Мое имя — Григорий Лапшин, и оно известно всем, кто читает и почитает «Российскую молодежную газету». Помимо того, что я журналист, снискавший себе известность на ниве обличения «власть предержащих», мне еще каким-то непостижимым образом удается время от времени вляпываться, извините за корявость стиля, в дерьмо. Не то, чтобы от меня постоянно несло нечистотами, просто дело в том, что я обладаю уникальной способностью попадать в ситуации, от которых нормальный человек бежит как черт от ладана. Если вы читали мои предыдущие опусы, вы понимаете, что я имею в виду.

Наверное, это моя карма. В повседневной жизни, когда я не ленюсь, что случается довольно редко, так вот, когда я не отлыниваю от своих прямых обязанностей и пишу эти «разоблачительные» статьи, это самое дерьмо просто по жизни сопровождает меня. Вслед мне следуют такие угрозы, что мало не покажется ни одному нормальному человеку. Дерьма в моей жизни достаточно, что и говорить. Но в том-то вся и штука, что этого иногда оказывается настолько мало, что я с завидной периодичностью попадаю в такие переплеты, из которых потом вылезаю с трудом.

И вот что странно, заметил я. Все неприятности, которые в последнее время со мной случаются, так или иначе связаны с одной молоденькой симпатичной мымрой, которая тоже пишет статьи в одной из известнейших московских газет — некоей Юлией Рябининой. Если бы я страдал манией преследования, я бы подумал, что именно она и организовывает мне все эти передряги.

Жизнь мне она испортила, это точно. Я уже был когда-то влюблен, в дни, что называется, далекой юности, и не хочу больше повторения всего того, что влечет за собой так называемая «большая любовь». Давным-давно я дал себе слово никогда не признаваться в любви — ни одна женщина в мире, справедливо полагал я, не достойна этого. Если я вас шокирую, то это, как сейчас говорят, — ваши проблемы. Дело совсем не в этом.

Дело в том, что эта молодая особа, о которой, собственно, и идет речь, чуть ли не силой заставила меня признаться ей в любви. Случилось это сравнительно недавно, во время одного странного круиза на подводной лодке, которая держала курс на Северный полюс. Звучит бредово, но только на первый взгляд. Если бы вы читали в «Известиях» очерк моего коллеги Георгия Уфимцева, под названием «Безумный круиз», вы бы поняли, что я имею в виду.

Ну хорошо, не читали, и ладно. В конце концов у каждого могут быть минуты слабости, и именно в такую минуту я и совершил эту глупость: взял и сказал этой волчице в овечьей шкуре, что я, мол, ее люблю. Ни одна женщина, которая знает меня достаточно хорошо, не поверила бы ни одному моему слову, а эта — поверила. И, разумеется, решила, что теперь ей дозволено все.

Но минуты слабости, слава Богу, проходят, и все возвращается на круги своя. Я пришел в себя и указал этой женщине на ее место. Она не поняла и стала кочевряжиться. Я был непоколебим в своем стремлении защитить свое мужское достоинство. Не то, о котором вы сейчас подумали, его, в общем-то, и не нужно защищать, а то достоинство, которое живет в каждом мужчине и очень редко побеждает, если мужчина думает только о том своем достоинстве, что и вы. Ф-фу… Ничего себе фразочка, а?

Короче, я выгнал самого себя из ее квартиры, и строго наказал ей забыть и мой адрес. Хотя, конечно, это не совсем соответствует действительности. Разумеется, это она ушла от меня и категорически велела забыть в ее дом дорогу. Но ведь суть не в этом, правда? Каждый школьник знает, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Ну, в общем, мы разошлись, и точка.

Обо всем этом я думал, пока симпатичная девчушка в белом халате деловито ковырялась в моем широко раскрытом зеве. Когда она закончила, взгляд у нее был испуганным:

— Вы больны, — сообщила она мне.

— Ну наконец-то! — сказал я. — А я-то думаю, что это со мной такое? Сопли, голова трещит, температура. А я, оказывается, болею.

— Болеете, — подтвердила она.

— А больше вы ничего мне не хотите сказать? — поинтересовался я у нее. — Рецепт там выписать, бюллетень, телефончик?

— Чей телефончик? — подняла она на меня свои огромные зеленые глаза.

— Свой, разумеется.

— Зачем? — смотрела она на меня непонимающими своими глазами — сама невинность.

Я вдруг понял, что она ни капельки не кокетничает и тем более не грубит так завуалировано. Она действительно не понимает, зачем это больному вдруг понадобился телефон врача. Я чуть было не расстроился. У нее начисто отсутствует чувство юмора, понял я. Но уже в следующую секунду взял себя в руки. Что тебе с ней, Лапшин, — детей крестить?

И потом, абсолютное доверие к людям вовсе не обязательно означает отсутствие чувства юмора.

Пришлось популярно объяснять:

— Ну как же, — сказал я, стараясь выдержать ее простодушный взгляд, — а вдруг мне вечером станет совсем плохо. Вы мне и подскажете, что делать: аспирин принимать или гроб заказывать.

Тут она впервые за все время улыбнулась, покачала головой, и у меня отлегло от сердца — нормальная девушка, последняя на земле. С чувством юмора и абсолютно доверчивая.

— Думаю, до гроба не дойдет, — проговорила она, начиная что-то писать. — Но если вам очень нужен мой телефон, то пожалуйста. Я запишу его отдельно.

Если бы я был свободен, с тоской думал я, глядя на нее, если бы не эта чертова Рябинина!

Стоп! Лапшин, ты, кажется, действительно болен. Ты только что рассказывал, как вы расстались с Рябининой. Что же тебе мешает? Ну-ка, посмотри повнимательнее на эту девушку напротив тебя? Нравится? Ну, так вперед!

Не могу. Не пускает что-то.

Домой я вернулся злой, раздражительный и такой усталый, словно по дороге завернул на вокзал и разгрузил парочку вагонов. Я свалился на свою любимую тахту и заснул. Моментально. Мгновенно.

С недавних пор я стал запоминать свои сны. Что-то, наверное, произошло со мной, какие-то процессы внутри организма. Иначе почему я почти каждое утро теперь вспоминаю видения, посетившие меня ночью, хотя до этого мне казалось, что сплю я так крепко, что практически не вижу во сне ничего?

Этот сон я тоже запомнил, хотя ничего вразумительного в нем не было. Судите сами.

Мне приснился Президент. Борис Николаевич Ельцин сидел напротив меня в роскошном розово-синем почему-то кресле, вытягивал в мою сторону указательный палец, как какой-нибудь герой американского фильма, и говорил:

— Гриша! Ты ввязываешься в скверную историю.

Я хотел ответить и не мог. Молчал. Больше всего меня в ту минуту занимало место, на котором я сидел. Это было странное место… Ржавое корыто, наполовину заполненное водой. Сами понимаете, я испытывал некоторые неудобства. Мне хотелось встать, но ноги мои находились выше головы, и сделать этого я тоже не мог. Так это все и было. Президент говорил, а я пытался встать на ноги.

— Очень скоро, — продолжал Борис Николаевич, — тебе принесут старинную картину неизвестного художника из жизни французского короля Людовика. Я куплю ее у тебя за миллион долларов. Ты понял?

Я молчал. Я пытался выбраться из этой лохани, но у меня ничего не получалось.

Указательный палец Президента стал угрожающе расти. Не сходя с места и не наклоняясь вперед, Борис Николаевич достал меня своим пальцем и стал им ковыряться в моем носу. Хотелось чихнуть, но я не смел.

— Ты понял меня?! — грозно вопрошал Борис Николаевич. Вместо ответа я только обречено кивнул.

— Миллион долларов — хорошие деньги, — сообщил мне наш Президент. — На них ты сможешь купить себе новую ванну.

Я снова кивнул. Новая ванна в любом случае лучше, чем это корыто, из которого я безуспешно пытался выбраться.

Ельцин с интересом на меня смотрел. Наверное, он заключал в это время пари с самим собой: сумею я встать или нет. Когда я в очередной раз плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг, он удовлетворенно кивнул и вальяжно откинулся назад.

— Учти это, — сказал он.

Я вдруг почувствовал, что это сон. Я понял, что сплю и вижу сон. Сплю и вижу сон про Ельцина. И когда я это понял, то разозлился. Я не люблю, когда надо мной издеваются, пусть это даже происходит и во сне. Не люблю, когда сижу в корыте, наполовину заполненном водой, и не могу встать, а в это время надо мной открыто насмехаются, пусть хоть и Президент, вернее, тем более — Президент. Если ты такой умный, то и решай важные государственные задачи, а не изгаляйся над человеком. Вместо того, чтобы встать, подойти и по-человечески дать руку, чтобы помочь, ты мне тут туфту гонишь про миллион долларов и про работы неизвестного художника. Мне это надо?