Рябинина торжествующе завопила:

— Ты признался мне в любви!

Я не протестовал, не возмущался, не пытался объяснить ей, что она не права.

Чего возмущаться?

Она права.

Если мы и были немножечко пьяны, то это то самое опьянение, которое не подавляет, а высвобождает.

Нам вообще был сам черт не брат — так, кажется, говорится в таких случаях? Хотя что вы можете знать о таких случаях!

Что вы можете знать о моментах, когда тебе доподлинно известно, что весь мир принадлежит тебе и только тебе, что человек, который находится в эту минуту рядом с тобой, наполняет твою жизнь вселенским смыслом, — и это навсегда? Когда достаточно одного слова, взгляда, чтобы оказаться там, куда праведные и святые приходят после долгих обременительных жизненных скитаний? Если вы переживали такие минуты — мы единомышленники. Если нет, мне жаль вас. И в то же время я завидую вам.

У вас все впереди.

Был уже поздний вечер, но к Косте мы прошли на удивление легко. Сначала, правда, дежурная сестра не хотела вникнуть в существо дела, но буквально через минуту после начала наших препирательств к ней подошел мужчина без халата, что-то ей шепнул, и она, пожав плечами, отступилась от строгих больничных принципов. Я не стал выяснять, что за волшебные слова шептал ей мужчина в штатском, для меня была достаточно очевидна его принадлежность к вполне определенной профессии.

Правда, мы не забыли поблагодарить его за содействие.

Костя и вправду хорошо выглядел, насколько хорошо может выглядеть человек в его положении. Все лицо было забинтовано, но глаза уже, можно сказать, горели прежним Ситкинским огоньком. Голос его тоже был еще слабеньким, но он говорил, и это радовало. Здесь же, в отдельной палате, сидела Людмила Васильевна.

— Здравствуйте, — поздоровался я с ней. — Ну, как он?

— А ты меня спроси, — послышался из-под бинтов голос Кости. — Что ты к маме моей пристаешь? Здравствуйте, Юля.

— Здравствуйте, Костя, — подошла к нему Рябинина. — Ну, как вы?

— Его молитвами, — стрельнул глазами в мою сторону Костя. — Ну что, змей? Всех разоблачил?

— Почти, — кивнул я. — Есть кое-какие несостыковки, и ты должен мне помочь.

— Вот-вот, — проговорил больной. — Я, можно сказать, на последнем издыхании, а помогать должен ему, а не наоборот.

Я испуганно покосился на Людмилу Васильевну, но та не паниковала, а только влюблено смотрела на своего сына: она очень хорошо его знала.

Но меня попросила:

— Вы только недолго, Гришенька, ладно? Все-таки он еще слаб.

Я кивнул и посмотрел на Рябинину. Та моментально поняла, чего я от нее хочу, и обратилась к Людмиле Васильевне:

— Давайте выйдем, Людмила Васильевна, — сказала она. — Вы мне все расскажете, как и что тут. По-женски. А мужчины пусть побеседуют.

И что я сопротивлялся женитьбе на ней? Она же сущий клад для любого мужчины.

Когда женщины вышли, я повернулся к Косте и сказал:

— Говорить буду я, а ты только отвечай, так это или нет. Договорились?

— Да, — сказал он.

— Для начала скажу, что твой Шавкат, по моему глубочайшему убеждению, искусный шарлатан.

— Нет, — сказал Костя.

Я отмахнулся.

— Здесь мне на твое мнение наплевать, — сообщил я больному. — Мне нужно другое. С Лейкиным ты после долгого перерыва встретился у Шавката.

— Случайно, — вставил Костя.

— Разумеется, — кивнул я. — Разумеется, случайно. Сообщаю тебе, что твой одноклассник Стас Лейкин — редкий подонок, который зарабатывает себе на жизнь тем, что умудряется снимать интересующих его людей в самых пикантных для них позах и продает им потом негативы во избежание скандалов, больших по размеру, чем покупка негативов за несуразную цену.

— Вот как? — сказал Костя.

— Да, представь себе, — снова кивнул я. — Подозреваю, что с Шавкатом его связывало именно такое дело. Он наверняка снял его за чем-нибудь непривлекательным. После того, как вы случайно, как ты сам утверждаешь, встретились у Шавката, он, очевидно, сам к тебе подошел.

— Да, — сказал Костя. — Он подождал, пока я выйду от него, от Шавката.

— Отлично, — продолжил я. — Думаю, что выглядел он как-то необычно.

— Мы с ним давно не виделись, — проговорил Сюткин. — Но мне бросилось в глаза, что он неестественно бледный.

— И ты подумал, что это связано со снимками, которые он тебе вручил при этой вашей встрече, так?

— Так.

— Замечательно. На самом деле, думаю, что выглядел он так потому, что восточный экстрасенс-шарлатан опоил его чем-то таким, что на время вырубает человека. Самое примитивное, что приходит мне в голову, это то, что он подсыпал ему что-то в кофе.

— Зачем?

— Очень просто. Стас Лейкин вырубился, и он подложил ему в фотоаппарат небольшую бомбочку, на которой, кстати, ты и подорвался. Зачем ты трогаешь чужие вещи, Костя?

— Гриша, не ковыряйся в моих болячках. Просто машинка была хороша.

— Ладно. Теперь дальше. Когда Лейкин вырубился, он, естественно, покопался в его вещах, я имею в виду Шавката, и увидел фотографии с двойником. После ухода Стаса он доложил обо всем в соответствующие органы, но бомбу убирать обратно не стал. На всякий случай. Только так я могу все это объяснить. Но органы этого не делали, точно. Они не покушались ни на Лейкина, ни, тем более, на тебя. Им стала известна фамилия Стаса — и все. Наверное, на глаза Шавкату попалось какое-то его удостоверение.

— Логично, — согласился Костя. — И что ты думаешь делать со всем этим?

— Просто хотел знать, — пожал я плечами. — Не люблю, когда что-то неясно.

Он немного помолчал, я тоже не хотел ничего говорить. Вдруг он сказал:

— Знаешь, Гриша. Я тут подумал немного. На самом деле вот этот двойник — это знаменитый алмаз «Кох-и-нур».

— Почему? — не понял я.

— Потому что обман. Красивый обман И все, кто находится рядом, страдают. А обман живет. Все умрут, а он останется.

— Это, наверное, слишком сложно для меня, — сказал я. — Я пойду. Выздоравливай.

— Ладно, — пообещал Костя.

— И не расстраивай больше маму. Она у тебя хорошая.

— Знаю, — сказал он. — А ты не обижай Юлю. Она тоже хорошая.

— Знаю, — согласился я.

Когда я вышел от Кости, Юля и Людмила Васильевна что-то горячо обсуждали.

Я подошел к ним.

— Можно идти — сказал я. — Все будет хорошо, Людмила Васильевна. У вас замечательный сын. Хотел бы я, чтобы у нас с Юлей был такой же.

— У вас все впереди, — мудро заметила Людмила Васильевна.

Рябинина предпочла скромно промолчать.

Мужчина, который помог нам в нашем споре с дежурной, подошел к нам и внушительно произнес:

— Григорий Иванович! Вас ждут.

Что-то в этом роде я и ожидал.

— Конечно, — сказал я. — Идти за вами?

— Да.

— Я с тобой, — сказала Юля.

Он покачал головой.

— Простите, Юлия Александровна. Мне было приказано привести только Григория Ивановича.

Ошеломленный, я спросил у Рябининой:

— Ты и вправду по отчеству Александровна?!

Она тоже раскрыла рот:

— Да.

Я повернулся к мужчине.

— Фантастика! — польстил я ему. — Даже я не знал ее отчества. Как вам это удается?

Он усмехнулся.

— Я же не спрашиваю, как вам удается узнавать кое-что быстрее нас, — сказал мне этот странный человек.

Иван Альбертович ждал меня в кабинете главного врача. Больше никого в помещении не было.

— У меня такое ощущение, — сказал я ему, — что у вас нет собственного кабинета. Вызвали бы меня повесткой к себе, что ли.

Я уже не боялся его страшных комнат. Я чувствовал себя настолько уверенным, что мог играть с огнем. А вдруг он сейчас потащит меня в казематы свои, а? Что будешь делать, Лапшин?

Нет, не боюсь.

— У нас везде кабинеты, — не смущаясь, заявил он мне, и я понял, что он тоже ничего не боится. — Поздравляю, Григорий Иванович.