Двери фуры распахнулись, из грузовика выскочили люди в защитных комбинезонах с оружием в руках. И начали стрельбу…

Пок-пок-пок!

И женщина завертелась волчком, присела, выронила из рук автомат, застонала и неожиданно громко, с обидой в голосе заплакала. Так и умерла, плача и обнимая собственные ноги.

Пок-пок-пок!

И Андрей Васильевич вдруг почувствовал, что в спину кто-то с размаху ударил. И больше он ничего не почувствовал — потому что через секунду уже был мертв от попавшей в сердце пули.

Пок-пок-пок!

И молодой водитель, стоявший с поднятыми руками и всем своим видом показывающий, что он готов сдаваться, рухнул как сноп. Рухнул, все еще не веря, что может умереть таким молодым и так глупо.

Люди в защитных комбинезонах устремились к иномарке, и Борис Николаевич понял, что теперь настала его очередь. Он даже хотел выйти из машины, как только что сделали его товарищи — хотя, какие, к черту, они ему товарищи?! — выйти и достойно принять пулю, раз уж такая выпала ему судьба. Но не смог этого сделать — отказали ноги, предали.

Борис Николаевич даже с презрительной ухмылкой посмотрел на свои ноги, хлопнул легонько по коленям, как бы еще надеясь — а может, еще пойдут? Но нет, не шли ноги. Не желали…

Что же, бывает!

Он поднял голову. Враги (а это, конечно же, были враги, кто же еще!) приблизились настолько, что до самого ближнего из них оставалось всего несколько шагов. Это был ширококостный уже немолодой человек, бритоголовый, с очень свирепым лицом. Бритоголовый держал наперевес автомат — точно такой же был у женщины, которую убили только что, Борис Николаевич даже подумал, что это ее оружие, но тут же отогнал эту мысль. В голову лезла какая-то чушь, а сейчас нужно было сосредоточиться на главном. Вот только на чем?..

И в это самое время бритоголовый подбежал к иномарке, рванул на себя дверь, выставив перед собой автомат.

А ведь он боится, неожиданно подумалось Борису Николаевичу, и это было последнее, о чем он подумал…

— Борис Николаевич! — радостно закричал бритоголовый, увидев, кто перед ним находится. — Вы свободны, Борис Николаевич!..

После этих слов он протянул руку, но Борис Николаевич лишь криво усмехнулся и потерял сознание.

— Вы можете располагаться в моем кабинете, — предложил Павел Степанович, чем сильно меня удивил, потому что не в правилах моего шефа было идти у кого-либо на поводу.

Едва заметно усмехнувшись, Васильев отрицательно покачал головой.

— Ну что вы, — сказал он. — Не стоит. У вас ведь, как я понимаю, работы невпроворот. А с Григорием Ивановичем мы можем и в машине поговорить.

— Я никуда не собираюсь ехать, — отрезал я. — Как вы сами только что сказали, у нас работы невпроворот, в частности, у меня. Мне нужно сделать одну важную заметку. Срочный материал.

Он не сводил с меня своих внимательных цепких глаз.

— Уверяю вас, в завтрашний номер материл, о котором вы говорите, не пойдет, — сообщил он мне. — Павел Степанович может подтвердить.

— Это правда? — повернулся я к своему шефу.

Пусть подтвердит, пусть. С этой минуты у него не будет легкой жизни. Это я ему гарантирую. Неужели он испугался этого прохиндея?

Павел Степанович кивнул.

— Думаю, что нам есть о чем поговорить, — сказал он.

Нет, я, конечно, его понимаю. Во-первых, материал действительно горячий, обжечься можно серьезно, хотя я считаю, что если ты работаешь на таком месте, как наше, думать надо не о том, как уберечься от ожога, а о других, более важных для дела вещах. Ну ладно. Во-вторых, на носу выборы, и нужно быть очень осторожными, когда любая твоя ошибка, рожденная твоей же неосведомленностью, может плохо повлиять на судьбы страны, простите за высокопарность. Ну, и в-третьих, разумеется, всегда неприятно видеть в своем кабинете представителей определенной героической профессии. Я так думаю.

Я подумал, что в принципе ничего не теряю. К тому же этот Иван Альбертович мог, сам того не замечая, подкинуть мне еще пару-тройку мыслей. В соавторы я бы его не взял, но почему же не воспользоваться осведомленностью?

Я был наивен, как ребенок. Как будто мне неизвестно, что эти люди не могут ничего рассказывать в ущерб себе. Но я был глуп и самоуверен.

Мы вышли из здания редакции, и я завертел головой в поисках его машины.

— Сюда, пожалуйста, — учтиво показал он мне дорогу.

Около черной «Волги» стоял крепкого сложения молодой человек, который открыл передо мной дверцу. Я сел на заднее сиденье, и молодой человек тут же устроился рядом. Иван Альбертович сел рядом с водителем, и машина тут же взяла старт. Все это происходило в полном молчании.

Скажу честно, мне это не нравилось.

Во время поездки молчание нарушилось только однажды: сидевший в каком-то странном благодушии Иван Альбертович спросил меня:

— Негативы у вас?

Я понял, о каких негативах идет речь, и ответил без обиняков:

— Нет.

Он кивнул и снова замолчал. Не то, чтобы мне стало страшно, но что-то похожее на беспокойство я ощутил. Куда, интересно, они меня везут? Лица всех троих, включая водителя, не обещали ничего хорошего.

Хотя, если вспомнить все, что я знаю об этих людях, в смысле, о людях этой профессии, они должны быть предельно вежливы и корректны. Во всяком случае, стелить должны мягко. А эти ведут себя так, словно я у них на глазах пытался угнать их машину.

Вообще-то, вдруг пришла мне в голову мысль, они похожи скорее на каких-нибудь рэкетиров, а не сотрудников безопасности. Да нет, Лапшин, глупости все это, страхи, у которого глаза велики. Павел Степанович никогда не был на службе у мафиози и вряд ли когда-нибудь будет, так что здесь ты можешь вполне доверять его чутью. Да какое там чутье, о чем ты говоришь — знанию. Он всю жизнь вращался в таких коридорах, что отличить гебешника от уголовника уж как-нибудь сможет.

Да что я это так распереживался? Сейчас приедем и, как говорят, на месте разберемся. Живым я им не дамся.

Путь наш был недолог.

Примерно через десять минут мы подъехали к гостинице «Москва».

Просто так сюда не пускают. Но, похоже, Иван Альбертович не очень беспокоился насчет пропусков и прочего. Охранник на входе только скользнул по нему взглядом и сделал вид, что входящие в гостиницу люди, то есть мы, ему абсолютно безразличны. Мы вошли в холл и направились к лифту.

Не помню, на какой этаж мы поднялись, да, честно говоря, и не хочу вспоминать. Надеюсь, что больше в своей и без того достаточно интересной жизни я ни при каких обстоятельствах не посещу комнату, в которой побывал.

А комнатенка была что надо. Четыре метра в длину и примерно столько же в ширину. Стол, пара стульев, какой-то шкаф, больше похожий на сейф, и все это привинчено к полу. Стены и дверь с внутренней стороны обиты симпатичным звукоизоляционным материалом. Едва я вошел в этот, с позволения сказать, номер, сразу понял, что разговор будет серьезный. И для меня лично где-то даже эпохальный.

— Бить будете? — с ходу поинтересовался я, едва мы вошли в комнату.

— А есть за что? — таким же тоном спросил меня Иван Альбертович.

— Вы найдете, — туманно ответил я, оглядываясь вокруг себя, стараясь делать это как можно более достойно.

Не нравилась мне эта комната.

— Садитесь, — предложил мне Васильев, усаживаясь за стол.

— Спасибо, — поблагодарил я его, сел и снова огляделся. — И много в этом отеле таких «люксов»?

— Не так много, как вы, наверное, вообразили, — сдержанно улыбнулся Иван Альбертович. — Поговорим, Григорий Иванович?

К этому времени мы остались наедине, но я не стал обдумывать планы относительно того, чтобы там стукнуть его и, как говорят уголовники, делать ноги.

— А у меня есть выбор? — спросил я его. — Если да, то я предпочитаю картишки.