Прямо перед нами возвышался особенно гигантский валун. Я пробрался к нему, и мне удалось взобраться на его верхушку, всего только поцарапав руку.

— Я вижу дорогу, — сообщил я папе. — Мы севернее того места, куда должны попасть. И по-моему, мы забрались слишком далеко.

Я на глаз отметил места и слез. Мы стали пробираться к северу — столько, сколько мне показалось нужным, затем снова повернули к востоку. Наконец я признался:

— Наверно, мы прошли мимо, Джордж. Не очень-то я ловкий индеец.

Он сказал:

— Ах, так? А это что?

Он немного опередил меня и остановился.

Это была аккуратно сложенная пирамида с плоским камнем на вершине. На ней было написано краской: «117-Х-2. Ю-В угол». Последние полчаса мы находились на собственной ферме, тот большой камень, на который я забирался, лежал на ее территории.

Мы присели на плоский удобный камень и огляделись. Ни один из нас ни слова не произнес, но в мыслях у папы и у меня было одно и то же: если это и есть наша ферма, так я свой собственный дедушка. Через некоторое время папа что-то пробормотал. Я спросил:

— Что ты сказал?

— Голгофа, — повторил он громко. — Голгофа, место черепов[109], — он уставился прямо перед собой.

Я посмотрел в направлении его взгляда: там на вершине одного булыжника лежал другой, и солнце так их высвечивало, что они действительно выглядели похожими на череп. Он злобно глазел на нас. Было так дьявольски тихо, что, казалось, слышно, как растут у вас на голове волосы. Это место меня угнетало. Я бы все на свете отдал за то, чтобы хоть кого-то услышать или увидеть хоть какое-нибудь движение. Все что угодно, пусть бы ящерица выползла из-за скалы — я бы ее просто расцеловал. Но здесь не было никаких ящериц — никогда не было.

Немного спустя Джордж спросил:

— Билл, а ты уверен, что хочешь тут работать?

— Разумеется, уверен.

— Это же не обязательно, ты знаешь. Если ты решишь вернуться назад на Землю и поступить в МТИ, я мог бы устроить тебя на следующий рейс.

Наверно, он подумал, что, если я соглашусь вернуться, я могу взять с собой Пегги, со мной-то она захочет поехать. Может быть, я должен был заговорить об этом. Но я не стал. Я спросил:

— А ты возвращаешься?

— Нет.

— Вот и я нет.

В тот момент это было главным образом из-за упрямства. Я вынужден был признать, что на нашей «ферме» не протекают молочные реки в кисельных берегах; она выглядела довольно угрюмо. Никто, кроме безумного отшельника, не захотел бы поселиться в таком месте.

— Обдумай все, Билл.

— Я уже обдумал.

Мы немного посидели еще, не разговаривая, просто думая свои долгие думы. И вдруг — мы так перепугались, что чуть из собственных сапог не выпрыгнули: кто-то, двигаясь в нашу сторону, выводил, причем довольно искусно, высокие альпийские трели. Еще минуту назад я хотел услышать хотя бы что-нибудь, а теперь, когда это произошло, мне показалось, будто я в темноте наткнулся на чью-то холодную липкую руку.

Мы оба вскочили, папа сказал:

— Какого черта…

Я оглянулся. Прямо к нам шагал огромный мужчина. Несмотря на свои размеры, он скакал по камням, точно горный козел, почти плавая в воздухе из-за низкой гравитации. Когда он приблизился, я понял, что видел его раньше: это был мистер Шульц, он состоял в нашем суде чести. Папа помахал ему, и скоро он добрался до нас. Он был на полголовы выше папы, и из него можно было бы изготовить нас обоих, такой он был громадина. Его грудь была могучая, шириной с мои плечи, а живот еще больше. У него были кустистые курчавые рыжие волосы, а борода покрывала всю грудь, точно сплетение медных пружинок.

— Приветствую вас, граждане, — загудел он, — меня зовут Иоганн Шульц.

Папа представился и представил меня, он пожал нам руки, и моя рука совсем потерялась в его ладони. Он пристально на меня посмотрел и сказал:

— А я тебя где-то видел, Билл.

Я сказал — наверно, на скаутских сборах. Он кивнул и добавил:

— Отрядный командир, да?

Я согласился, что раньше был командиром. Он сказал, как о деле вполне решенном:

— И скоро опять им будешь, — потом повернулся к Джорджу: — Один из киндеров увидел, как вы идете по дороге, так что мама отправила меня поискать вас и привести к чаю, у нас сегодня ее отличный кофейный торт.

Папа сказал, что они очень добры, но мы не хотим их обременять. Мистер Шульц, кажется, его вовсе не слышал. Папа объяснил, для чего мы здесь, и показал ему на пирамиду камней. Мистер Шульц раза четыре кивнул и сказал:

— Значит, соседями будем. Хорошо, хорошо! — и добавил, обращаясь к папе: — Соседи называют меня Джон, или Джонни.

Папа объяснил, что его имя Джордж и что с этого момента они друзья.

Мистер Шульц постоял возле пирамидки, глядя на запад, а потом перевел взгляд на север, в направлении гор. Затем взобрался на большой валун, откуда ему было виднее, и снова посмотрел. Мы вскарабкались за ним. Он показал на небольшое возвышение к западу от нас.

— Вот здесь вы дом поставьте, не слишком далеко от дороги, но не на ней. И сначала обработаете это место, вот тут, а на следующий год работаете сзади, к холмам, — он посмотрел на меня и спросил: — Нет?

Я сказал — думаю, что да. Он заметил:

— Это хорошая земля, Билл. Ты хорошую ферму построишь, — он нагнулся, взял кусок камня и потер его между пальцами. — Хорошая земля, — повторил он.

Он осторожно положил камень назад, выпрямился и напомнил:

— Мама будет нас ждать.

Мама и в самом деле нас ждала, и ее представление о кусочке кофейного торта соответствовало тому, чем когда-то отметили возвращение Блудного Сына. Но прежде, чем войти в дом, мы невольно остановились и с восторгом уставились на дерево. Это было самое настоящее дерево, яблоня, она росла перед домом на лужайке, покрытой голубой травой. Более того, на ее ветках выросло несколько плодов. Я молча стоял, разглядывая дерево.

— Красавица, а, Билл? — спросил меня мистер Шульц.

И я ответил:

— Да.

А он продолжал:

— Самое прекрасное дерево на Ганимеде — и знаешь, почему? Потому что это единственное дерево на Ганимеде.

Он раскатисто расхохотался и ткнул меня пальцем в ребра, как будто сказал что-то смешное. Ребра у меня потом неделю болели. Он объяснил папе все, что ему пришлось сделать для того, чтобы яблоня выросла, как глубоко он выкопал яму, чтобы посадить ее, и как ему пришлось прорывать канал, чтобы она питалась водой. Папа спросил, почему плоды у нее только с одной стороны.

— На будущий год мы ее опылим с другой стороны, — ответил мистер Шульц, — и тогда у нас будут «Деликатесные». И «Римская красавица». В этом году — «Род- Айлендские зеленые» и «Винный сок». — Он потянулся и сорвал одно яблоко. — Вот тебе «Винный сок», Билл.

Я поблагодарил и надкусил яблоко. Не знаю, когда я пробовал что-нибудь такое же вкусное…

Мы вошли в дом, познакомились с мамой Шульц и с четырьмя или пятью другими Шульцами разнообразных размеров, начиная от младенца, ползающего в рассыпанном по полу песке, и кончая девочкой примерно моего возраста и почти такой же высокой. Звали ее Гретхен, и волосы у нее были такие же рыжие, как у отца, только прямые, и она заплетала их в длинные косы. Мальчики же были почти все блондины, включая еще нескольких, с которыми я познакомился позже.

Почти весь дом состоял из большой гостиной, посередине стоял большой стол. Он представлял собой крупную каменную глыбу, наверно, четырех футов в ширину и двенадцати или тринадцати футов в длину, и его поддерживали три каменные колонны. К счастью, камень был такой прочный, что устоял даже после того, как мама Шульц всего на него наставила. По длинным сторонам стола тянулись каменные лавки, а по торцам стояли два настоящих стула, изготовленные из бочек из-под масла и покрытые набивными кожаными подушками.

Мама Шульц вытерла лицо и руки своим фартуком, пожала нам руки и настояла, чтобы папа сел на ее стул: ей ведь особенно сидеть некогда, объяснила она. Потом она вернулась к своей стряпне, а Гретхен налила нам чаю. Дальний конец комнаты был кухней, и там красовался большой каменный камин. Он производил впечатление настоящего, да так оно в действительности и было, хотя, разумеется, в нем ничего не горело. На самом деле это было просто вентиляционное отверстие. Но папе Шульцу хотелось иметь камин — вот он его и получил. А печка мамы Шульц была пристроена к нему сбоку. Камин, казалось, был облицован голландским изразцом, хотя я не мог в это поверить. То есть я хочу сказать, кто же будет ввозить такие бесполезное вещи, как голландский декоративный изразец, с самой Земли? Папа Шульц заметил, что я разглядываю изразцы, и спросил: