— Да, — покраснел Текс. — Все родные у меня трезвенники, если не считать дяди Боди.

— Забудь ты про дядю Боди. Если я еще раз увижу тебя с коктейлем, тут же бутылкой и ухлопаю.

— Мэтт, может, хватит?

Оскар с сомнением посмотрел на Мэтта:

— Ты уж полегче с такими заявочками, приятель. А с тобой что, такое быть не могло?

— Могло, конечно. Черт его знает, может, когда и вам придется тащить меня под руки, и я узнаю, как чувствуют себя пьяные. Но уж в общественном месте — это нет.

— Заметано.

— Слушайте, — спросил Пит, — а что вообще происходит? О чем это вы?

Жизнь на борту «Рэндольфа» носила странный отпечаток «вневременности»: невозможно было следить за проходящими днями. На борту учебного корабля не менялась погода, да и время года постоянно казалось одним и тем же. Даже деление суток на «ночь» и «день» было произвольным и постоянно нарушалось ночными вахтами и занятиями в лабораториях: они проводились в любое время, чтобы до предела использовать ограниченные возможности. Кормили кадетов через каждые шесть часов круглые сутки, и в час «ночи» столовая была обычно наполнена не меньше, чем в семь «утра».

Мэтт научился спать всякий раз, когда выдавалась возможность; и «дни» быстро шли один за другим. Ему казалось, что никогда не хватает времени на то, что необходимо сделать. Математика и связанные с ней предметы, особенно астрогация и ядерная физика, превратились для Мэтта в настоящее пугало; он замечал, что по сути дела ему приходилось заниматься прикладной математикой еще до того, как он овладел основами ее теории.

Перед тем как стать кадетом, Мэтт считал, что довольно хорошо разбирается в математике, да так, наверно, оно и было — если судить обычными мерками. До этого он никогда не задумывался, что значит оказаться одним из членов группы молодых людей, где каждый необычайно хорошо понимает язык науки. Мэтт обратился за помощью, чтобы изучить предмет еще лучше, и работал теперь больше, чем когда-либо в жизни. Но дополнительные усилия помогли ему лишь избегать провалов, не больше.

Невозможно постоянно себя подгонять, заставлять работать и при этом не надломиться. Единственное, что Мэтта спасало, не давая переступить за опасную грань, — это его окружение.

Коридор номер пять на палубе «А» — именно здесь находилась каюта, где жили Мэтт и его друзья, — получил название «Свинячьего закоулка». Он прославился бесшабашностью своих обитателей еще до того, как здесь поселился Текс. А уж у Текса на этот счет способностей было хоть отбавляй.

В настоящее время в «мэрах Свинячьего закоулка» ходил кадет, по имени Билл Аренса, который уже заканчивал Академию. Талантлив он был необыкновенно, усваивал любую учебную кассету после первого же просмотра, и все-таки пребывание его на «Рэндольфе» затянулось намного дольше обычного. Объяснялось это огромным количеством набранных Биллом штрафных очков.

Однажды вечером, после ужина, Мэтт и Текс заперлись у себя в каюте, чтобы на пару поупражняться в музыке. Мэтт вооружился гребешком и полоской тонкой бумаги, а Текс взялся за губную гармошку. И тут же из коридора донесся вопль:

— Быстро открывай дверь! Эй там, молодняк, а ну выходите в коридор!

Повторного приглашения Текс и Мэтт дожидаться не стали. Мэр Свинячьего закоулка внимательно на них посмотрел.

— Следов крови не наблюдается, — сказал он, закончив осмотр. — А я вроде бы слышал — нет, точно, я слышал, — что в каюте кого-то режут. Давайте берите свои дуделки и за мной.

Аренса привел их к себе в каюту: народу там была тьма. Он махнул рукой в их сторону:

— Познакомьтесь с форумом Свинячьего закоулка — сенатор Мямля, сенатор Болтун, сенатор Кожаный Мешок, доктор Благодетель и маркиз де Сад[39]. Джентльмены, разрешите представить вам комиссара Несчастливца и профессора Мудреца.

Закончив представление, Аренса скрылся в своей комнатушке.

— Как вас зовут, мистер? — спросил один из кадетов, обращаясь к Тексу.

— Джермэн, сэр.

— А вас? — спросил он у Мэтта.

— Побоку эти мелочи. Ближе к делу, — заявил Аренса, выходя с гитарой в руках. — А ну, джентльмены, какую там мелодию вы исполняли? Давайте-ка еще раз. Приготовились! Начинаем по моему сигналу… Раз, два, три!

Так появился на свет оркестр Свинячьего закоулка. Постепенно он вырос до семи инструментов, и началась работа над репертуаром, с которым не стыдно было бы выступить на корабельном празднике. Но с оркестром Мэтту скоро пришлось расстаться. Он был принят в команду по космополо, а разрываться между этим и тем — просто времени не хватало. Впрочем, его ухода из мира музыки ни один маэстро даже и не заметил.

И тем не менее Мэтт остался одним из друзей Билла. Аренса принял всех четырех под свое крыло, потребовал, чтобы они время от времени забегали к нему в каюту, и вообще следил за их жизнью. Но он никогда не жаловался на них офицерам. Сравнивая свои впечатления с впечатлениями других новичков, Мэтт сделал для себя вывод, что ему и его друзьям повезло. Они посещали частые заседания Форума — сначала их приглашал Аренса, потом — просто из интереса. Обычным развлечением на борту «Рэндольфа», как и везде в школах-интернатах, были споры.

О чем только ни спорили, а замечания Аренсы, всегда неожиданные и частенько идущие вразрез с общепринятым мнением, придавали этим спорам особый интерес.

Но как уж водится, с чего бы ни начинался спор, кончался он непременно на дамах. И точкой в споре служила стандартная фраза: «Какой вообще смысл о них говорить? На «Рэндольфе»-то их нету. Пошли лучше спать». Не менее интересным был семинар на тему «Сомнение», включенный в учебное расписание. Этот предмет появился на свет по инициативе коммодора, который, основываясь на собственном опыте, пришел к выводу, что все военные организации, в том числе и Патруль, имеют общую слабость. Свойственная им военная иерархия по своей природе консервативна и полагается на тупую исполнительность, основывающуюся на законе прецедента[40]; оригинальное и нестандартное мышление считается у военных наказуемым.

Инициатива наказуема — гласит один из общепринятых военных принципов. Коммодор Аркрайт понял, что подобные тенденции неизбежны и тесно связаны с природой военных формирований; он надеялся изменить их, введя в программу предмет, сдать который нельзя, не обладая оригинальным мышлением.

Были созданы дискуссионные группы, составленные из молодых кадетов, старших кадетов и офицеров. Руководитель семинара задает тон, выдвинув положение, противоречащее общепринятой аксиоме. И после этого можно говорить что угодно. Мэтт не сразу к такому привык. Во время первого семинара руководитель предположил следующее: «Патруль приносит вред и его надо распустить». Мэтт ушам не поверил.

Выступающие вставали и по очереди говорили, что в течение стабильного мира, существующего последние сто лет благодаря неослабной бдительности Патрульной службы, нанесен ущерб человеческой расе, что резкое увеличение числа мутаций, вызванное атомными войнами, в конечном итоге — благо, согласно непоколебимым законам эволюции, что ни человеческая, ни любая другая раса, населяющая Солнечную систему, не могут рассчитывать на вечное существование, если они намеренно откажутся от войн, и что, наконец, Патруль составлен из самодовольных глупцов, принимающих внушенные им предрассудки за законы природы.

Пока длилась та первая дискуссия, Мэтт не произнес ни единого слова.

На семинаре, который проводился на следующей неделе, он услышал, как под сомнение была поставлена материнская любовь и любовь к матери. Ему хотелось ответить, но даже под страхом смертной казни он не смог бы придумать аргументов, кроме: «А потому!» Затем последовали нападки на монотеизм как предпочтительную форму религии, на разумность научного подхода и на право большинства в решении спорных вопросов. Мэтт понял, что здесь разрешается выражать как ортодоксальные, так и неортодоксальные точки зрения, и постепенно начал вступать в дебаты, защищая некоторые из своих любимых идей.