Но испугался он нешуточно. Я бросил взгляд на тахту. Так торопился, что и снимки оставил! Или он нарочно это сделал?

В любом случае, он оставил не только фотографии на тахте — он оставил за мной еще и выбор. Но, если вдуматься серьезней, выбора у меня как раз не было. Хочешь, не хочешь, но я должен был что-то делать.

И нельзя сказать, что я совсем уж не испытывал страха.

Спал я плохо, да это и понятно. На этот раз я не буду мучить вас пересказом своих сновидений, скажу только, что просыпался раз десять, и каждое пробуждение сопровождалось криком ужаса и холодным потом. Впрочем, если вам будет интересно, и я передумаю, то когда-нибудь расскажу. Но это не факт. Гораздо интересней происшедшее следующим утром.

Доехал до редакции я без приключений. Мне никак не удавалось отделаться от дурацкой мысли, что за мной следят какие-нибудь монстры из соответствующей организации, но все это в итоге оказалось пустыми страхами. Кому я нужен, такой красивый? Я даже Рябининой не нужен.

И вот. Приехал я, значит, в редакцию, чтобы с ходу навестить Павла Степановича — это, кто не знает, мой шеф, главный редактор (причем редактор от Бога) популярной газеты «Российская молодежная». Меня он за глаза называет своим ненавистным любимчиком.

В холле для посетителей в кресле сидела Рябинина. Увидев меня, она встала, а я при ее виде сел. Последнее место, куда могла бы прийти Рябинина, была редакция газеты, в которой работал я. И если что-то заставило ее все-таки это сделать, если вопреки здравому смыслу она здесь, значит, произошло что то из рук вон выходящее.

— Здравствуй, Лапшин, — сказала она, и я понял, что есть шансы помириться.

Разумеется, я встал.

— Здравствуй, — сказал я.

— Я подумала и решила, что была неправа, — просто заявила она, как говорят о решении накупить на зиму картошки.

— Я тоже, — только и смог заявить я.

— Нет! — решительно проговорила она. — Я давно тебя знаю и могла бы догадаться, что весь твой напускной цинизм — это твоя как бы корка, панцирь твой, в котором ты укрываешься от жизни.

— Вот так, да?

— Так, — кивнула она. — Но это ничего не значит. Возвращаться к тебе я не собираюсь.

Я пригляделся к ней внимательней и обнаружил, что, судя по всему, у нее тоже была нелегкая ночь. Веки под глазами припухли, что касается макияжа, так его не было вообще.

Но от этого она была только привлекательнее.

— Подожди, — удержал я ее. — Есть дело.

— Какое? — подняла она на меня свои прекрасные покрасневшие глаза. По моему голосу она поняла, что случилось что-то важное, в этом она разбиралась четко.

Вместо ответа я протянул ей конверт с фотографиями, который хотел показать Павлу Степановичу. По сути, это было предательством интересов редакции, но мне было плевать на это. С Рябининой мы коллеги, а то, что я ей показывал, касалось всех и каждого.

Она вновь села в кресло и стала внимательно разглядывать снимки. Продолжалось это довольно долго. Наконец она подняла голову и встретилась взглядом со мной. Я изо всех сил старался казаться безразличным.

— Откуда это у тебя? — спросила она.

— Потом расскажу, — ответил я. — Но снимки подлинные, сто процентов.

— Ты понимаешь, ЧТО это такое?

— Не совсем, — я, кажется, и вправду был немного легкомыслен. — А ты понимаешь?

Она медленно покачала головой.

— Ты нес это своему шефу? — спросила она. — Он уже видел это?

— Да. Нет.

— Что это значит, Лапшин? — устало переспросила она меня. — Что означают эти «да» и «нет»?

— Да — это в смысле, что я нес эти снимки Павлу Степановичу, — объяснил я. — Нет — в смысле, он их не видел.

— Понятно.

И она замолчала, что-то обдумывая.

— Ты вляпался, — сказала, наконец, она.

— Знаю.

— Что ты собираешься делать?

— То же, что и до встречи с тобой. Собираюсь показать это шефу и писать статью.

— Какого рода?

— Пока не знаю. Слово за слово, что-нибудь, да получится. Сама знаешь.

Это было неправдой, но она кивнула. Журналист всегда знает, что и о чем он собирается писать. До того, как выведет ручкой или напечатает на машинке первое слово. Это закон профессии.

Вдруг Рябинина выкинула нечто такое, чего я от нее никак не ожидал. Она снова встала, положила мне на плечи руки на виду у всех присутствующих и, никого не стесняясь, сказала довольно громко:

— Лапшин. Я дура. Возьми меня обратно. Я буду хорошей. Обещаю не портить тебе нервы.

Я наклонился к ее уху и прошептал.

— А носки мои стирать будешь?

Она ответила мне, шепча в мое ухо:

— Ни за что.

— Тогда я согласен, — сказал я.

Она отпустила меня и снова села в кресло.

— Иди, — сказала она. — Я подожду тебя здесь.

— Зачем? — не понял я. — Приходи вечером домой, у тебя что — дел мало?

Она усмехнулась.

— Дел навалом. Только теперь мое главное дело — это ты. Иди к своему Бегемоту, а я подожду тебя здесь. Вернешься, а по дороге расскажешь, что он тебе сказал, и мы будем дальше думать, что с этим делать.

— По дороге? — не понял я. — По дороге куда?

Юля посмотрела на меня с искренним недоумением.

— Что значит — куда? — переспросила она, начиная негодовать. — Разве ты не собирался к Косте в больницу?!

Я выругался про себя. Лапшин, ты просто невероятная скотина. Как это вообще могло из твоей башки вылететь?! Немедленно спасай положение!

— Почему, собираюсь, — соврал я, чувствуя, что непоправимо краснею. — Но… я думал, у тебя дела, — беспомощно оправдывался я.

Как-то Павел Степанович обмолвился, что несмотря на то, что я, по его мнению, являюсь отъявленным негодяем, во мне есть черта, которая когда-нибудь навредит мне окончательно, — я патологически не умею лгать. Рябинина, кстати, тоже догадывалась об этом моем пороке. Поэтому сейчас она смотрела на меня с презрением и осуждением одновременно. Ничего, самое страшное в наших с ней отношениях я уже пережил. Пусть презирает, пусть осуждает, только пусть не будет безразлична.

— Иди уж, — напутствовала она меня. — И возвращайся поскорее. Помни, что тебя дама ждет.

— Слушаюсь, — с облегчением проговорил я и щелкнул каблуками. — Я мигом.

Я умчался, не оглядываясь. Сердце мое пело.

Вбежав в приемную своего шефа, я остановился как вкопанный. Галочка, секретарша Павла Степановича и его же молодая жена не сидела по своему обыкновению за столом, а поливала цветы. Я впервые за последнее время разглядел ее, и увиденное меня потрясло. В жизни не встречал такого огромного живота.

— Здравствуйте, Галочка, — сказал я ей. — Вы же в декретном. Или я что-то… — но она только отмахнулась от меня.

Отношения с Галочкой у меня весьма своеобразные. Откровенно говоря, она ненавидит меня и, если быть честным до конца, то у нее есть на то основания. Иногда я не сдерживаюсь и говорю ей то, что, не будь меня, она не услышала бы никогда в жизни, а приятного, поверьте, я говорю ей мало. Такой у меня сволочной характер. Не люблю, видите ли, когда меня не любят. А Галочка меня не любила.

— Мне срочно нужно увидеть вашего мужа, — сказал я. — У меня срочное донесение.

И тут эта всегда глуповатая девица меня удивила. Потому что сказала:

— Надеюсь, после ваших донесений Павел Степанович не станет отказываться от своего будущего ребенка.

Я даже ахнул: ничего подобного раньше за ней не наблюдалось.

— Рад, что беременность пошла вам на пользу, — улыбаясь, сказал я ей. — Теперь у нас даже есть с вами о чем поговорить. Вы только не останавливайтесь на достигнутом.

— Вас ждет Павел Степанович, — напомнила она мне.

Уважаю. Люблю иметь дело с достойными противниками. Но время не терпело, и я вошел в кабинет своего шефа.

Как всегда, стол Павла Степановича был завален бумагами, которые он просматривал, кажется, по диагонали. Подняв голову, он через очки уставился на меня и прогундосил: