Когда мы карабкались по скале, Хэнк потерял равновесие и ухватился за один из кристаллов. Тот сломался, издав высокий чистый звук, наподобие серебряного колокольчика. Хэнк выпрямился, да так и застыл, разглядывая свою руку. Поперек ладони и пальцев шли длинные параллельные царапины. Он глазел на них с самым дурацким видом.

— Это тебе урок, — сказал я.

Потом вытащил походную аптечку и наложил ему повязку. Закончив, я предложил:

— А теперь — обратно.

— Вот еще, — возразил он. — Подумаешь, царапины. Пошли дальше!

Я сказал:

— Послушай, Хэнк, мне надо назад. Что-то мне нехорошо.

— В чем дело? — спросил он.

— Живот болит.

— Это из-за того, что ты объедаешься. Разминка будет тебе только на пользу.

— Нет, Хэнк, мне нужно вернуться.

Он долго смотрел на ущелье с очень раздраженным лицом. Наконец, сказал:

— Билл, кажется, я вижу, откуда берутся эти кристаллы, это не так далеко. Подожди здесь и дай мне взглянуть. Потом я вернусь, и двинем в лагерь. Я недолго прохожу, честное слово, недолго.

— О’кей, — согласился я.

Он отправился, а немного погодя и я пошел за ним. Еще когда я был скаутом-«щенком», мне крепко вбили в башку, что в незнакомой местности разделяться нельзя. Вскоре я услышал, что он кричит. Посмотрел вверх и увидел, что он стоит перед огромной темной дырой в скале. Я крикнул ему:

— Что там такое?

Он ответил:

— НИ ФИГА СЕБЕ, РАЗРАЗИ МЕНЯ ГРОМ! — что-то в этом роде.

— Да что там такое, в конце концов? — повторил я раздраженно и поспешил к нему.

Там было великое множество кристаллов. Они подошли к самому устью пещеры, но не заходили внутрь, а образовали на пороге плотный затор. Поперек ущелья, на дне его, будто взгроможденный туда подземным толчком, лежал огромный камень, монолит, размером с камни Стоунхеджа. Видно было, в каком месте он отвалился от скалы, открыв отверстие. Поверхность надлома была крутая и гладкая, точно в древнеегипетских сооружениях.

Но мы не на этот камень смотрели: мы заглядывали в дыру. Внутри нее было темно, но от пола ущелья и от дальней стены отражался рассеянный свет, просачиваясь внутрь. Глаза мои начали приспосабливаться к темноте, и теперь я мог видеть, куда именно смотрел Хэнк и что заставило его так взволноваться.

Там находились какие-то предметы, природными они явно не были. Я не мог бы вам объяснить, что это за предметы, потому что они не напоминали ничего, что я видел прежде, и подобных изображений мне тоже на глаза не попадалось — ни о чем похожем я даже не слышал. Как прикажете описать то, чего ты никогда раньше не видел и не имеешь подходящих для описания слов? Черт возьми, ведь то, что видишь впервые, даже и не разглядеть, зрение-то еще не ухватывает эту структуру. Но мне было видно, что это не камни, не растения, не животные. Это были сделанные предметы, изготовленные людьми, ну, может, и не людьми, но уж во всяком случае, не могли они образоваться случайно, сами по себе.

Меня так и подмывало подобраться к ним поближе и разглядеть, что же это такое. На минутку я даже забыл, что болен.

Тоже чувствовал и Хэнк. Как всегда, он предложил:

— Пошли! Давай, подойдем ближе!

Но я спросил только:

— Как?

— Ну, нам только… — он осекся. — Давай посмотрим. Если мы обойдем кругом… Нет… Хм-м… Билл, нам придется разбить несколько кристаллов и войти в пещеру прямо посередине. Иначе туда никак не попасть.

Я спросил:

— Тебе что, одной раненой руки мало?

— А я их камнем разобью. Вообще-то это нехорошо: они такие славные, но придется.

— Наверно, те большие ты разбить не сможешь. И еще — ставлю два против одного, что они слишком острые и запросто могут разрезать тебе ботинки.

— А я попробую.

Он подобрал обломок камня и произвел эксперимент: я оказался прав в обоих отношениях. Хэнк прекратил всякие действия, продумал ситуацию и тихонько присвистнул:

— Билл…

— А?

— Видишь этот выступ над отверстием?

— Ну, вижу, и что?

— Он идет влево, дальше от того места, до которого добираются кристаллы. Я хочу сложить кучу камней — повыше, чтобы мы могли достать до этого выступа, тогда мы сможем пройти по нему и спрыгнуть прямо перед входом в пещеру. Кристаллы не добираются слишком близко к входу.

Я внимательно пригляделся и решил, что план годится.

— А как будем выбираться оттуда?

— Мы сможем нагромоздить друг на друга эти штуки, которые там лежат, и вылезти. В крайнем случае, я подниму тебя на плечи, ты выберешься и спустишь мне свой пояс или еще что-нибудь.

Если бы я хорошо соображал, может, я бы с ним и поспорил. Но мы попытались — и все шло хорошо, вплоть до того момента, когда я повис, кончиками пальцев вцепившись в скалу, над самым входом в пещеру. Тут я почувствовал резкую боль в боку и разжал пальцы. Я пришел в себя от того, что меня тряс Хэнк.

— Оставь меня в покое! — простонал я.

— Ты ударился и отключился, — объяснил он. — Не знал я, что ты такой неуклюжий.

Я не отвечал. Только поджал колени к подбородку, чтобы успокоить боль в животе, и закрыл глаза. Хэнк снова встряхнул меня:

— Ты что же, не хочешь посмотреть, что тут такое?

Я отмахнулся от него ногой:

— Не хочу я видеть даже царицу Савскую[113]! Ты что, не врубаешься, что я действительно болен?

И я снова закрыл глаза. Наверно, я отключился. Ког^а я при-, шел в себя, Хэнк сидел передо мной по-турецки, держал мой фонарик и светил мне прямо в глаза.

— Долго же ты проспал, приятель, — сказал он мягко. — Лучше тебе?

— Не особенно.

— Попробуй собраться с силами и пойти со мной. Тебе надо на это взглянуть, Билл. Ты просто глазами своим не поверишь.

Это же величайшее открытие со времен… ну, со времен… Неважно, с каких времен. Колумб рядом с нами — щенок. Мы уже знамениты, Билл!

— Может, ты и знаменитый, — буркнул я. — А я больной.

— Где у тебя болит?

— Везде. Живот затвердел, как булыжник — а у булыжника зубы болят.

— Билл, — спросил он серьезно, — тебе вырезали аппендикс?

— Нет.

— Гм-м… Может, надо было его вырезать.

— Да, ты это мне сообщаешь как раз вовремя.

— Не кипятись так!

— Легко сказать — не кипятись, чтоб тебя черти драли!

Я приподнялся на локте, голова у меня дико закружилась:

— Послушай, Хэнк, тебе придется пробраться назад в лагерь и сообщить нашим. Пусть они пошлют за мной грузовик.

— Что ты, Билл, — ответил он нежным голосом, — ты же знаешь, что в лагере нет ничего похожего на грузовик!

Я пытался сражаться с разрешением этой задачи, но это оказалось для меня слишком. В голове у меня помутилось.

— Ну тогда пусть они хотя бы носилки сюда принесут, — сказал я слабым голосом и снова отключился.

Немного спустя я почувствовал, как он возится с моей одеждой. Я попытался отпихнуть его, но ощутил прикосновение чего-то холодного. Я замахнулся наугад, но не попал.

— Спокойно, — приказал он. — Я лед нашел. Не вертись, а то скинешь.

— Не нужен мне этот лед.

— Нужен. Будешь держать компресс со льдом, пока мы отсюда не выберемся, а тогда, может, еще доживешь до того, как тебя повесят.

Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Снова улегся и закрыл глаза. Когда я их, наконец, открыл, то действительно почувствовал себя лучше; к своему удивлению, вместо того, чтобы умереть, — я просто себя отвратительно чувствовал. Хэнка рядом не было, я позвал его. Он не ответил, и меня охватила паника. И тут он явился, размахивая фонариком.

— А я думал, ты ушел, — объявил я.

— Нет. По правде говоря, я не могу отсюда выбраться. Не могу дотянуться до выступа, и мне никак не одолеть эти кристаллы. Я пытался.

Он поднял одну ногу в ботинке: ботинок был прорван, и на нем виднелась кровь.

— Ты ранен?

— Переживу.

— Не уверен, — сказал я. — Никто не знает, что мы здесь, и ты говоришь, что нам не выбраться. Похоже, что мы умрем с голоду. Хотя лично я не могу сказать, что так уж хочется есть.