Я решил попытаться пересадить их в открытый грунт. Возможно, к следующей зиме придется опять взять их в комнату, но пока стоило выпустить их на волю. Папа тоже заинтересовался моими дерзкими опытами, правда, не только ради плодов — он мечтал получить строительный материал. Строить из дерева вроде бы уже не модно, но попробуйте обойтись без него. Наверно, Джорджу не давала покоя картина, как горы Биг Рок-Кэнди покрываются высокими стройными соснами… в один прекрасный день, в один прекрасный день. Так что мы заложили толстый слой почвы, устроили дренаж и, замахнувшись далеко в ширину, внесли в почву большое количество накопившегося за зиму компоста и добавили немного нашей драгоценной насыщенной земли. Когда мы закончили работу, места было достаточно для двадцати деревьев, а мы посадили там шесть наших маленьких детенышей. Пришел папа Шульц и произнес над ними слова благословения.

Потом мы вошли в дом, чтобы он поздоровался с Пегги, и заполнили почти всю ее крошечную комнатку. Джордж обычно говорит, что, когда папа Шульц вдыхает, давление сразу падает. Немного позже папа разговаривал с папой Шульцем в гостиной и, когда я проходил мимо, Джордж остановил меня:

— Билл, — спросил он, — тебе бы не хотелось прорезать здесь окошко?

Он указал на глухую стену. Я так и вылупился на него:

— Ты что? А как же мы будем согревать дом?

— Я имею в виду настоящее окошко, застекленное.

«Ничего себе!» — подумал я. Никогда в жизни я не жил в доме с настоящими окнами: мы всегда снимали городскую квартиру. Я, конечно, видел окна — в деревенских домах на Земле, но на Ганимеде не было ни единого окошка, и мне никогда не приходило в голову, что оно вообще может быть.

— Папа Шульц собирается прорубить окошко в своем доме. Я и решил, что славно, должно быть, сидеть тут в комнате у окна и любоваться озером в светлые фазы, — объяснил папа.

— Чтобы дом стал домом, нужны окна и камины, — безмятежно изрек папа Шульц. — Теперь, когда мы изготовляем стекло, я надеюсь наслаждаться видом из окна.

Джордж кивнул:

— Триста лет наша раса застекляла окна. А потом люди заперлись в коробках с кондиционированным воздухом и вместо естественного пейзажа стали глазеть на дурацкие картинки в телевизоре. С таким же успехом можно жить и на Луне, как в этих земных комнатах.

Идея была неожиданной, но казалась вполне здравой. Я знал, что в городе стекло изготовляется. Джордж говорит, что изготовление стекла — одно из древнейших ручных ремесел, если не самое древнее, и определенно одно из простейших. Но я-то думал о стекле, имея в виду бутылки и тарелки, а вовсе не оконные стекла. В магазине уже продавались стеклянные банки, раз в десять дешевле, чем привозные. Вид из окна — это была славная идея. Можно прорезать одно окно на юг и любоваться озером, а другое на север, чтобы смотреть на горы. Ведь я смогу даже проделать окно в потолке, лежать в постели и любоваться Юпитером! Уймись, Уильям, сказал я себе, ведь этак следующий дом ты целиком из стекла выстроишь! Когда папа Шульц ушел, я заговорил с Джорджем.

— Послушай, — сказал я, — любоваться видом из окна — идея, конечно, замечательная, особенно из комнаты Пегги. Но сможем ли мы это потянуть?

— Думаю — сможем, — сказал он.

— Я имею в виду, сможем ли мы потянуть это так, чтобы тебе не пришлось снова поступать на работу в городе? Ты же там служил уже просто до потери сознания. Теперь такой необходимости нет — ферма нас прокормит.

Он кивнул:

— Как раз собирался с тобой об этом потолковать, Билл. Я уже решил бросить почти всю работу в городе, кроме вечерних классов, по субботам буду преподавать.

— Это тебе необходимо?

— Понимаешь, Билл, мне нравится преподавать инженерное дело. И пусть тебя не волнует стоимость этого стекла: мы его получим бесплатно. Твоему старику кое-что полагается за то, что он наладил стекольный завод. «Не заграждай рта у вола молотящего»[110], — процитировал он. — А теперь нам с тобой лучше заняться делом: на пятнадцать часов назначен дождь.

Наверно, недели через четыре после этого все луны выстроились в ряд. Это целое событие, которое происходит крайне редко. Ганимед, Каллисто, Ио и Европа выстраиваются по линеечке, и все находятся по одну сторону от Юпитера. Каждые семьсот два дня они составляют почти прямую линию, но все же это «почти» сохраняется. Видите ли, у них у всех разные периоды обращения, от неполных двух дней для Ио до двух с лишним недель для Каллисто, и соотношение их периодов не очень точно выражается в целых числах. Кроме того, их орбиты имеют разные эксцентриситеты и лежат не совсем в одной плоскости. Так что истинно прямая линия получается очень редко — почти никогда. Помимо всего прочего, эта прямая линия включала еще и Солнце; а уж такое происходит только в полную фазу Юпитера.

Мистер Хукер, главный метеоролог, объявил, что по произведенным расчетам подобная совершенно прямая линия повторится снова не раньше чем через двести тысяч лет. Так что вы поймете, до чего нам всем не терпелось на нее посмотреть. Ученые, участники проекта «Юпитер», тоже ждали этого события и вооружились аппаратурой до зубов. Все это происходило в полную фазу Юпитера и означало не только то, что шестое небесное тело — Солнце — включится в прямую линию, но и то, что нам удастся это наблюдать. Тени Ганимеда и Каллисто будут падать на Юпитер, а Ио и Европа в это время окажутся между нами и Юпитером. Полная фаза наступает в шесть утра в субботу, поэтому мы все поднялись спозаранку, в половине пятого, а в пять уже вышли на улицу. Мы с Джорджем вынесли Пегги на носилках под куполом. Как раз вовремя подоспели.

Была роскошная ясная ночь, самая светлая, какая только возможна. Юпитер горел у нас над головами, точно охваченный пожаром воздушный шар. Ио только что почти «поцеловала» край Юпитера — это называют «первым контактом». Европа уже чуть вошла в его восточный край, и мне пришлось напрячь зрение, чтобы ее увидеть. Если луна находится не в полной фазе, нетрудно бывает ее разглядеть, когда она проходит через Юпитер; но при полной фазе она имеет тенденцию размываться и смешиваться с фоном. Однако обе, Ио и Европа, сияли чуточку ярче Юпитера. Кроме того, они нарушили картину полос Юпитера, и это тоже помогало их разглядеть. На фоне планеты, но все-таки с восточной стороны, скажем, на полпути к центральной точке Юпитера, — находились тени Ганимеда и Каллисто. Я не смог бы их отличить друг от друга, если бы не знал, что тень Ганимеда ближе к востоку. Они были просто маленькими черными точками: три тысячи миль или около того — ничто по сравнению с шириной Юпитера в восемьдесят девять тысяч миль, их там едва можно было различить. Ио выглядела чуточку крупнее, чем эти тени. Европа казалась почти вдвое меньшей — примерно так же видна с Земли Луна.

Мы ощутили легкий подземный толчок, но ничуть не встревожились: мы уже привыкли к толчкам. Кроме того, примерно в то же время Ио «поцеловалась» с Европой. С этого времени и до самого конца зрелища Ио постепенно соскальзывала под — или за — Европу. Они проползали по поверхности Юпитера: луны — очень быстро, а тени скользили медленно. Пока мы находились во дворе, а это продолжалось немногим более получаса, две тени поцеловались и начали сливаться. Ио наполовину скрылась за Европой и казалась большой опухолью у нее на боку. Они были почти на полпути к центру, а тени даже ближе. Как раз перед тем, как наступило шесть часов, Европа (Ио уже больше не была видна, Европа полностью ее закрыла) поцеловала тень, которая к этому времени слилась в одну круглую темную поверхность.

Четыре или пять минут спустя тень выползла на верхушку Европы, все они стояли на одной линии — и я сознавал, что наблюдаю совершенно необычное зрелище, что ничего удивительнее этого я никогда за всю мою жизнь не увижу. Солнце, Юпитер и четыре его самые крупные луны составляли совершенно прямую линию.

Я глубоко вздохнул, не знаю уж, как долго я задерживал дыхание.