Борис Николаевич так увлекся своим на ходу придуманным рассказом, так тщательно подбирал слова и обороты, стараясь оставаться в жанре байки-прибаутки, и это так ему самому понравилось, что когда динамики взорвались громкой руганью, то он не сразу понял, что это обращаются именно к нему.

— Что? — наивно переспросил Борис Николаевич, совершенно не думая о том, что своим наивно-простодушным видом сейчас вызывает такое раздражение у спецслужб, что и подумать страшно.

— Я тебе покажу, старая сука, карликов-кастратов! — бесился голос. — Ты у меня узнаешь, что такое — издеваться над органами!.. — Затем последовала внушительная порция мата и лагерного жаргона, из которой Борису Николаевичу (о, бедные уши бывшего майора из строевой части!) стало ясно, каким именно образом он появился на свет, откуда, с каким запахом, какое именно животное было любовником его матери, а следовательно — и отцом многострадального Бориса Николаевича, что случилось с ними потом, и чем все это для него кончится. — Ты понял?! Ты понял?! Ты понял?!..

Последние повторяющиеся фразы навели Бориса Николаевича на мысль весьма фривольного содержания, и он с трудом сдержался, чтобы вновь не улыбнуться. Конечно, неприятно, когда взрослому человеку — уважаемому, пенсионеру, да еще при выполнении ответственного государственного задания! — говорят, что он произошел от паршивого верблюда, но это еще можно стерпеть — хотя бы, сделав вид, что все это относится не к тебе. Нет, не это было главным! Борис Николаевич развеселился (внутренне, естественно, о, эти проклятые телекамеры!), потому что представил, что ругает его не человек, а что для таких случаев — то есть, когда нужно обрушить на очередного подопытного информационный душ (интересно, а бывают специальные «грязные информационные»?), — у органов имеются особые аудиокассеты с записями всевозможных ругательств. Надо привести человека в чувство — пожалуйста! Никаких проблем. Обругать? Привести в надлежащий вид? Поставить зарвавшегося на место?..

Это мы запросто. Это мы с превеликим удовольствием. С этим у нас в стране никогда не было проблем. Все будет в полном, как говорится, ажуре! Вы кого хотите послушать? Имеются мастера старой лагерной школы, оттепельные птенчики, застойные детишки и соловьи перестройки. Так же есть в наличии мастера культуры, политики, известные люди. Мы советуем послушать Кобзона или Сличенко. Именно их. Умеют, ох, умеют, паршивцы, душу затронуть! Или вы желаете более молодых, так сказать, подрастающее поколение? Есть замечательный Боня Титомир. А как вам Аркаша Укупник? И учтите — у нас самые качественные записи. Сами понимаете, это ведь лучшие звуковые студии страны…

Борис Николаевич прикрыл руками рот и поспешил отвернуться. Нет, надо немедленно переключаться на что-нибудь другое. Так можно лопнуть от смеха. Или довести бедные спецслужбы до того, что не выдержат они — и вбежит через секунду в комнату к Борису Николаевичу взбешенный киллер (обидели, по-настоящему обидели!) и выпустит в него обойму отравленных (!) пуль. Да еще и пнет напоследок бездыханное тело — вот тебе, сволочь, вот тебе, будешь знать, как хвост поднимать на рыцарей плаща и шпаги!

Что-то изменилось в комнате.

Борис Николаевич насторожился, последние три с половиной года выработали в нем привычку обостренно воспринимать действительность. Что же случилось?

Он огляделся, стараясь выглядеть спокойным. Безудержное веселье схлынуло. Борис Николаевич снова стал серьезным, даже немного мрачноватым, как того требовала роль. Прислушался. Понял, что голос, так щедро поливавший его самыми черными словами, неожиданно смолк. Что же, это неплохо, все равно когда-нибудь надо было кончать этот бессмысленный концерт. Разрядились — и хватит. Но что-то еще произошло. Что?

Дверь! Борис Николаевич едва не вскрикнул. Дверь в его комнату (келью, темницу, камеру предварительного заключения, как правильно?) была немного приоткрыта, и вот же чудо! — никого не было видно. Ни одной живой души! Что это? Испытание? Халатность? А вдруг Борис Николаевич сейчас сбежит? Сбежит самым наглым образом, наплевав на все эти три с половиной года, наплевав на секретное задание, на все эти государственные тайны, чтобы их черти взяли!..

Он сделал осторожный шаг, стараясь не смотреть на «телеглаза».

Да нет, бред, полный бред! Ну кто же его просто так выпустит?! Этого не может быть, потому что это не может быть никогда. Тогда что? Ловушка? Борис Николаевич, то есть, не он сам, конечно же, а его двойник, убит при побеге. Убит?! Еще больший бред, если задуматься. Захотят убрать — сделают это в одну минуту. Как там? «Достаточно одной таблетки…» Вот это по-нашему!

И все же, почему открыта дверь?

Борис Николаевич хотел сделать еще три шага — ровно столько отделяло его от двери (от тайны!), — но в этот момент в дверном проеме мелькнула чья-то знакомая тень, и в комнату ворвался (влетел, вбежал!) Андрей Васильевич Кучеряев, так называемый куратор Бориса Николаевича,

Андрей Васильевич был сильно взволнован, тяжело дышал, словно его долго гнали, прежде чем он добрался до этой комнаты. Заметив, что Борис Николаевич открыл рот, он предостерегающе поднял руку и коротко бросил:

— Потом!

Весь вид Андрея Васильевича говорил о том, что случилось нечто из ряда вон выходящее, и вдруг Бориса Николаевича осенило — неужели, вот оно, дождался!..

Вот уже три с половиной года Борис Николаевич жил странной жизнью.

С самого начала — с того дикого похищения из клуба «Пьерро» — Борису Николаевичу казалось, что он участвует в каком-то фантастическом представлении, где ему отведена роль вполне определенного человека, но в чем эта роль, он, Борис Николаевич, так понять и не может…

Посудите сами. Хорошо, похищение, каким бы диким и невероятным оно не выглядело, оставим. Все-таки, спецслужбы, у них — свои законы, свои представления о том, как и когда (а главное — каким способом!) проводить операции подобного рода. Это — на их совести, если в данном случае вообще можно говорить об этой зыбкой категории…

Идем дальше!

Вкололи какой-то дряни, отзомбировали, как полагается (кем, когда, в каких-таких Международных конвенциях об этом прописано?!), привезли на «точку». Или «базу», какая разница! Суть остается прежней — был человек, и нет человека. Все, нет больше Бориса Николаевича Погибенко, бывшего майора, пенсионера со всеми вытекающими отсюда льготами и бедами, ничего подобного нет и в помине!.. А что есть?

Действительно, что?..

Через сколько часов он очнулся, Борис Николаевич так никогда и не узнал. Ему об этом не сообщили. А зачем? Какая теперь разница — день прошел или целая неделя. И, естественно, все началось банально, вернее, с банального вопроса:

— Где я?

— Как вы себя чувствуете?

— Скверно… — Борис Николаевич поморщился, прислушиваясь к своему организму: где-то в затылке перекатывались тяжелые шары. — Я в больнице?

— В какой-то степени, — мягко ответил плотный невысокий человек в зеленом (почему не в белом? что со мной?) халате. — Не буду напоминать вам обычные вещи, вы ведь и так понимаете, что волноваться вам нельзя и говорить нужно поменьше.

Борис Николаевич послушно кивнул. Шары в затылке столкнулись, постояли на месте и покатились в сторону правого полушария. Чтобы хоть как-то сбалансировать неприятное ощущение, Борис Николаевич был вынужден склонить голову влево. Врач понимающе кивнул.

— Это скоро пройдет, — заметил он. — Сегодня к вечеру боль окончательно утихнет…

— Э, да он просто молодец! — перебил врача чей-то бодрый голос, и на лицо Бориса Николаевича легла тень. — Настоящий нежинский огурчик! Орел! Он еще всех нас переживет, да еще как переживет!.. — К Борису Николаевичу склонился человек, огромный по сравнению с невысоким врачом, худой, с тонкими тараканьими усами. От высокого несло таким задором, такой энергией, что Борис Николаевич невольно улыбнулся. — Ну вот! — радостно воскликнул высокий. — Уже смеется! Орел! Огурчик! А вы говорите, что до вечера! Нет, он прямо сейчас встанет и еще такой краковяк сбацает!..