Грохот сделался еще ужаснее, когда камнедробилка вгрызлась в твердые камни вместо лавы, но для моих ушей он звучал музыкой, и смотреть на это зрелище мне нисколько не надоедало. Каждый разжеванный кусочек камня превращался в кусок земли для моей фермы. К ужину вместе с папой появился водитель второй смены. Некоторое время мы смотрели вместе, потом папа отправился домой в город. Я остался. К полуночи я пошел на ту часть своего участка, которая должна пока оставаться необработанной, отыскал там большую скалу, чтобы она загородила от меня солнце, и лег немного вздремнуть.

Потом я услышал, как оператор, закончивший смену, трясет меня за плечо и говорит:

— Вставай, парень, твоя ферма готова!

Я вскочил, протер глаза и огляделся. Пять акров измельченного грунта и низкий бугорок посередине/где встанет дом. У меня была ферма.

По логике вещей, теперь надо было бы возводить дом, но по графику на следующей неделе я должен был получить «жвачную машину». Это вроде детеныша камнедробилки. Вместо антенны у нее блок питания, квалифицированного обслуживания она не требует, с ней кто угодно может управиться, и она должна закончить то, что начала камнедробилка. В колонии таких жевалок штук сорок.

Камнедробилка оставила после себя слой в несколько футов толщиной, состоящий из камней величиной с мой кулак. Впереди жевалки укреплена вилкообразная лопата, даже несколько лопат разных размеров. Грубая вилка погружается в каменное крошево на глубину примерно в восемнадцать дюймов и подбирает большие булыжники. По мере того как машина продвигается вперед, камни сваливаются в задний бункер и там крошатся до размеров грецкого ореха.

После того как вы прошлись по земле разок этой грубой вилкой, ее надо снять, поставить среднюю вилку и уменьшить расстояние между дробящими камни вилками. На этот раз вы погружаетесь только на десять дюймов, в результате образуется гравий. Потом вы устанавливаете вилку потоньше, а после — самую тонкую, и, когда вы заканчиваете, верхние шесть дюймов или около того превращаются в каменную муку, мелкую, точно глина — это все еще мертвое вещество, но оно уже готово к тому, чтобы ожить.

Еще, еще, и еще — продвигаешься дюйм за дюймом. Для того чтобы полностью использовать время, на которое дана вам жевал-ка, приходится трудиться двадцать четыре часа в сутки, пока ее у вас не заберут. Я работал сплошняком весь первый день, не сходя с машины даже для того, чтобы пообедать — так и ел в седле.

После ужина меня сменил папа, из города явился Хэнк, и мы трудились всю ночь, благо, стояла светлая фаза, понедельник.

На другой день к вечеру явился папа Шульц, обнаружил, что я сплю, положив голову на приборную доску, и отослал меня к себе в дом, чтобы я поспал по-настоящему. После этого случая всякий раз, как у меня проходило четыре или пять часов наедине с машиной неизменно появлялся один из Шульцев. Не знаю уж, как бы мы с папой управились в темную фазу без Шульцев.

Но они здорово помогли, и к тому времени, когда пришлось отдать жевалку, почти три с половиной акра были уже готовы к тому, чтобы закладывать почву.

На пороге стояла зима, и я всей душой хотел закончить свой дом и жить в нем весь зимний месяц, но, для того чтобы все это выполнить, нужно было как следует погорбатиться. Необходимо было посеять что-то, скрепляющее почву, иначе весна снесет верхний слой. Короткий ганимедский год — отличная идея, и я доволен, что все устроили тут таким образом: земные зимы длиннее чем необходимо. Зато уж здесь вам не дают терять бдительность.

Папа Шульц посоветовал посеять траву: мутированная трава взойдет на стерильной почве подобно тому, как всходят растения в гидропонических растворах. Ковер переплетающихся корней удержит мою почву, даже если зима убьет ее, и корни внесут среду, в которой станут распространяться бактерии.

В основе своей платная земля — это просто хороший земной чернозем, кишащий бактериями, грибками и микроскопическими червями — всем, что требуется, кроме крупных дождевых червей, которых можно туда добавить. Но не годится привозить почву с Земли на Ганимед в качестве груза. В любой полной доверху лопате суглинка найдутся сотни всевозможных животных и растений, которые вам нужны, но там окажется и масса других вещей, которые вам абсолютно ни к чему. Микробы столбняка, например. Или вирусы, вызывающие различные заболевания у растений. Гусеницы. Споры. Семена сорняков. У большинства из них слишком маленькие размеры, чтобы можно было разглядеть их невооруженным глазом, а некоторые нельзя даже отфильтровать.

Поэтому в земных лабораториях, готовя такую платную землю, выводят чистые, беспримесные культуры всего, что необходимо: выращивают мелких червячков, разводят грибки и все прочее, что хотят оставить. Потом берут саму почву и обрабатывают ее так, что она становится безжизненнее самой Луны: подвергают ее радиации, прогревают и испытывают на стерильность. Потом берут все то, что сохранили из живых организмов, и закладывают в мертвую почву обратно. Это и есть первичная «платная земля», в полном смысле этого слова. А на Ганимеде исходный материал разрезают на шестьдесят четыре части, дают вырасти всему, что там растет, потом каждую часть разрезают еще пополам. Сто фунтов платной земли, которыми снабжают колониста, могут содержать фунт земной почвы.

Делается все возможное, чтобы, как говорят экологи, «ограничить вторжение», чтобы туда попало только желаемое. Я не упомянул одной детали, когда описывал наше путешествие по космосу: в пути нам тщательно простерилизовали одежду и багаж и предупредили, что мы сами должны хорошенько помыться, прежде чем снова наденем свою одежду. Это была единственная отличная баня, которую я получил за два месяца, но после нее мне долго казалось, что от меня пахнет больницей.

Грузовики колонии привезли полагающуюся мне платную землю, чтобы я мог засеять ферму. В то утро я рано покинул дом Шульцев, мне нужно было их встретить. Существуют разные мнения насчет того, как следует распределять платную землю: некоторые поселенцы распределяют ее равномерно повсюду, рискуя, что она погибнет, а некоторые выкладывают небольшие кучки на расстоянии шести-восьми футов одна от другой, в шахматном порядке… надежно, но медленно. Я прикидывал так и этак и не мог ни на что решиться, как вдруг увидел, что кто-то движется по дороге.

Люди шли целой процессией, они катили тачки, их было шестеро. Вот они подошли ближе, и я понял, что это вся мужская часть семейства Шульцев. Я двинулся им навстречу.

Тачки оказались нагружены всяким мусором и отходами — и все для меня! Папа Шульц давно все это собирал, чтобы сделать мне сюрприз. Я не знал, что и сказать. Наконец, у меня вырвалось:

— Ой, папа Шульц, я ведь не знаю, когда смогу с вами расплатиться!

Он проворчал со свирепым выражением лица:

— Какая еще оплата? У нас этого компоста — хоть завались!

Потом он велел мальчикам вывалить груз на верхушку кучи моей платной земли, взял вилы и начал размешивать все это так же тщательно, как мама Шульц, когда она взбивала яичный белок.

Он взял все в свои руки — и мне уже не нужно было ломать голову над тем, какой вариант самый лучший. По его мнению — а вы монете быть уверены, что я с ним не спорил, — тою, чем мы располагали, хватало на добрый акр, и по его методу надо было распределить всю массу по земле. Но он не выбрал какой-то определенный акр, он наметил на моем грунте из перемолотых камней семь полосок ярдов по двести каждая. Они отстояли друг от друга на тридцать пять-сорок футов. Каждый из нас взялся за тачку — шестеро Шульцев, да еще я, — и мы рассыпали смесь каждый по своей линии. Когда это было сделано и были поставлены каменные пирамидки, чтобы обозначить, где идут линии, мы прошлись по смеси граблями, втирая ее между полосками в каменную пыль на расстоянии пяти или шести футов по бокам от каждой полоски. Около полудня появились мама Шульц с Гретхен, до ужаса нагруженные, и у нас получился славный пикник, когда мы сделали перерыв в работе.