Пройдя городской особняк в георгианском стиле, он вдруг остановился. Лестница всего из трех ступенек вела к двери прямо с тротуара. Там, возле самой двери, он заметил железный прут, установленный заботливыми хозяевами для того, чтобы гости могли счистить налипшую на подошвы грязь. Вся конструкция напоминала опрокинутый вверх ногами бумеранг; концы прута были приварены к двум стальным штырям, а те, в свою очередь, вбиты в каменный блок.

Внезапно на него как будто снизошло озарение, и в его голове ясно зазвенел голос: «Дэвид, да слезай оттуда, наконец! Ты упадешь. Вот так... возьми меня за руку. Мы и так опаздываем к твоему дяде Джорджу».

Голос принадлежал его матери. Внезапно его посетил обрывок яркого воспоминания о том, как он забирается на железный прут и балансирует там, расставив руки. И издает, насколько хватает его шестилетнего голоса, гудение боевого самолета. Такого же, какой зажат у него в руке. Серая краска с игрушечного самолетика облупилась, так часто он в него играл (в основном запуская с крыши гаража, с улыбкой вспомнил он). Лишенный краски самолетик светился серебром под утренним солнцем.

Его улыбка стала шире. Возможно, еще десяток таких подсказок — и его память раскроет двери.

Когда он начал подниматься на холм, воспоминания хлынули потоком. Да, он спрыгнул с железного прута и, потеряв равновесие, упал на колени. Самолетик выпорхнул у него из рук, чтобы приземлиться в сточную канаву.

Он тут же вскочил, чтобы подобрать драгоценную игрушку.

Самолетик приземлился на... на? Да, на решетку водостока на краю дороги.

Он поглядел себе под ноги. Так и есть. Огромная старомодная кованая решетка, через которую во время дождя сбегает вода. И правда, она была весьма похожа на ту решетку, что он видел вчера, когда рабочий оставил свои пальцы в каком-то старом дренажном насосе. (Что ж, рассудил он, это все же было какое-то устройство; не мог же рабочий запустить руку в водосток, зная, что ему там откусят пальцы.)

Память возвращалась с какой-то остро-жгучей силой, от которой по всему телу бежали мурашки.

Он ясно вспомнил то, что произошло много лет назад, вспомнил, как забирал самолетик с решетки. (Ух! Пронесло, Дэви. Ты едва не лишился звездолета «локхид» и капитана Бака в придачу.) Но за прутьями решетки его ждало странное зрелище.

Он вспомнил, как рассмеялся и повернулся к матери — она протягивала к нему руку. Теперь он ясно вспомнил, как задает матери вопрос: «Мам, а почему водосток полон белых?»

— Полон чего, Дэвид?

— Водосток полон белых футбольных мячей...

Со внезапной отчетливой яркостью он вспомнил это все, глядя вниз на черную кованую решетку, за которой, во всяком случае сейчас, не было ничего, кроме кромешной тьмы.

Белые футбольные мячи. Он видел, как десятки шаров движутся сквозь эту тьму под железной решеткой.

Он сам удивился, что его внезапно передернуло. Такое чувство, будто он окунул босую ногу в Ледовитый океан. Он снова поежился, у него даже перехватило дыхание.

Бог мой, водосток был полон белых шаров, которые мерно плыли справа налево.

Но что это за белые шары? Как они попали в водосток?

С неспокойным сердцем он заглянул в водосток, почти предвкушая увидеть, как череда шаров вновь плывет у него под ногами.

Он подумал о том, как рабочий кричал, что что-то ест его пальцы.

Он вспомнил, как каких-то двадцать лет назад возбужденно тыкал пальцем в сторону решетки и кричал: «Мам, мам! Откуда взялись все эти шары? Откуда они взялись? Мам!»

Его мать надвигается по мостовой. Лоб ее прорезает складка.

— Мам? Зачем там эти белые шары?

Она останавливается. Потом хватает его за руку.

— Я же тебе сказала, Дэвид, мы опаздываем на вечеринку к дяде Джорджу. А теперь пойдем.

— Мам... шары. Откуда они взялись? Мам...

Она так и не посмотрела. Вместо этого она потащила его прочь по переулку.

Теперь двадцатидевятилетний Дэвид обнаружил, что стоит, стиснув зубы и сжав кулаки, и напряженно всматривается во тьму.

Откуда взялись эти белые шары?

Если это были шары.

А что это могло быть, спросил он себя. Что еще это могло быть?

Он поежился. Под одеждой по его груди скатилась капля пота. 0н снова поежился. Потом почти физическим усилием оторвал взгляд от темного провала, уходившего в недра земли у него под ногами.

Внезапно он осознал, что испугался того, что смотрел в водосток. Почему? Господи Боже, ну почему его должен пугать самый обычный садовый или уличный водосток?

Все эти белые шары. Один за другим. Вот почему.

Со странной дрожью, которая прошила его до самых печенок, он повернулся и быстро зашагал вверх по улице.

Воспоминания возвращались.

И все они были черными.

Будто вороны, мрачно хлопающие крыльями в сторону поля битвы, чтобы полакомиться умершими.

Суббота, десять тридцать утра

Бернис Мочарди пыталась убить время. В конце концов она решила, что с синим лаком на ногтях выглядит лет на пятнадцать, и стерла его жидкостью для снятия лака.

Потом она лениво побрела к Гробику, смутно надеясь, что там могло заваляться еще что-то из вещей Майка Страуда, светловолосого оператора в очках. Она не нашла ничего, кроме выстроившихся вдоль стен штабелей обычных дешевых чемоданов и древних пылесосов.

Я же обещала себе, что посмотрю кассету при свете дня, подумала она. Можно сделать это сейчас. Будет ли фильм другим? В конце концов, он, кажется, никогда не бывает одним и тем же дважды. Как будто кто-то тайком выкрадывает пленку из ее номера, чтобы еще что-то подмонтировать и вырезать предыдущие сцены.

Вместо этого она бездумно прошла в общий бар. В это время дня здесь подавали кофе и сандвичи — в основном пожилым покупателям из окрестных магазинов.

Не найдя в себе сил устроиться здесь с журналом и чашкой кофе, как она иногда делала, Бернис вернулась в вестибюль, где некоторое время постояла перед дверью в подвал — как ребенок во все глаза смотрит на яркие ягодки на кусте. И как ребенку, которому хочется съесть яркую красную ягодку, ей хотелось спуститься в это подземелье. Но от двери в подвал исходили те же сигналы опасности, как от красных — скорее всего ядовитых — ягод на декоративных кустах. И эти сигналы были так явны! Бернис чувствовала, как они холодными волнами докатываются до нее.

Бернис посмотрела на часы над стойкой портье. Половина одиннадцатого.

Она уже решила довериться доктору Леппингтону. Теперь ей отчаянно хотелось поведать ему о том, что пришлось ей пережить в этой гостинице. При первой же возможности она предложит посмотреть эту пленку вместе с ней.

Бернис бездумно пересекла вестибюль, остановилась на ступенях у входа и стала всматриваться в холмы, представляя себе, как среагирует доктор, увидев, как молодого человека в очках утаскивают из номера.

Порыв ветра погнал по рыночной площади газетные листы. Вздрогнув, Бернис вернулась в гостиницу.

К тому времени, когда Дэвид добрался до дома дяди, пошел дождь. Впрочем, он не столько шел, сколько летел почти горизонтально, подгоняемый резким ветром, залетевшим в долину. Капли дождя ударялись о его пальто, как пули.

Стоило ему увидеть трехэтажное здание, как по его спине пробежал холодок узнавания. Подобно большинству старых усадьб в этих местах, дом был сложен из камня и крыт красной и оранжевой черепицей. Но этот напоминал скорее крепость. Дом и сад окружала стена, настолько высокая, что он, пожалуй, не смог бы дотянуться до ее верха кончиками пальцев.

Он толкнул тяжелые кованые ворота (как раз такие, чтобы не впускать чужих, подумал он, или держать взаперти помешавшегося родственника) и оказался в аккуратном салу. Розовые кусты были подрезаны почти у самой земли; дюжина яблонь беспокойно качалась на ветру, будто им не терпелось отвести душу, поделившись какими-то тайнами.