Гостиница имитировала процессы жизнедеятельности организма. Пища входила через дверь, отбросы сливались в канализацию.

Как микробы в теле преследуют собственные цели, четверо постояльцев гостиницы занимались своими делами. В номере 101 двое любовников сплетены на кровати; в номере 407 Дэвид Леппингтон пьет кофе и читает книгу; в 406-м Бернис Мочарди натягивает черные кружевные перчатки, которые доходят ей выше локтя. Работники на кухне чистят, режут, крошат, рубят, помешивают сковородки, над которыми вздымается пар; шеф-повар пьет уже третий стакан виски с лимонадом. С грациозностью кошки Электра движется среди столов в обеденном зале, здороваясь с постоянными посетителями.

И так же, как животное, не подозревает — поначалу, — что в его тело пробрался вирус, так никто не заметил, как нечто пробралось в гостиницу через заднюю дверь, неслышно и мягко ступая по ковру босыми ногами. Увидевший его на лестничной площадке, возможно, решил бы, что может его описать: длинные руки, подвернутые под ступни пальцы ног, так что оно стоит на них, горящие глаза, копна вьющихся светлых волос, две красные вмятины по обеим сторонам носа, что наводит на мысль о некогда сидевших на этом носу очках. Но физиология существа так же далека от человеческой, как и того, что пульсирует на дне океана или даже прилепилось к скалам на планетах по ту сторону звезд.

Фионе тепло и безопасно в объятиях любовника. Он спит. Фиона расслабилась, дрема мерно накатывает на нее теплыми, приятными волнами. Ее тело трепещет. Это было так правильно, так абсолютное совершенно правильно. Наконец она нашла свою любовь. Каждый заслуживает того, чтобы его любили, заслуживает уснуть в тепле и безопасности объятий любовника, такого же внимательного и нежного, как этот.

Она закрывает глаза. Она счастлива, довольна, ей тепло. Сон с ловкостью лисы закрадывается в ее мозг.

Бернис Мочарди стоит перед зеркалом. Она одета в черное и пурпур, настолько темный, что граничит с черным. На ней кружевные перчатки, закрывающие ей локти. Ткань как будто сама по себе таит странное обольщение; Бернис чувствует давление ткани, охватывающей ее руки, запястья, предплечья. Было что-то сексапильное в этом ощущении давления. Блуза — шелковая. В черный шелк вплетались нити темного пурпура-электрик, который придавал ткани тот же блеск, каким обладает панцирь жука. Блуза, сшитая на величавую фигуру Электры, ей определенно велика. Электре юбка доходила бы до середины икры. На Бернис она спускалась до пола.

Сейчас я могла бы сойти за викторианскую леди, думала она, довольная своим отражением, и элегантным движением руки покрутила из стороны в сторону подол юбки. Я хозяйка дома, госпожа замка. Я могу делать, что хочу, пойти, куда хочу. Здесь мой дом.

От этого наряда кружилась голова. Внезапно Бернис приподняла юбку, чтобы полюбоваться черными с кружевным верхом чулками. Хорошо бы ее сейчас кто-нибудь увидел. Ей хотелось поделиться эффектом: впечатление викторианской чопорности и при этом потаенной сексуальности.

Бернис улыбнулась зеркалу, глаза ее отражения сверкали, зубы как будто притягивали к себе свет. Радостное возбуждение гудело в ее венах.

Я способна на что угодно, подумала она. Могу постучать в дверь Дэвида Леппингтона, впорхнуть в его номер и упасть на его кровать, дрыгая ногами в черных чулках и хохоча при виде его удивленного лица.

Сейчас ей хотелось кого-нибудь шокировать.

Она подумала, не вплыть ли ей элегантно в бар внизу, просто чтобы вскружить головы рабочим с бойни, напивающимся в свой выходной; потом сесть у стойки бара, заказать красное вино, столь же несказанно красное, как и ее губы, и посмотреть, кто подойдет к ней первым.

Слишком беззубо, подумала она. Кожу у нее покалывало, глаза сверкали.

Я жажду большего.

Гораздо большего.

Вся кожа у нее в огне.

Сердце забилось быстрее.

Ей хотелось ходить по краю.

Если блондин с видеопленки появится у моей двери, я поцелую его в губы и утащу с собой в постель с самым что ни на есть беспардонным распутством, подумала она.

Если только смогу отыскать блондина с видеопленки.

Электра, наверное, приковала его где-нибудь.

Она держит его как своего секс-раба.

Где?

В подвале, конечно!

Эти слова как будто донеслись откуда-то со стороны. Они и вправду прозвучали так ясно, что она решила, что их произнес кто-то в комнате.

Едва не задохнувшись от удивления, она огляделась по сторонам. Никого. Комната оставалась прежней: похожая на звезду трещина в стекле над дверью ванной, картина с девушкой по колено в реке на стене, чемодан с кассетой притаился в шкафу...

И Уильям Морроу, безглазый и такой мертвый, что мертвее не бывает, стоит за дверью твоей спальни.

Нет. Хватит этих глупых мыслей. Никто за дверью не стоит, Бернис. Подожди, сейчас я тебе докажу.

И прежде чем она сумела остановить этот порыв, Бернис бесстрашно распахнула дверь.

В коридоре, черная и с четкими краями, стояла лишь ее тень, отбрасываемая за счет света за спиной.

В остальном коридор был пуст. По всей его длине тянулась старая алая ковровая дорожка (по которой ступают босые нога); нет, не ступают, твердо сказала она самой себе. Держи свое воображение в узде, Бернис.

И тем не менее кровь гудела у нее в жилах. Она пребывала в каком-то странном, почти чуждом ей настроении, как будто всеми действиями ее руководила какая-то внешняя сила.

Небольшой, разумный и ясный осколок внутреннего голоса уговаривал вернуться в номер, закрыть дверь, переодеться, смыть макияж и позвонить кому-нибудь из друзей с Фермы. Этот голос говорил, что ей нужно общество. Ей нужен нормальный, бесконечно тривиальный разговор, чтобы вернуться на землю.

Но что-то завладело ею. Ей хотелось сотворить что-нибудь волнующее и опасное.

Но что?

Подвал.

Спустись в подвал.

Там, быть может, разгадка тайны. К примеру, что именно сделала Электра с Майком Страудом, светловолосым парнем с видеопленки?

И снова у нее возникло ощущение, что слова исходят извне.

Тебе не хочется спускаться в подвал, Бернис, сказал голос разума, там темно, грязно и полно крыс...

Но она обнаружила, что быстро идет по коридору, ее сандалии шелестят по ковровой дорожке. Вот она уже на лестнице, быстро спускается по ступеням, чувствуя странный зуд волнения; будто она — шпион, отправившийся на государственной важности задание. Сердце у нее забилось быстрее.

Вернись назад, Бернис, вернись назад.

Вестибюль был покинут. Двери в общий бар были заперты, чтобы не позволить городским гулякам нарушить мир и покой гостиницы. Посетители покидают бар через двери, выходящие прямо на улицу. Электра, наверное, в ресторане. Сквозь запертую дверь бара Бернис были слышны случайные взрывы пьяного смеха под слащавые басы караоке.

Она подергала дверь в подвал.

Заперто.

Прекрасно, ну просто великолепно.

Бернис в нетерпении уставилась на дверь, будто та была преградой на пути к любовнику.

Она быстро заглянула в шкаф за стойкой портье. На полке лежала огромная связка ключей.

О, иди-ка к мамочке, подумала она чуть ли не в приступе горячечного удовольствия.

Понадобилось не более трех попыток, чтобы отыскать требуемый ключ, — и дверь в подвал распахнулась.

Каменные ступени вели во тьму, которая, казалось, пульсировала бархатной чернотой.

Бернис оглядела вестибюль. Свет хрустальной люстры казался слишком ярким, обычно приглушенный цвет красных занавесей — отвратительно кричащим. Такое случается. Когда сидишь и пьешь вино в полутемном баре, а потом выходишь на улицу, где дневной свет кажется немилосердно ярким, поскольку расширенные зрачки отказываются сокращаться, чтобы ограничить поток света, падающего прямо на оптический нерв.

Что со мной происходит, с удивлением подумала она. Реальность казалась такой чужой, все ощущения такими острыми, как будто ей сделали укол какого-то мощного стимулятора.