Снова заговорил бархатный голос радио:

— Дорогие друзья, уважаемые господа, приглашаем вас на завтрак, который начнется через десять минут в кают-компании. Будем рады вас видеть.

И — музыка.

— Ты есть хочешь? — спросила меня Рябинина.

Я обрадовался.

— Ужасно! — тут же соврал я. — Пойдем, что ли?

Меня мутило при одной мысли о еде, но я должен был совершить сейчас подвиг: мне не нравилось, повторяю, как она себя вела.

— Вот и иди, — сказала она. — А я полежу.

Ну вот, здравствуйте. Мог бы и догадаться, что именно так она и будет с тобой говорить. Вообще, Лапшин, в последнее время ты стал ужасно самоуверенным. Ты думаешь, что можешь играть людьми. Ты приписываешь себе знание их клапанов. Ты… Ладно, к черту Шекспира!

Я встал и начал приводить себя в порядок.

— Ты уверена, что не хочешь есть?

Более идиотского вопроса ты задать не мог, Лапшин. Естественно, она промолчала.

— Так я пойду?

— Приятного аппетита.

С этими словами она снова отвернулась к стене. Мне оставалось только пожать плечами и продолжать приводить себя в порядок. Есть я не хотел, а оставаться в каюте не мог.

Надеюсь, что силком мне ничего в рот пихать не будут.

Прежде чем выйти, я посмотрел на Рябинину. Она так и лежала в той же самой позе — будто ее только что смертельно обидели.

Не люблю, когда меня мучают угрызения совести. Я вообще не люблю, когда меня мучают.

Ощущения были странные. Я все время помнил, где нахожусь, но чувство, что меня разыгрывают, не покидало меня. Возможно, виной тому было мое похмелье. Мне все время казалось, что вот сейчас из-за какого-нибудь угла выйдет какая-нибудь секретарша Галочка, и, змеино улыбаясь, скажет: «Здравствуйте, Григорий Иванович. Ну как — не обосрались?»

Как хотите, праздника в душе не было никакого, хотя, подозреваю, он должен был иметь место в подобных мероприятиях.

Коридоры узкие, как в доме-хрущевке, длинные, как в коммунальных квартирах, и все время будто прямо под ухом жужжит электрическая пишущая машинка: тихо, ненавязчиво и не останавливаемо ни на секунду.

Слава Богу, на стенах висели указатели. Один из них указал мне, куда идти, чтобы попасть в кают-компанию.

Я двинулся в ту сторону, куда был направлен нарисованный на стене указательный палец, и вдруг меня остановил женский смех, прерываемый мужским басом. Я замедлил шаги, но не обернулся. Через несколько секунд меня обогнал вульгарно одетый толстяк в сопровождении двух девиц, которые прижимались к нему с обеих сторон. Ширина коридора заставляла их вдавливать тела в тело своего спутника с наибольшей силой, на которую они были способны. Чтобы пропустить их, я просто слился со стеной, но одна из девиц все равно ударила меня локтем — случайно, разумеется.

— Извините, — сказала девушка.

— Все в порядке, — отмахнулся я.

— Какие-то проблемы, командир? — загрохотал толстяк. — Так ты сам виноват. Неудачное место нашел, чтобы столбом стоять. Умнее надо быть.

— Где уж нам уж, — развел я руками.

Почему-то мне не хотелось им грубить.

— Левит, — протянул мне руку толстяк.

— В каком смысле? — не понял я.

Девицы противно захихикали.

— Фамилия у меня такая — Левит, — пояснил он. — А зовут — Роман.

— Лапшин. Григорий Лапшин. А это — ваши дочки? — съязвил я.

— Эти две девочки — мои любовницы, — заявил он мне ничтоже сумняшеся. — Можете сами их спросить. Это Рая, а это Стелла.

— Я верю.

Он вдруг подмигнул мне.

— А ты кто, командир? — спросил он. — Бизнесмен?

— Почему именно бизнесмен? Журналист.

Он удивился.

— Журналист? Вот не знал, что у вас такие заработки.

— Какие, простите?

— Ну как? Билет на эту субмарину стоит недешево, — объяснил он мне.

Я, наконец, разозлился.

— Ах, это, — спокойно проговорил я, будто до меня только что дошло. — Ну, я не стал бы считать чужие деньги. Я же не спрашиваю про заработки ваших спутниц. Хотя и журналист, заметьте.

Он пристально на меня посмотрел и неожиданно захохотал. Смех его мне показался искренним, и я успокоился.

— Да я и сам не знаю про их заработки! — говорил он, утирая слезы, выступившие у него от смеха. — Ну верите ли, совершенно ничего не знаю. Скрывают!

Он начинал мне нравиться, хоть и был, по существу, тем омерзительным типом, который я всегда ненавидел.

Девочки, понял я, были разного уровня: одна хихикала, другая смотрела на меня с нескрываемой ненавистью.

— Простите, — сказал я. — Не могли бы вы чуточку посторониться? Я хочу успеть на завтрак.

Это было чистейшей ложью, но надо же было как-то заканчивать это затянувшееся знакомство. Да и горячий чай мне сейчас не помешал бы.

— Так и мы туда же! — воскликнул толстяк Левит. — Пошли вместе.

— Боюсь, что вчетвером это у нас не получится. Это не аллея парадов.

— Не страшно. Раечка, возьми Гришу под руку и пошли.

Раечка, слава Боту, оказалась той, которая хихикала. Она взяла меня под руку, и мы пошли: мы с Раей впереди, а Левит со Стеллой — за нами. Я шел, чувствуя локоток девушки, и почему-то ожидал сзади удара по голове.

Никогда не мешайте водку с коньяком.

— А вы неплохо смотритесь, — грохотал сзади толстяк.

— Сзади, — добавила Стелла. Голос у нее, несмотря ни на что, был приятным.

— А вы неплохо слышитесь, — ответил я. — По контрасту.

Мы уже подходили к кают-компании, когда я услышал за спиной резкий, пронзительный, до боли знакомый ненавистный голос:

— Ничего себе? Лапшин?!

Я мог не оборачиваться, я прекрасно знал, кому принадлежит этот голос, я слишком хорошо его знал. Да его, собственно, вся страна знает, вся страна над ним хохочет, и тем не менее с упорством, достойным лучшего применения, постоянно выбирает в Госдуму.

— Господин Прищипенко, мое почтение, — сказал я, все-таки обернувшись.

Я вдруг почувствовал, — что-то изменилось, и не сразу понял, что именно. Только посмотрев на своих новых знакомых, я уразумел, в чем дело. Левит и девочки во все глаза смотрели на Прищипенко, которого до этого видели только по телевизору. Когда они вспоминали о моем присутствии и переводили на меня взгляды, в их глазах я без труда мог прочитать уважение: надо же, какие люди с ним здороваются, и как запросто он с ними.

Мне стало весело.

— Познакомьтесь, господа, — начал я представлять всю компанию. — Роман Левит, бизнесмен. А это сопровождающие его важные персоны — Раечка и Стелла. Господин Прищипенко в представлении не нуждается.

— Да, — сказала Стелла. — Он сам — одно сплошное представление.

Я с невольным уважением посмотрел на нее. Впервые в жизни вижу образованную проститутку. Хотя и необразованных я тоже мало видел.

— Очень приятно, господа, — проговорил Прищипенко. — Лапшин, мне интересно, как вы здесь оказались? Этот круиз не для бедных!

Я вздохнул.

— Меня уже заколебали эти разговоры об элитарности присутствующих, — сказал я. — Верите ли, мне еще не довелось тут ни крошки съесть, а упреков я выслушал, будто оставил голодной целую африканскую страну.

— Ладно, Лапшин, я знаю, как вы умеете разводить демагогию, — прокаркал депутат. — Просто меня злит вполне понятное прохиндейство прессы. Везде вы норовите на халяву!

Если я скажу, что не разозлился, вы мне все равно не поверите. Я разозлился, господа.

— Уважаемый депутат! — спросил я его. — А на какие, простите, шиши вы купили путевку на эту субмарину? На те, что у вас остались после избирательной компании?

Выборы состоялись чуть больше недели назад, и воспоминания о них были еще животрепещущи.

— Это не ваше дело, однозначно! — ответил он мне. — Если я сочту нужным, то куплю не только путевку на эту лодку, но и саму лодку. Я ясно говорю?

— Более чем, — ответила за меня Стелла.

И смотрела на него при этом глазами влюбленной дуры.