А вы бы вспомнили про какие-то там инструкции, когда к вам в помещение врывается ваш куратор, начинает стулом крушить «телеглаза» — можно сказать, «око государево»! — роняет пистолет, а затем, обернувшись, кричит, обращаясь, естественно, к вам, диким голосом:

— Бежим!

Что прикажете делать в подобной ситуации?

Мысли пронеслись в голове Бориса Николаевича «газмановскими скакунами», но, честно говоря, от этого «пробега» яснее не стало, не в обиду Олегу (т. е. Газманову) будет сказано.

Переворот? Бедняга Президент изловлен народом и висит вверх ногами над Красной площадью? А что, очень похоже на народ-богоносец. Как там у классика — «сбросили с раската третьего Ивашку…»? Во, во!.. Это по-нашему, по-расейски…

Нет, чепуха. Кто бы ни пришел к власти, глумиться над предыдущими правителями не станет. Себе же дороже. Во-первых, дурной пример подавать народу нельзя. Он же, народ, как ребенок малый — ну, никакого разумения. Покажешь ему, как с правителем расправились, а пройдет срок — он тебя точно так же и того… Во-вторых, хлопотное это дело — ловить по стране Президента. В памятном девяносто третьем два дня раскачивались, а и то, кроме пустого здания на Новом Арбате ничего другого толком взять и не сумели. Да и не будет сидеть и дожидаться врагов наш Президент. Не дурак же он, в конце концов. И если что случится — исчезнет одним из первых. Если, конечно, как знаменитый (уточним — печально знаменитый) Сальвадор Альенде, не возьмет в свои могучие руки простой автомат умельца Калашникова — простой, надежный, самый лучший и прочие эпитеты! — и не начнет из него строчить во все стороны. В конце, конечно же, если не пристрелят сгоряча беднягу, встанет в полный рост и грянет знаменитое чапаевское «Врешь, не возьмешь!» И будет бить по головам супостатов этим самым автоматом — наверное, весьма ловко, ибо рука уже давно привыкла к теннисной ракетке.

Усмехнулся Борис Николаевич, представив себе подобную фантастику — хотя, почему обязательно «фантастику»? — усмехнулся и хотел было уже дальше поразмышлять в этом, как говорится, направлении, но ему помешали…

— Ты что стоишь?! — бешено заорал на Бориса Николаевича запыхавшийся от неравной борьбы с «телеглазами» Кучеряев. — Беги, дура!..

— А? Чего? — встрепенулся Борис Николаевич, и тут на него обрушился такой трехэтажный (четырех-, пяти-, девяти-, кто больше?!) мат, что он, позабыв обо всем на свете, бросился следом за своим куратором, думая в эти мгновения лишь о том, что до этого ни разу в жизни (!) не слышал от скромного и вежливого Андрея Васильевича ни одного ругательного слова.

Действительно, был за Андреем Васильевичем такой грешок, был, чего уж скрывать!

Не то что мат, даже известный — известнейший! — русский артикль «бля» никогда не срывался с его уст, хотя, казалось бы, произнеси без этого самого «бля» фразу, то и не фраза получится, а просто-напросто какой-то конфуз или еще того хуже — пресный европейский «пардон!»

Но вот ведь странная штука, как-то же умудрялся жить Андрей Васильевич Кучеряев, и звезды регулярно «падали» на его погоны, увеличивалось количество просветов, и даже был он в банях или на каких-нибудь шашлыках душой всей честной компании. Ложь, скажете вы. Вовсе нет!

А все это происходило от того, что Андрей Васильевич замечательно пел. И как пел!..

Соберутся, бывало, чекисты свой особый чекистский сабантуй — отдыхать после ратных государственных дел и делишек. Водка, естественно, приятный разговор, девчонки визжат по кустам. Все как полагается, все чин-чинарем. Но… Как бы это сказать получше? Одним словом, хочется душе праздника, как совершенно справедливо отметил когда-то известный писатель. А какой же праздник без песни? Эго как водка без селедки. Вот и поют.

И главный в этом деле — Андрей свет Васильевич. Так сказать, запевала. Потому что голос. Потому что талант. Потому что вид имеет во время пения весьма приятный…

Все что хочешь мог спеть Андрей Васильевич Кучеряев, все что душа пожелает!

И романсы, и застольные, и арии оперные, и частушки похабные, и все-все-все… И если небезызвестного господина Козлова называли «человек-оркестр», что, безусловно, справедливо, так как вышеупомянутый Козлов мог один (!) спародировать целый оркестр, то Андрея Васильевича за глаза именовали «Человек-Государственная консерватория им. П. И. Чайковского да еще и хор им. Пятницкого в придачу».

Любые — даже самые, казалось, сложные! — трели были подвластны скромному на вид Кучеряеву, и так он их здорово выводил, так расписывал, с таким азартом и душою, что однажды сам начальник Главного управления охраны Бориса Николаевича (но не нашего Бориса Николаевича, а того самого Бориса Николаевича, который для всех Борис Николаевич) не выдержал. Прослезился. Похлюпал принародно носом. И даже хлопнул счастливого Кучеряева по широкой, как каток, спине:

— Уважаю!

Затем — после паузы — значительно, для всех:

— Растрогал ты меня, подлец, по-настоящему растрогал. Молодец ты, сукин сын! И, честное слово бывшего коммуниста, был бы я царем, то непременно бы сказал тебе — проси, чего желаешь, все исполню, подлец ты расподлец, этакий! — В этом самом месте начальник вдруг хитро замолчал, быстро пробежался по присутствующим своими колючими глазками и вполне невинно закончил: — Но не царь я, к сожалению! Ни мордой не вышел, ни фамилией не удался… — На лицах присутствующих — ни улыбочки, ни усмешки, все внимательны, кивают как заведенные. — Да и ладно… В простых-то оно как-то спокойнее, как-то приличнее, что ли… Хе-хе!..

Захмелевший не ко времени музыкант нечаянно дотронулся до клавиш синтезатора, и резкий звук заставил государственных мужей вздрогнуть и обернуться.

— А что! — вдруг воскликнул начальник. — Почему бы нам не спеть вместе?! Я подтяну, ей-богу, подтяну, ну как же такому молодцу и не подтянуть!..

По его взмаху руки вновь ожила музыка. Андрей Васильевич расправил плечи, поглубже вдохнул, и понеслась над притихшим вечерним Подмосковьем знаменитая строчка:

Начальник выждал паузу, вступил вторым голосом, словом, «подтянул», как и обещал. И неплохо, надо отметить, подтянул…

С того самого памятного вечера и понеслась карьера Андрея Васильевича Кучеряева семимильными шагами. Да как понеслась!

Его бывшие сослуживцы и глазом моргнуть не успели, как Кучеряева перевели в спецотдел и присвоили очередное звание. За что, спросите вы? Ну как же! Побед на невидимом фронте всегда хватало. Смотря, что считать победами…

Прошло еще немного времени: и вновь — повышение, и вновь очередной спецотдел. А затем еще. И еще. И еще… Весьма скоро стало ясно — а в первую очередь самому Андрею Васильевичу! — что при таких космических скоростях карьеры, везучему Кучеряеву не хватит никаких спецотделов и никаких званий. Ну, со спецотделами он, скажем, погорячился — хватит, еще как хватит! — а со званиями нет, тут, к сожалению, все ограничено. Наверное, оно и к лучшему, ибо права поговорка — чем выше лезешь, тем больнее падать. Вот Андрей Васильевич и остановился. И едва он только перевел дух, как на него свалилось вот это самое задание. «Дело» Бориса Николаевича.

Их первая встреча произошла на секретной базе «X»…

Хотя тут сразу стоит оговориться, что сочетание таких слов, как «база» и «секретная», честно говоря, в чекистском смысле этого понятия, является самой настоящей тавтологией. И так ясно, что секретная, коли здесь замешаны силы некогда легендарной ЧК, кровавого НКВД, тайного КГБ и могучего ФСБ, что, впрочем, одно и то же.

Итак, была тайная база «X», едва пришедший в себя после захвата — прошу прошения, операции! — Борис Николаевич и вежливый Андрей Васильевич, который тотчас же представился:

— Здравствуйте, Борис Николаевич, я ваш куратор.

— Куратор? — удивился Борис Николаевич. — Что значит «куратор»? Я вас не понимаю…