Он недоуменно на меня уставился, а потом спохватился и сориентировался:

— Ну как же, — сказал он. — Я хотел выразить им мои соболезнования. Неужели не ясно?

— Ну почему, — протянул я, — ясно. Даже более, чем ясно, господин Прищипенко.

Он неприязненно на меня посмотрел.

— Послушайте, Лапшин, — сказал он, — ну что вам все время нужно? Что вы все время лезете не в свое дело, а? Что вы ходите за мной, а? Вынюхиваете?!

— Я?! — удивился я. — Но ведь это вы меня остановили. Это вы, если мне не изменяет память, задали мне вопрос. Я ответил. Потом задал вопрос вам. Вы ответили. Потом вы спросили меня. Я ответил. И вот теперь выясняется, что я что-то вынюхиваю. Мне это даже как-то обидно слушать, господин депутат.

— Когда-нибудь вы сломаете себе шею, Лапшин, — сказал он, с ненавистью глядя на меня.

— Моту предположить то же самое в отношении вас, — ответил я, стараясь улыбаться как можно вежливее.

Мне не хотелось с ним связываться. Когда-то я уже имел сомнительное удовольствие общаться с этим достойным господином более тесно. Мы даже катались с ним по пыльной земле. Не сжимая друг друга в объятиях, не подумайте чего этакого.

Это тоже было в Буденновске, когда Прищипенко зарабатывал себе политический капитал в окрестностях больницы с заложниками. Выглядел он нелепо, и на каком-то митинге я дал ясно ему это понять. Нежная душа депутата не выдержала неуважительного к себе отношения, и он набросился на меня на виду у избирателей. Должен признаться, выглядел я тогда довольно глупо, — я не хотел избираться в Думу, и вряд ли когда захочу, так что кувыркаться в пыли с моей стороны было, повторяю, глупо. Избиратели веселились, и я не удивлюсь, если выяснится, что наибольшее количество голосов Прищипенко набрал именно в Буденновске. Хотя, конечно, у него другой округ.

Тем временем Прищипенко последний раз смерил меня уничтожающим взглядом и, резко повернувшись, решительно зашагал из зала. Провожая его взглядом, я подумал, что это, наверное, единственный человек в лодке, который не заслуживает даже подозрения. Если кто и виноват в этих приступах, то только не он.

Хотя — кто его знает?

Куплю я себе сигареты, в конце концов, или нет? Как по заказу, ко мне неслышным шагом сзади подошел стюард с подносом, на котором стояло несколько бокалов:

— Не желаете ли шампанского? — вкрадчиво спросил он у меня.

Гулять так гулять. Я кивнул, взял один из бокалов, сделал глоток и сказал:

— Послушайте, любезный. Не могли бы вы мне принести пачку сигарет?

— «Мальборо»? — услужливо предложил он.

— А хоть бы и «Мальборо», — согласился я.

— Сию минуту.

Он поклонился и с достоинством удалился.

— Все в порядке? — услышал я за спиной знакомый голос.

Обернувшись, я увидел Туровского. Он улыбался и был похож на испуганного мартовского кота.

— Да вроде, — пожал я плечами, — а у вас?

— Нормально, — сказал он, но что-то заставляло меня сомневаться в его слишком уверенном тоне.

Неожиданно я понял, почему: глаза его никак не могли остановиться. Не скажу, чтобы они бегали, нет. Просто было такое ощущение, что он выбирает, на что бы ему посмотреть, на чем остановить свой взгляд, и никак не может выбрать. Наблюдать за ним было и странно, и интересно, и скучно одновременно.

— Вы что, только что с женщины? — сам не знаю почему, брякнул я.

Он вскинул на меня глаза:

— А что, видно? — растерянно произнес он.

Я облегченно расхохотался.

— Ну, слава Богу, — сказал я, — а то никак понять не могу: что это такое с вами?!

— А что? — испуганно спросил он. — Что со мной?

— Лицо у вас, — объяснил я. — Вроде бы вам хорошо, но вот-вот станет плохо.

— Вы физиономист?

— Нет, я русский, — ответил я, и мы оба расхохотались.

Тут, наконец, подошел стюард и сказал:

— Ваши сигареты.

Когда я вернулся в каюту, Рябинина и Сюткин все еще разговаривали. Я посмотрел на часы. Было раннее утро.

— До завтрака осталось два часа, — сообщил я им. — Мы собираемся спать или что?

— Ты что, хочешь есть? — спросил меня Костя.

— Нет, я хочу спать, — ответил я.

— Если ты хочешь есть, могу сделать бутерброды, — сказала вдруг Рябинина.

— Да? — удивленно воззрился я на нее. — Слушайте, что это с вами? Вы что — все это время говорили обо мне?

Я вовсе не хотел, чтобы они смущались, я их просто хотел позлить.

А они почему-то смутились.

— Ладно, — решительно тряхнув головой, сказала Рябинина. — Давайте спать.

— Я могу на полу, — сказал Сюткин, — а могу и в санчасть.

— Неплохо бы, конечно, послать тебя туда на разведку, — проговорил я, сладко вытягиваясь на своей кровати. — Да ладно уж. Неудобно как-то. Женщине плохо, а ты будешь там что-то вынюхивать, выискивать. Спи. Завтра разберемся.

Я кинул ему подушку, перевернулся на живот, и через какую-то минуту провалился в темноту.

Снов я не видел.

Проснулись мы прямо перед обедом — все трое. Я открыл глаза, потянулся, посмотрел на часы и присвистнул. Оглядевшись вокруг себя, я увидел, что мои товарищи по каюте смотрят на меня.

— Что? — спросил Костя, тупо глядя на меня сонными глазами.

— Обед, — лаконично ответил я ему.

— Не завтрак? — уточнил он.

— Обед. Разве ты не чувствуешь, что выспался?

Костя замычал, замотал головой, встал и пошел к крану, чтобы ополоснуть лицо холодной водой. Я последовал его примеру.

— Выйдите, — приказала Рябинина. — Мне надо привести себя в порядок.

Мы вышли.

Костя был голоден, я тоже. Я сообщил ему новость, что, мол, место за нашим столом свободно. Он обрадовался, быстренько куда-то сбегал, и удивительно быстро вернулся, сообщив, что все уладил, все организовал: на его долю тоже станут накрывать. Как ему это удалось, меня не интересовало.

Вышла Рябинина, и мы отправились в кают-компанию.

Сидя за столом и стараясь не зыркать по сторонам, я, тем не менее, осторожно бросал взгляды на окружающих. Все явно были чем-то напуганы.

Сюткин не обращал внимания ни на что и с упоением поглощал разносолы. Рябинина тоже ела с видимым удовольствием, но что-то все-таки мешало ей полностью предаться еде.

Мне кусок не лез в горло, и Рябинина это заметила.

— Почему ты не ешь? — спросила она у меня. — И вообще, что тут происходит? Как будто не обедают, а хоронят кого-то.

Действительно, не было слышно ни голосов, ни обычного смеха, ни простого звона тарелок, все словно дыхание затаили.

— Наверное, кто-нибудь умер, — предположил я. — Инфаркт.

— Очень смешно.

Рябинина зло зыркнула очами в мою сторону, а Сюткин что-то промычал, увлеченный куском хорошего бифштекса.

— Что? — спросил я его.

Ответить он не успел.

— Вы кто такой? — громовой голос раздался прямо рядом с нашим столом.

Я поднял голову и увидел, разумеется, доблестного начальника охраны и безопасности Леву Яйцина, который стоял с грозным видом, и не спрашивал — вопрошал.

— Кто вы такой?! — повторил он свой вопрос, обращаясь к Сюткину.

— Спокойно, Лева, — стремительно встал я, давая Косте прожевать и благополучно проглотить огромный кусок мяса, которым он чуть от неожиданности не подавился. — Это наш человек. И он вполне на легальном положении. Можешь спросить у Блудова. Вопросы еще есть?

Некоторое время Лева напряженно всматривался в меня, пытаясь понять, не смеюсь ли я над ним. Потом он, видимо, принял решение и кивнул головой:

— Вы что — ничего не знаете? — опросил он.

— Что мы должны знать? — поинтересовался я у него, бросая быстрый взгляд на своих товарищей.

Рябинина побледнела. Костя застыл с открытым ртом, в котором можно было увидеть так и не прожеванный до конца кусок бифштекса. Оба испуганно смотрели на Леву Яйцина.

Он перевел взгляд с меня на моих спутников, потом — снова на меня и, не отвечая на мой вопрос, вдруг, в свою очередь, задал свой: