталась по наследству от Анны.

Он умолк и сказал:

— Билл, я тебе завидую.

Я сказал:

— Все-таки мы ведь все будем вместе, Джордж. Просто я в авангарде, — я немного подумал и заявил: — Джордж, ты знаешь, что я тут выращу прежде всего после того, как получу первый урожай?

— Что?

— Собираюсь импортировать семена и вырастить для тебя табак.

— Ну нет, сынок.

— Почему же нет? — я почувствовал, что он тронут, когда он сказал «сынок». — У меня получится.

— Это хорошо с твоей стороны, но надо думать о главном. А к тому времени, как мы сможем себе это позволить, я уже позабуду, как зажигать трубку. Честное слово, я не ощущаю этой потери.

Мы не спеша прошли еще немного, не говоря ни слова, просто чувствуя нашу близость и отличное настроение. Вскоре дорога сошла на нет. Папа остановился и вытащил из сумки план.

— Должно быть где-то здесь.

На плане изображалось то место, где кончается дорога, а дальше шла пунктирная линия, обозначающая ее будущее продолжение. На плане была обозначена наша ферма; ее ближайший угол был примерно полумилей дальше, если идти по дороге, которой пока еще не существует. По этому плану край нашего участка — то есть край земли, которая будет нашей, если мы ее освоим, — проходил вдоль северной стороны дороги и тянулся с четверть мили, а оттуда поднимался к подножью гор. Место было помечено «Участок 117-Х-2» и пришлепнуто печатью главного инженера. Папа вылупил глаза на то место, где исчезала дорога. Прямо поперек лежала застывшая лава, слоем толщиной с мою голову, дикая, словно суровая зима в Мэне.

— Билл, — спросил он меня, — можешь побыть индейцем?

— Думаю, это у меня неплохо получится.

— Нам придется пройти по этой лаве, держась прямо на запад.

На словах легко, на деле — не очень. Мы то спотыкались о колдобины в поверхности лавы, то катились по ней на подошвах, словно по льду, то вынуждены были обходить отдельные участки. На вид-то лава мягкая, а на деле это совсем не так. Папа поскользнулся и содрал кожу с голени, а я сбился со счета, сколько шагов мы сделали. Но через некоторое время мы миновали лаву и вышли на поле, покрытое валунами. Это были неровные камни самых разных размеров, крупные — величиной с дом, мелкие — с мой кулак. На самом деле это был всего-навсего мусор, который остался на месте растаявшего льда, образовавшего лагуну Серенидад.

Джордж говорит, что у Ганимеда наверняка была бурная юность: его покрывали пар и вулканы. По булыжному полю идти стало легче, зато придерживаться нужного направления — труднее. Пройдя немного, папа остановился.

— Билл, — позвал он, — ты знаешь, где мы находимся?

— Нет, — признался я, — но заблудиться мы не можем. Если мы будем снова двигаться на запад, мы придем прямо к этому участку.

— Наверно, лучше так и сделать.

— Погоди-ка минутку.