Большая часть того мусора, с которым мы старались не столкнуться, находилась в той же плоскости, что и экватор Юпитера, именно таким образом расположены кольца Сатурна, — так что капитан Харкнесс провел нас над верхушкой Юпитера, прямо над его северным полюсом. Таким образом, мы ни разу не попали в опасную зону, пока не свернули по другую сторону от планеты, чтобы добраться до Ганимеда, — а к тому времени мы летели уже совсем медленно. Но, пролетая мимо северного полюса Юпитера, мы уже летели ничуть не медленно — вот уж нет! Мы делали более тридцати миль в секунду и подобрались к нему совсем близко, примерно на тридцать тысяч миль. Вот было зрелище! Диаметр Юпитера составляет около девяноста тысяч миль, и тридцать тысяч — это слишком близкое расстояние, чтобы реагировать на него спокойно.

Я как следует разглядел его через один из смотровых иллюминаторов, но минуты через две пришлось уступить место тем, кто еще не видел, и смотреть по видиоэкрану в каюте. Странное это было зрелище: мы обычно представляем себе, что по Юпитеру бегут как бы две ленты, параллельные экватору. Но отсюда, с его «макушки», ленты выглядели кругами. Он напоминал громадную мишень для стрельбы из лука, выкрашенную оранжевым, кирпично-красным и коричневым, — но совсем не видно было другой его половины. Потому что она скрывалась в тени. Прямо на полюсе темнело какое-то пятно. Нам сказали, что это зона постоянно чистой погоды, что небо там всегда спокойное и всегда ясно видна поверхность. Я смотрел, но мне. не удалось ничего разглядеть: просто темное место.

Когда мы перелетели через вершину, из затемнения неожиданно возникла Ио — спутник номер один. Величиной Ио примерно с нашу Луну. В тот момент она находилась от нас на таком же расстоянии, как Луна от Земли, так что и размер был примерно такой же.

Только что было сплошное черное небо, и вдруг появился кроваво красный диск; не прошло и пяти минут, он уже сверкал почти таким же ярко-оранжевым светом, как сам Юпитер. Ио просто выскочила в небо, словно по волшебству. Я высматривал сателлит Барнарда[99], когда мы оказались поблизости от того места, но пропустил его. Это маленький спутник, он расположен меньше чем в одном диаметре Юпитера от его поверхности и делает полный оборот вокруг планеты за двенадцать часов. Меня он интересовал, потому что я знал, что на нем находится юпитерианская обсерватория и что там базируется проект «Юпитер». Может быть, я ничего и не пропустил: сателлит Барнарда всего-то сто пятьдесят миль в диаметре. Говорят, что человек, подпрыгнув на нем, может навсегда улететь в космос. Я спросил об этом Джорджа, а он сказал — ничего подобного, вторая космическая скорость составляет около пятисот футов в секунду и кто только забил мне голову подобной ерундой? Я после проверил, он оказался абсолютно прав. Папа просто сундук, полный всевозможных бесполезных сведений. Он уверяет, что нужно любить факт ради него самого.

Каллисто осталась позади нас, мы миновали ее, но не очень близко. Европа была справа по нашему курсу, почти в девяноста градусах, мы видели ее в полуфазе. Она лежала за четыреста тысяч миль от нас и не казалась такой красивой, как Луна с Земли. Ганимед был от нас почти по прямой линии, и он все время рос на экране. Забавно: Каллисто серебристая, точно Луна, но не такая яркая, Ио и Европа — ярко-оранжевые, как и сам Юпитер, а Ганимед виделся тусклым! Я спросил об этом Джорджа, он и это знал, как всегда:

— Ганимед раньше был такой же яркий, как Ио и Европа, — объяснил он мне, — это парниковый эффект: ловушка для тепла. Иначе мы не смогли бы там жить.

Об этом-то я, конечно, знал: парниковый эффект — самая важная часть атмосферного проекта. Когда в 1985 экспедиция высадилась на Ганимед, температура поверхности была градусов двести ниже нуля — достаточно холодно, чтобы человеческая доброта замерзла в самом зародыше!

— Но послушай, Джордж, — возразил я, — про ловушки для тепла я, конечно, знаю, но почему он такой темный? Словно его засунули в мешок.

— Свет — это тепло, тепло — это свет, — ответил он. — В чем разница? На поверхности не темно: свет проникает туда и не уходит, это очень удобно.

Я заткнулся. Это было что-то новенькое для меня, и я как следует не понял, так что решил подождать и не ломать себе голову.

Капитан Харкнесс снова начал замедлять ход корабля, когда мы подошли к Ганимеду, и мы очень вкусно поели, пока работали двигатели. В состоянии свободного падения я бы никогда не смог есть, даже под действием укола. Харкнесс выровнял корабль по круговой орбите на расстоянии тысячи миль от Ганимеда. Мы прибыли — теперь только надо было дождаться кого-то, кто доставит нас на место.

Именно по пути на поверхность Ганимеда я начал подозревать, что быть колонистом — совсем не так славно и романтично, как казалось с Земли. Вместо трех кораблей, которые свезли бы нас всех сразу, появился только один корабль, «Джиттербаг», и он мог бы поместится в одно из отделений «Бивреста». В него одновременно влезало только девяносто человек, и это означало, что придется сделать много рейсов.

Мне повезло: пришлось только три дня ждать своего рейса в состоянии невесомости. Но я потерял десять фунтов. Пока мы ждали, я работал, помогая складывать те грузы, которые с каждым рейсом доставлял «Джиттербаг». Наконец, наступила наша очередь, и мы погрузились в «Джиттербаг». Это был ужасный корабль. Палуб у него не было, вместо них тянулись какие-то полки на расстоянии всего четырех футов друг от друга. Воздух был спертый, и после очередного рейса там даже как следует не убрали. Индивидуальных коек для того, чтобы перенести ускорение, вообще не было: застилали всю палубу подушками, и мы лежали на них, плотно прижатые друг к другу, плечом к плечу, так что в глаза все время попадали чьи-то ноги.

Капитаном была громкоголосая пожилая женщина, которую называли «капитан Хэтти», и она орала на нас и приказывала нам поторапливаться. Она даже не стала тратить время на то, чтобы проверить, все ли мы привязались ремнями.

К счастью, рейс длился не очень долго. Она так резко взяла с места, что я, впервые после тестов, ненадолго вырубился; потом мы падали минут двадцать, она снова затормозила, и мы приземлились с ужасным толчком. И капитан Хэтти заорала на нас:

— Эй, кроты, вылезайте! Приехали!

На «Джиттербаге» был почти чистый кислород, а не смесь кислорода с гелием, как на «Мэйфлауэре». Там мы были при давлении в десять фунтов, теперь же капитан Хэтти сбросила давление и сделала его нормальным для Ганимеда, три фунта на один квадратный дюйм. Конечно, при давлении в три фунта кислорода жить можно — на всей Земле так, остальные двенадцать фунтов составляет азот. Но если внезапно снижают давление, становится трудно дышать: вы не задыхаетесь по-настоящему, но ощущение такое же.

К моменту высадки мы чувствовали себя скверно, а у Пегги пошла носом кровь. Никаких подъемников не было, нам пришлось спускаться по веревочной лестнице. А холод какой!

Падал снег, вокруг завывал ветер и раскачивал лестницу — самых маленьких ребятишек пришлось опускать на веревках. На почве было около восьми дюймов снега, кроме тех мест, где двигатели «Джиттербага» растопили его. Я с трудом мог видеть, так хлестал по лицу ветер, но какой-то мужчина схватил меня за плечо, развернул и заорал:

— Двигайся! Все время двигайся! Вон туда!

Я направился туда, куда он указал. На краю обширного расчищенного пространства стоял другой мужчина, он пел ту же самую песню, и оттуда по снегу шла тропинка, вытоптанная до слякоти. Я разглядел других людей, которые исчезали в снегу впереди, и направился за ними, рысцой, чтобы не замерзнуть. Наверно, до убежища оставалось полмили, и все время донимал холод. Одеты мы были явно не по погоде. Я промерз насквозь, а ноги совершенно промокли к тому времени, как мы вошли внутрь.

Убежище было большим зданием типа ангара, и там оказалось ненамного теплее, потому что дверь все время была распахнута, но все-таки оно защищало от непогоды, и было славно оказаться в помещении. Оно буквально ломилось от людей, некоторые были в корабельных костюмах, а глядя на других, сразу скажешь: эти — ганимедяне. Невозможно было ошибиться и не узнать колонистов.