А он, и правда, как будто не понимает. Разговор даже заходит в опасную плоскость, где Вадим злится и говорит, что есть суд, который определенно будет на его стороне, если я вдруг решу ограничить его контакты с детьми.

И все же не напирает. Просто злится, и переводит тему. Не знаю, что находит на Соколовского. Совсем недавно я ждала повестки в суд, где он оспаривает отцовство, а сейчас он ведет себя совершенно полярно. И оставив тему встречи детей с бабушкой, просит встречи еще и с Алисой.

Что он задумал? Зачем?

В общем, нервничаю я в этот день немыслимо.

Пока решаем рабочие вопросы на объекте, на Вадима ни разу даже взгляд не перевожу. И когда встреча к концу подходит, малодушно пишу сообщение Руслану, обозначая, что мы скоро завершаем.

Но его нет, а Аксенов нас с Вадимом оставляет наедине.

И воздух в мгновение накаляется до предела.

Приходит время подвести итог, но становится не по себе, как только я встречаюсь глазами с бывшим. Сердце в груди замирает, дыхание перехватывает. Я столько времени стараюсь выбросить из головы Вадима, а он одним движением, одним вдохом, одним взглядом снова запускает механизм, который определенно способен меня уничтожить.

Мои чувства вырываются на поверхность, я не могу это контролировать. И лишь обещание данное Бондареву придает мне уверенности. Мы вроде как вместе, хоть между нами почти ничего и нет, кроме этого обещания.

Ну где же он?

Соколовский делает шаг ко мне, и становится ясно – говорить он собирается не о расчетах. Пытаюсь его остановить, ловлю в глазах тоску, и стараюсь не думать о том, что у самой все внутри болезненным спазмом охватывает.

Я должна, обязана держаться. И показывать Вадиму свои эмоции не буду.

А потом вижу Руса, он появляется очень вовремя. Выныриваю из опасного захвата и бегу к Бондареву, словно наконец спасаюсь. Руслан явно чувствует себя победителем, от ненавистных взглядов Соколовского и Бондарева воздух почти взрывается яростными искрами.

Вот только, несмотря на негласный кубок первенства Руслана, сама я чувствую, что для это самое настоящее поражение.

***

Еще несколько дней проходят словно в тумане. Мы иногда пересекаемся с Вадимом из-за новых расчетов, но почти всегда с нами кто-то еще. Наедине мы не остаемся, от бесед я каждый раз сбегаю до того, как все расходятся. А Руслан каждый день ждет меня после офиса, и на работу отвозит тоже он.

Жизнь идет своим чередом, вот только с каждым днем мне все сложнее сражаться самой с собой. Вихрь внутри, когда я лишь мыслями прикасаюсь с Вадимом, лишь набирает обороты. И я ничего не могу с этим поделать.

– Привет, как успехи? – забираю я папку у Артема. Мы ходим в эту школу-лицей на подготовку, сегодня Руслан задерживается, и я одна забираю сына после занятий. Тема собирается что-то сказать, но вдруг его взгляд замирает. Он смотрит куда-то за мою спину, и я интуитивно поворачиваюсь в ту сторону.

Совсем недалеко, рядом с нами у парковки, я вижу мальчика лет восьми. Он что-то рассказывает отцу, видимо, делится впечатлениями после уроков, и понимая, кто это, внутри все обрывается.

Вадим вдруг поднимает взгляд на нас и растерянно замирает.

Я думала, все самые сложные ситуации с нами уже произошли. Но эта выбивается на первое место.

– Папа, – звонко окликает Соколовского мальчик, в котором я узнаю повзрослевшего Федю, сына Златы и Вадима. – Папа, мы идем есть пиццу?

Соколовский тому не отвечает, и Федя принимается дергать его за рукав пальто.

– Это им папа занят? – голос Артема вырывает меня из оцепенения. – Поэтому он не с нами, да, мама? Поэтому мы ему больше не нужны?

У меня нет правильного ответа. Любой сына размажет. Увиденное уже размазало.

Я хочу скорее увести Артема, беру его за руку, но он ладонь вырывает и остается на месте.

И Вадим делает то, что я от него совершенно не ожидаю. Я надеюсь, что он просто уедет, но вместо этого, тот берет Федю за руку и что-то говорит.

И теперь они идут к нам.

Вадим

Сегодня обещал Феде в пиццерию сходить, сын как будто чувствует, что у меня разлад с его матерью. Спрашивает, присоединится ли к нам она, и почему не встречает. Но я объясняю, что сегодня у нас мальчишник. И сын соглашается, отметив, что тогда в следующий раз маму возьмем.

Лишь вздыхаю. Будет сложно.

Потому что спустя эти несколько дней я точно знаю – со Златой нам не по пути. Понятия не имею, восстановится ли память, вернутся ли чувства, но сейчас все мои мысли занимает другая.

Я помешался на Лизе.

Хочу вдыхать ее запах, хочу снова ее целовать, в объятиях своих держать.

И даже понимая, что дети не мои, все равно хочу их расположить и общаться с ними. Откровенно говоря, мне наплевать, что они не родные.

Что случилось с нами в прошлом, почему так вышло? Все это становится не важным.

То, что я чувствую, то, от чего волной накрывает каждый раз, когда я с Лизой взглядом встречаюсь на простых деловых беседах, смывает все условности.

Оказывается, у Аксенова появилась информация, что конечный заказчик получил предложение, более выгодное, чем наше. И окончательный этап может заморозить.

По договору, последний, но самый главный этап, возможен не с нашим участием. Но обычно этот вопрос решенный. Ну кому интересно искать что-то другое, когда полностью с первоначальными работами согласовано.

Это, скорее, теоретический вариант.

И тем не менее, напрягает. Поэтому мы перепроверяем изначальные формулировки, дорабатывая их до идеала, и, конечно, приходится вызывать Лизу. Я меняю свое предвзятое мнение о ней, как о профессионале.

Вижу, что ей все не так просто дается, иногда вопросы у нее возникают, и ей чуть больше времени требуется на решение задач. Но в итоге она справляется. И если по работе у нас все меньше разногласий, то на контакт по личным вопросам, она так и не идет.

Сбегает, как только появляется возможность. Даже вопросы не успеваю задать, не то что рассказать.

Я хочу знать правду.

Многое бы отдал, чтобы почувствовать хоть один миг из прошлого, как тогда, когда меня с Лизкой накрыло в квартире. Но больше всего, до одурения, до тремора в пальцах, желаю снова иметь возможность к Лизе хотя бы прикоснуться.

Но она все больше отдаляется. И я совсем ничего не могу сделать. Руслан как сторожевая овчарка караулит ее после работы, я несколько раз подъезжал к их офису, но уезжал, сжав кулаки до боли.

Бондарев со своими букетами и довольной улыбкой на все лицало бесит неимоверно.

– Папа, а я сегодня пять получил по математике. А вот по русскому четыре.

– Отличные оценки, – треплю Федьку по голове.

– Бабушка говорит, что хорошие дети учатся на одни пятерки.

Я улыбаюсь и тихо произношу:

– Вот она пусть и учится.

– Значит, я не плохой?

– Нет, конечно. Ты большой молодец, Федя.

– И ты будешь всегда с нами? Я ведь хороший.

– Ты…

Черт. Вот как объяснить восьмилетнему пацану, что мир не поделен на черное и белое. И что сам мальчишка вообще не виноват в наших разногласиях с его матерью.

Он замечательный пацан, не слишком улыбчивый, закрытый, и каждый его вопрос словно крик о помощи. В каждом я слышу, насколько он не хочет, чтобы я уходил.

Но даже ради него не могу притворяться. Все, что сейчас делаю, готовлю сына к неизбежному. С поправкой – да, жить я с ними не буду, но мы можем часто видеться и проводить вместе время. Качественно, а не в одной квартире, но где я после работы закрываюсь в кабинете, чтобы не играть образцового мужа для Златы.

– Ты мой сын. Хороший ты или нет, я всегда буду рядом. Если тебе плохо, ты можешь мне всегда позвонить.

– И ты приедешь? Как раньше?

Хмурюсь.

– Как раньше?

– Когда ты был чужой, говорил, что я всегда могу звонить, хоть жить с нами ты не будешь.