Так и не высказав заветную мысль о Главном Покойничке, Борис Николаевич, несколько смутившись и утратив потому свой внушительный и особый вид, поспешил зайти в клуб «Пьерро».

Прошел мимо охранников, которые с пониманием взглянули в его сторону — конечно же, из-за его, Бориса Николаевича, вида, — миновал неожиданно просторное, со вкусом оформленное фойе (нет, все-таки знаменитый клуб был на должной высоте, чего не отнять, того уж не отнять, это точно!) и вышел к гардеробу…

Замер, пораженный великолепием огромных зеркал — квадратные метры, орешеченные золотом, хрусталь, фирменный знак, матово проступавший по углам окон, четкость линий и гармония небрежно разбросанных по поверхности стекол блесток (алмазы, изумруды, подделка?). Остановился на мгновение. Закинул голову. Крякнул, мысленно, естественно.

К нему метнулся человек… Лакей, гардеробщик, швейцар, мажордом, слуга — кто? А впрочем, неважно. Человек — он и есть человек. Ловкий, гладкий, услужливый.

— Вам сюда-с! — показал человек в сторону огромной портьеры, из-за которой доносился невнятный шум голосов и музыки.

— Что-с? — невольно повторил коварную «с» на конце вопроса Борис Николаевич, повторил и тотчас нахмурился. Ну что он в самом деле? Как мальчишка, ей-богу! Дожил! Перед лакеем стал расшаркиваться. Нет, хуже. Не расшаркиваться, а подражать, мать его!..

— Сюда! — Человек обольстительно улыбнулся.

— Знаю, — буркнул Борис Николаевич.

Однако отправился в противоположную сторону. К зеркалам. Нарочно отправился, чтобы хоть как-то отгородиться от неловкости. От буквы «с» на конце слова.

Человек слегка развел руками, показывая, что ему, собственно говоря, абсолютно без разницы, куда именно направится гость — в зал, к зеркальному великолепию или в туалет…

Борис Николаевич приблизился к зеркалам — подходил осторожно, словно ждал подвоха, оглядывая себя с головы до ног. Ничего, хорош. И костюм сидит отменно. И проборчик что надо. Вернее — как у кого надо. Ибо он, Борис Николаевич, не просто так Борис Николаевич, а тот самый Борис Николаевич. Сейчас. Здесь. В клубе «Пьерро».

Он — это Он.

От мозга до костей. От кончиков пальцев до жестов. До пробора. И главное — взгляд его, того самого Бориса Николаевича. Которого знают. Все!..

Вон, охрана у дверей обернулась, посмотрела на него, почувствовала что-то. Так и должно быть! А мы на нее сейчас свой взгляд направим. Вот так! Что, чувствуется?..

А как же иначе? Иначе и быть не может. Потому как не Борис Николаевич Погибенко сейчас перед вами, а всеми узнаваемый, любимый и не очень, Борис Николаевич Ельцин.

Тот самый.

Президент…

Борис Николаевич искренне любил жизнь, но она — вот ведь несправедливость! — платила ему обратным, да к тому же, каждый раз умудрялась всунуть не копеечку в обмен на его рубль, а давала одну и ту же потертую, насквозь фальшивую полушку.

За что, спрашивается? Ну, хоть кто-то может на это ответить?.. Молчите? Вот и Борис Николаевич молчал, терпел и молчал, хотя в глубине души (где у ней глубина-то?) был недоволен. Ох, как недоволен!..

Нет, с ним-то, с Борисом Николаевичем, как раз, все было в порядке. И ростом вышел, и лицом — как там пелось в некогда знаменитой песенке, «Спасибо матери с отцом…», так кажется? — и служба подходящая, и на место грех жаловаться (известная «Кантемировка»: полтора часа на электричке, и ты уже в Москве). Все так, с этим никто не спорит, а вот главного не было. Счастья, скажете вы. Нет. Любви? Тоже нет. Не стоит гадать, не стоит. Да и как можно угадать то, что и словами-то простыми не определишь. Не определишь — хоть ты тресни!

Не было в жизни Бориса Николаевича фарта. Вот, пожалуй, самое близкое по состоянию слово. Именно «по состоянию», а не по сути. Судите сами.

Все было у Бориса Николаевича как у людей — и работа, и отдых, и «гауптвахта», и любовь, и даже банальный трах. Хотя слова «трахаться» Борис Николаевич не признавал. Не ложилось оно на язык, никак не ложилось. Он даже перед самым «дембелем» поспорил с пустобрехом прапорщиком Дыровым на эту тему. С тем самым Дыровым, который, вернувшись после месячной командировки из Афгана, удивил всех тем, что нацепил на свой сальный китель сразу три ордена Красного Знамени и успел покрасоваться таким образом на плацу минут двадцать, после чего был безжалостно избит своим лучшим другом — вернее сказать, лучшим собутыльником — Суслопаровым, тоже прапорщиком из танкового батальона.

— Вот ты объясни мне, дураку старому, — просил Борис Николаевич у Дырова, открывая вторую бутылку «андроповской» по «четыре семьдесят», — почему «трахаться»?

— Что? — не понял Дыров, озабоченный в этот момент лишь одним — не заглядывая в карманы, он мысленно пытался пересчитать сдачу, которую получил в винном отделе, и думал о том, как лучше надо будет завтра похмелиться, чтобы никто не заметил его, Дыровского, «сумеречного» состояния.

— Ну, «трахаться»!..

— Чего «трахаться»?..

— Почему так говорят, — пояснил Борис Николаевич. — Ты можешь объяснить?

— А, — наконец дошло до Дырова. — Я думал, ты о деле, а ты… — Он махнул рукой, засмеялся до слез. — Какая разница?

— Как это «какая разница»? — вдруг завелся Борис Николаевич. Было в нем такое — иногда заводился на пустяках, и никто его не мог остановить. — В наше время говорили — «перепихнуться». Ведь так?..

— Так, — согласился Дыров. — Или — «пихаться».

— Или «спать», — подхватил Борис Николаевич.

— «Оттолкнуться»…

— «Чпокнуться»…

— «Стукнуться»!..

— «Просадить»!..

— «Харить»!!..

— «Наяривать»!..

— «Всадить»!!!..

— «Запердолить»!!!..

— Это грубо, — поморщился деликатный Дыров. — Давай, лучше вкинем! — Они чокнулись.

Вкинули. Подышали громко — закуски не было. Вновь налили…

Помолчали.

Борис Николаевич с силой потер лицо, пытаясь поймать нить разговора. Но это ему не удалось. Заметив это, Дыров решил прийти сослуживцу на помощь.

— Ерунда все это! — решительно сказал он. — Ты, Николаич, себе голову не забивай. Не надо! Давай еще вкинем!..

Еще вкинули. Вновь громко подышали…

Затем набежали какие-то люди — офицеры, естественно, — разгорелось тихое мужское веселье. С анекдотами, с разговорами о зарплате, с «промыванием косточек» начальству… Словом, все как всегда.

В одну из пауз Борис Николаевич напросился принести еще «смазки», но за водкой не пошел, неохота было, а тихо, без лишнего шума смылся. К Инне, конечно же. Хотя и знал, что ничего из этого путного не выйдет. Нет, она обязательно примет, обогреет, ляжет рядом — все, как полагается… Но… Как бы это объяснить получше? Знаете, как в картах бывает? Сели втроем, расписали «тысячу»: и игра идет, и вниз не катишься, и марьяжи у тебя неплохие… А все равно первым «на бочку» влезает сосед. И не просто влезает, как ему полагается, набирая очки аккуратно, «червончик» к «червончику», а взлетает самым наглым образом! Черт бы его побрал!..

Ну, как тут не выругаться! Из минусов выходит, подлец, из нуля. С захудалым пиковым марьяжем набирает такие очки, что дух захватывает. Оглянуться не успеешь, как у него, у соседа долбанного да удачливого, уже «полколеса». Ну, что ты будешь делать?!.. Молчите?

А все из-за фарта. У него он есть — был, будет, это не столь важно, — а у тебя, у голубчика, у Бориса свет Николаевича нету. Нетушки! Да-с!..

Итак, господа, фарт. Впрочем, другое — его отсутствие. Четырех женщин встретил на своем, да простят за банальность, жизненном пути Борис Николаевич, и ровно четыре (!) раза повторилась одна и та же история.

ОДНА И ТА ЖЕ!

Тут есть над чем задуматься. И будь на месте бравого майора из строевой части танкового полка знаменитой Кантемировской дивизии и прочее, и прочее какой-нибудь обычный шпак, то, возможно, давно бы этот самый шпак обратился к психотерапевтам или астрологам, а то и вовсе к захудалой бабке-ведунье из села, скажем, Митькины Щеки, где и квартировалась воинская часть Бориса Николаевича.