— И после этого ты стал есть пирог вилкой. Верно?

— А что мне оставалось. Но это только начало истории. Динко тут же пишет второе распоряжение, передает мне и просит прочитать вслух. Я и прочитал.

— А в нем что?

— Сейчас… Где-то оно было в кармане, — Текс достал из сумки листок. — Вот — читай.

— Кадету Джермэну, — прочел Мэтт, — немедленно после ужина явиться к вахтенному офицеру, захватив с собой первое письменное распоряжение, которое я ему передал. Объяснить вахтенному офицеру обстоятельства, которые привели к появлению этого распоряжения, и узнать у офицера, насколько законны распоряжения такого рода. Подпись: С. Динковски, кадет Академии, завершивший курс обучения.

— Да! — присвистнул Мэтт. — А что дальше?

— Кончил я есть пирог — само собой вилкой, раз уж Динко мне так приказал, но, сам понимаешь, аппетита у меня уже не было никакого. Между прочим, Динко при этом был — ну сама вежливость. Говорит, а сам улыбается: «Вы уж не обижайтесь на меня, мистер Джермэн. Сами знаете, устав есть устав». И потом спрашивает, а кто это, мол, подал мне такую мысль — потребовать от него письменное распоряжение.

Мэтт покраснел.

— Ты сказал, что это был я?

— Ты что, за дурака меня принимаешь? Я просто ответил, что какой-то кадет, кто — не помню, подсказал мне, что есть такой параграф девятьсот семь.

— Спасибо, Текс, выручил, — облегченно вздохнул Мэтт. — Ты — настоящий друг.

— О чем ты говоришь! Но он попросил меня передать тебе одну фразу.

— Мне?

— «Не надо».

— Что — «не надо»?

— Не знаю. Просто фраза такая: «не надо», просил тебе передать. И еще сказал, что кадеты, чересчур увлекающиеся космической юриспруденцией, часто кончают тем, что их вышибают из Патрульной службы.

— А-а… — Мэтт задумался. — Ну и как развивались события дальше? После того как ты явился к вахтенному офицеру?

— Я прибыл на мостик, и дежурный кадет разрешил мне войти в рубку. Я отсалютовал вахтенному офицеру, назвал свою фамилию и показал оба письменных распоряжения. — Текс замолчал и уставился куда-то вдаль.

— Ну? Да продолжай ты, не томи, Бога ради.

— Что ну? Ну выдал мне вахтенный офицер на полную катушку. Даже у дяди Боди не получилось бы лучше, а уж он-то это делать умел. — Текс снова замолчал, делая вид, будто воспоминание о происшедшем причиняет ему невыносимую боль. — После этого вахтенный успокоился и объяснил мне, причем слова подбирал какие попроще, чтоб они были подоходчивей для меня, кретина. Мол, параграф девятьсот семь касается исключительно нештатных ситуаций и что кадеты-новички обязаны подчиняться старшим кадетам при любых обстоятельствах и по всем вопросам, если только устав этого не запрещает.

— Вот оно что! Но послушай, получается, что мы обязаны выполнить все их распоряжения практически по любому поводу. Это что же, значит, старший кадет может мне приказать, как делать пробор в моей прическе?

— Совершенно точно: ты произнес именно те слова, которые выбрал для примера лейтенант фон Риттер. Старший кадет не имеет права приказать тебе нарушить устав — он не может приказать ударить капитана и не может приказать тебе покорно стоять, чтобы ему было удобно выдать тебе по роже. Но его права только этим и ограничиваются. Правда, лейтенант пояснил, что старший кадет обязан руководствоваться здравым смыслом и благоразумием и что правила поведения за столом относятся как раз к этой категории. А под конец он приказал мне явиться к Динко и все ему доложить.

— Вот уж, наверно, Динко порадовался.

— Да ни капельки. — Текс наморщил лоб и посмотрел на Мэтта озадаченным взглядом. — Знаешь, что странно. Динко смотрел на это дело, будто преподал мне урок геометрии. Он сказал, что теперь, когда я убедился, что все делалось по закону, он хочет мне объяснить, почему решил научить меня правильно есть пирог. Он сказал даже, что понимает, будто я могу рассматривать этот приказ как недозволенное вмешательство в мою личную жизнь. Я ответил, что никакой личной жизни у меня больше нет. А Динко на это мне говорит, мол, ничего подобного, личная жизнь у меня есть, просто какое-то время она будет микроскопической. Затем он принялся объяснять причину, почему решил заняться моим поведением за столом. Офицер Патрульной службы, по его словам, должен уметь общаться с представителями самых разных слоев общества; если хозяйка дома, куда пригласили офицера, ест с ножа, тогда и офицер должен поступать так же.

— Ну это понятно.

— Потом он сказал, что кандидаты приезжают в Хэйуорт Холл отовсюду. Некоторые из них воспитаны в семьях и обществах, где хорошие манеры требуют, чтобы все ели из одного блюда пальцами… как это принято у мусульман. Но существуют общие правила, которые считаются нормальными среди высших слоев общества.

— Глупости! — возразил Мэтт. — Я сам видел, как губернатор Айовы закусывал, держа в одной руке сосиску, а в другой — кусок пирога.

— Наверняка это был не официальный банкет, — отмахнулся Текс. — Нет, Мэтт, мне кажется, Динко прав. Он говорил, что само по себе поведение за столом — или то, как я ем пирог, — не так уж важно, но это все складывается в общее воспитание, умение держать себя: например, нельзя говорить о смерти на Марсе или упоминать про нее в разговоре с марсианином.

— Вправду? — удивился Мэтт.

— По крайней мере, так говорит Динко. Он еще сказал, что со временем я научусь, как он выразился, «есть пирог вилкой» при самых разных обстоятельствах и на любой планете. Вот и все, на этом наш разговор закончился.

— Значит, весь вечер он читал тебе мораль?

— Ну не весь, минут десять.

— Почему тогда я не мог тебя найти? Я зашел в твою комнату перед самым отбоем, а тебя все еще не было.

— Я сидел в комнате у Динко.

— Да чем ты там занимался?

— Видишь ли, — Текс выглядел смущенным, — я писал… Я писал фразу «я всегда буду есть пирог вилкой» две тысячи раз.

Текс и Мэтт решили осмотреть весь корабль и действительно побывали на всех палубах, открытых для посещения. Но машинное отделение было заперто, а в коридор, ведущий к рубке управления, их не пустил вооруженный часовой. Они попытались снова заглянуть в иллюминаторы комнаты отдыха, но обнаружили, что теперь там был установлен порядок: у входа на палубу стоял старшина корабельной полиции и спрашивал у каждого из кадетов, какой тот здесь уже раз, и если кадет отвечал, что не первый, сержант его не пускал.

Что касается пассажирских палуб, юноши быстро поняли, что одна ничем не отличается от другой. Они было заинтересовались работой бортовых санузлов: их необычной и хитроумной конструкцией, необходимой для нормального функционирования в космосе. Но четыре часа — слишком большой срок, чтобы потратить его целиком на осмотр душевых и сантехники через некоторое время друзья отыскали спокойное место и в первый раз испытали самую характерную черту космических полетов — их монотонность.

Наконец, из корабельных динамиков донеслось:

— Приготовиться к ускорению! Начало через десять минут!

Юноши, вытянувшиеся на поролоновых матах и пристегнутые ремнями к палубе, почувствовали короткие рывки двигателей, разделенные довольно значительными промежутками времени, затем последовало долгое ожидание и, наконец, едва заметный толчок.

— Это нас присоединили к причальному тросу, — сказал сержант, расположившийся неподалеку от Мэтта. — Теперь они подтянут нас к себе. Ждать придется недолго.

Еще через десять минут последовала громкая команда:

— Высадить пассажиров! Попалубно!

— Отстегнуться! — скомандовал сержант и встал у люка.

Переход пассажиров с одного корабля на другой — процесс долгий, потому что соединялись корабли всего одним шлюзом. Группа кадетов, в которой находился Мэтт, ждала пока перейдут на борт учебного корабля четыре палубы, расположенные перед ними, и лишь после этого поднялась по трапу на седьмую палубу. Там был открыт люк, но за ним вместо пустоты виднелась гофрированная труба шести футов в диаметре. Посередине трубы был протянут трос. Вдоль троса, быстро перебирая руками, двигались кадеты: сейчас, в невесомости, они сильно смахивали на обезьян.