Тот уже вовсю пользовался своим платком. Каргрейвз вернулся в пилотское кресло. Он знал, что не в силах помочь мальчикам, к тому*же его собственный желудок также выписывал кренделя и, казалось, медленно кувыркался. У доктора появилось желание закрепить его на месте, хорошенько прижав ремнем. Усевшись в кресле, он заметил, что Морри согнулся пополам, держась за живот. Каргрейвз не стал ничего говорить и внимательно присмотрелся к приборам, готовясь к развороту. Ничего, Морри оправится.

Развернуть корабль было очень простым делом. В центре тяжести корабля располагался небольшой массивный металлический маховик. На пульте управления имелась рукоятка, при помощи которой его можно было поворачивать на произвольный угол. Маховик был установлен на свободном карданном подвесе, и после поворота кардан можно было зафиксировать. Маховик раскручивался и останавливался при помощи электромотора.

Маховик мог развернуть находящийся в свободном падении корабль и затем удерживать его в новом положении. Следует пояснить, что поворот никоим образом не влиял на курс и скорость «Галилея», а лишь на его ориентацию, направление, в котором он был нацелен. Так, прыгая в воду с вышки, ныряльщик может крутить во время падения сальто, нисколько не меняя траектории своего полета.

Сравнительно небольшой маховик способен развернуть огромную махину корабля в силу физических законов, проявление которых на Земле не очень заметно. Основным принципом является сохранение момента движения, в данном случае — углового момента. С ним очень хорошо знакомы любители фигурного катания на льду; многие из сложнейших трюков основаны на применении этого закона.

Как только маховик начинал быстро вращаться, корабль медленно разворачивался в противоположном направлении. Когда маховик останавливался, корабль тут же прекращал разворот.

— Наденьте темные очки! — запоздало крикнул Каргрейвз, когда корабль начал разворот и звезды поплыли мимо иллюминатора.

Мальчики, хоть и имели плачевный вид, все же нашли в себе силы нащупать очки, которые на этот случай лежали у каждого в кармане, и нацепить их себе на нос. Очки понадобились очень скоро. Луна плавно скрылась из виду.

В иллюминаторе показались Земля и Солнце. Земля выглядела огромным ярко светящимся серпом, похожим на Луну спустя два дня после новолуния. На этом расстоянии в одну четверть пути до Луны Земля казалась раз в шестнадцать больше, чем Луна с Земли, и намного величественнее. Рога серпа были бело-голубыми из-за полярных снежных шапок. Вдоль серпа виднелись зеленовато-голубые моря и темно-зеленые и песчано-коричневые просторы океанов, лесов, полей… Линия тени пролегла через сердце Азии. Все это было видно совершенно отчетливо, будто на школьном глобусе. Индийский океан был частично скрыт облаками — возможно, под ними свирепствовал шторм, но отсюда они были похожи на полярные снега.

Между рогами серпа пряталась ночная сторона Земли; она была слабо, но достаточно ясно освещена почти полной Луной, оказавшейся за кормой корабля. Там и тут в темноте вспыхивали сверкающие бриллиантами огоньки — земные города, такие родные, такие знакомые и манящие. На Луне такого не увидишь, даже когда «молодой месяц держит в объятиях старую Луну».

На полпути от экватора к северному рогу виднелись три очень ярких огня, расположенные близко друг от друга, — Лондон, Париж и возрожденный Берлин. На другом берегу темного Атлантического океана, на самом краю диска, сияла особенно яркая точка — огни Бродвея и всего Большого Нью-Йорка.

Трое юношей видели Нью-Йорк впервые, не говоря уже об остальной части планеты!

Хотя это и был их дом, который они могли сейчас наблюдать со стороны, откуда до сих пор никто никогда не видел Землю, внимание мальчиков довольно скоро привлекло еще более захватывающее зрелище — Солнце. Его видимые размеры составляли лишь одну шестнадцатую огромного серпа Земли, но все же сравнивать их было невозможно. Солнце висело под Землей — разумеется, по отношению к ориентации «Галилея», а не в смысле «выше» или «ниже» — на расстоянии примерно в четыре видимых диаметра последней. Размеры самого светила были точно такими же, как и при взгляде с Земли, а яркость примерно такой же, какую можно видеть в полдень в прозрачном небе пустыни. Но небо вокруг него в безвоздушном пространстве было черным, и Солнце опоясывала сияющая корона. Видны были протуберанцы, и по лику Солнца проносились испепеляющие бури.

— Не смотрите прямо на Солнце, — предупредил Каргрейвз, — даже если вы настроили поляризатор на максимальное поглощение. — Доктор имел в виду двойные линзы очков, сделанные из поляризующего стекла. Внешние стекла могли поворачиваться.

— Я должен сфотографировать это! — воскликнул Арт и выскочил из гамака, совершенно забыв про космическую болезнь.

Вскоре он вернулся к иллюминатору, захватив «Контакс», и начал прилаживать к нему самый длиннофокусный объектив.

Старая камера была одним из немногих предметов, которые мать Арта умудрилась вывезти из Германии, и мальчик ею очень гордился. Привинтив объектив, он извлек из футляра «Уэстон», но Каргрейвз остановил его.

— Хочешь спалить экспонометр? — спросил он.

Рука Арта замерла.

— Да, верно, — признал он. — Но как я получу снимок?

— Может, ты его вообще не получишь. Лучшее, что ты можешь сделать — взять пленку наименьшей чувствительности, самый темный фильтр, установить самую малую диафрагму и самую короткую выдержку. Потом помолиться Богу.

Глядя на расстроенного мальчика, доктор продолжал:

— На твоем месте я бы не стал расстраиваться из-за снимков Солнца. Пусть этим занимаются астрономы, которые выйдут в космос по нашим стопам. Лучше займись фотографированием Земли. Сначала пощелкай Солнце, а потом мы займемся Землей. Я заслоню объектив от Солнца рукой.

Арт сделал несколько снимков Солнца и приступил к фотографированию Земли.

— Никак не могу замерить экспонометром, какую поставить выдержку, — пожаловался он. — Солнце слишком мешает.

— Ты же знаешь, сколько света получает Земля. Давай предположим, что освещенность примерно соответствует условиям пустыни, и установим выдержку и диафрагму на чуть большую и чуть меньшую экспозиции.

Когда Арт закончил, Каргрейвз сказал:

— Смотрите, ребята, как бы нам не обгореть. — И, потрогав пластиковую оболочку кварцевого иллюминатора, добавил: — Фильтр, конечно, отсеивает наиболее губительные лучи, но осторожность не повредит.

— Ерунда, мы все загорели дочерна, — возразили мальчики, на коже которых оставило свои следы жаркое солнце пустыни Нью-Мексико.

— Верно. Но это самый яркий солнечный свет, который когда-либо видели люди. Так что будьте осторожны.

— Интересно, — заговорил Морри, — насколько опасны эти лучи, раз они не задерживаются атмосферой? Я не имею в виду возможность получить небольшой солнечный ожог.

— Ты читал те же самые статьи, что и я. Кроме всего прочего, мы подвергаемся еще и мощному космическому облучению. Все это может оказаться смертельным. А может быть, у ваших детей будут длинные зеленые щупальца. Что поделаешь, мы вынуждены рисковать.

— Колумб тоже рисковал!

— И подумайте, как далеко его это завело! — вставил Арт.

— И за все труды его упекли в каталажку!

— Как бы там ни было, — заметил Каргрейвз, — сейчас я разверну корабль так, чтобы Солнце не светило прямо на нас. Фюзеляж и так уже слишком сильно нагрелся.

Заботиться об обогреве корабля не было необходимости, зато отвод избыточного тепла представлял собой серьезную проблему. Полированный корпус отражал большую часть падающих на него лучей, но солнечный свет, попадающий в иллюминатор, создавал нежелательный парниковый эффект. Охлаждение в обычном смысле этого слова было невозможно: корабль представлял собой замкнутую систему, так что избавиться от избытка тепла можно было, лишь излучая энергию во внешнее пространство. В данный момент ракета поглощала тепло гораздо эффективнее, чем излучала его.