Она повернула лицо к незанавешенному окну. Огни больницы вдалеке тускнели.

Я знаю, что со мной происходит, сонно подумала она, и мне все равно. Это любовь.

Ее глаза закрылись, оставляя на умирающей сетчатке отпечаток похожих на две звезды фар машины, въезжающей на больничную автостоянку.

Бернис завела «вольво» на расчерченный белым участок для посетителей. Мотор она выключать не стала.

Когда Дэвид повернулся и взглянул на нее, она заметила, какими большими кажутся его зрачки в темноте — будто два темных озера.

— Ты возвращаешься в гостиницу? — спросил он. По голосу она уловила, что Дэвид считал это не самой удачной идеей.

— Нет, — слабо улыбнулась она. — Я подожду здесь в машине.

— Я не знаю, сколько это займет времени. Сама знаешь, каковы больницы.

— В приемной я могу взять кофе или что-нибудь еще, — согласилась она, потом вспомнила о своем готическом наряде и длинных кружевных перчатках. — На заднем сиденье лежит дубленка Электры. Если я ее накину, то буду выглядеть хоть сколько-нибудь прилично.

— Ты чудесно выглядишь. — Он улыбнулся.

— И все же, думаю, мне понадобится эта дубленка.

Они выбрались из машины. Бернис накинула дубленку Электры. Дубленка была большой и теплой, ее обшлага доходили девушке до кончиков пальцев. Потом рука об руку они вошли в двойные двери с табличкой «ТРАВМАТОЛОГИЯ».

Дэвид шел через автостоянку к двери с табличкой «ТРАВМАТОЛОГИЯ». Желудок у него уже свело от неприятного предчувствия. Его дядя — старый человек, ему за восемьдесят: удары, эмболия, сердечные приступы более чем обычны в подобном возрасте.

По склонам холмов порывами гулял ветер, бросаемые им капли дождя впивались в кожу.

Дэвид глянул на Бернис. Та глубоко завернулась в теплую дубленку, он заметил кончики кружевных пальцев, выглядывающих из-под обшлагов.

Он был благодарен, что она пошла с ним. Посещение больного родственника в приемном покое в три часа ночи может быть весьма тоскливым делом.

Они прошли прямо к стойке регистратуры, где клерк — мужчина средних лет с пучками седых волос, зачесанных на лысеющую макушку, — записал данные Дэвида (бросив при этом, как отметил Дэвид, пару взглядов на Бернис: клерк, без сомнения, интересовался ее подноготной — учитывая кроваво-красную помаду и жирные черные тени вокруг глаз).

— Медсестра подойдет через минуту, доктор Леппингтон, если вы и ваша, э-э, спутница будете так добры присесть.

Он указал на привычные ряды скучных серых стульев из пластмассы, какие населяют приемные покои почти всех без исключения больниц: тут я там они были заняты по большей части мужчинами, по большей части пьяными, с тампонами или повязками, прижатыми к окровавленным носам, глазам, ушам. Исключение составлял ребенок в ночной рубашке с взволнованными родителями по бокам. На коленях у мальчика стоял тазик из папье-маше; в воздухе витал слабый запах блевотины, боровшийся с ароматом уже выдохшегося пива.

— Нам, возможно, предстоит долгое ожидание, — сказал Дэвид Бернис, когда они сели. — Хочешь кофе или еще чего-нибудь?

Прежде чем девушка успела ответить, высокая и худая как жердь медсестра раздвинула резиновые ленты двери.

— Мистер Леппингтон? — возвестила она. — Кто-нибудь из Леппингтонов здесь есть?

Тут же по всей комнате встрепенулись сонные головы, еще минуту назад остекленелые таза загорелись любопытством.

Дэвид почти читал их мысли. Леппингтон? Здесь?

— Здесь, — сказал он, вставая и остро чувствуя взгляды прикованных к нему глаз.

— Сюда, пожалуйста, мистер Леппингтон. Пятая кабина.

Сестра придержала резиновую ленту, давая пройти Дэвиду и Бернис. Перед ними открылись стандартные боксы приемного покоя, доступ в которые закрывали зеленые пластиковые шторки. В нос немедленно ударил привычный больничный залах. Стены были завешаны предупреждениями и объявлениями, знакомыми Дэвиду по дням практики в отделении неотложной помощи в Ливерпуле: записка от руки на дверце шкафчика гласила: «ФЛАМАНЗИН-крем — ОТКРЫТЫЕ ТЮБИКИ В ШКАФ НЕ КЛАСТЬ. В ВЕДРО!» Было здесь и неизменное предупреждение, над которым ломал голову не один врач, когда привозили больного с предполагаемым отравлением, это гласило: «ОБРАЩЕНИЕ ПРИ ОСТРОЙ ПЕРЕДОЗИРОВКЕ ПАРАЦЕТАМОЛА». Даже несмотря на то, что само здание было ему чужим, атрибуты травматологического отделения были до боли привычными. Медсестра заспешила по коридору.

— Доктор Сингх, — окликнула она молодого азиата в зеленом халате хирурга, в зеленом колпаке и с такой же зеленой свободно болтающейся на шее хирургической маской. Стоя в дальнем конце коридора, врач критически изучал лист бумаги. — Доктор Сингх, родственники Леппингтона к пациенту в пятом.

— А, спасибо, сестра. — Признательно улыбнувшись, врач зашагал им навстречу. — Мистер Леппингтон. Известное, весьма известное в наших краях имя.

Дэвид кивнув, решив поправить врача — не из самолюбия, а скорее для того, чтобы облегчить разговор им обоим: можно будет избежать обычных хождений вокруг да около.

— На самом деле доктор Леппингтон. — Улыбнувшись, Дэвид протянул руку. Доктор Сингх пожал ее.

— А, врач? Прекрасно, прекрасно. Тогда такой лентяй, как я, вполне может пользоваться привычным жаргоном.

— Это мой друг, Бернис Мочарди, — добавил Дэвид.

— Совершенно ясно, — с пониманием кивнул доктор. — Сюда, пожалуйста. — Он отодвинул шторку. — Не пугайтесь. Вашего дядю, скажем так, еще не привели в порядок. В выходные нам редко выдается шанс отмыть хорошенько поступающих к нам. После закрытия общественных заведений в травмопунктах жизнь бьет ключом, сами знаете, доктор.

Дэвид кивнул. В пятницу и субботу вечером — в центре крупных городов или на окраинах мирных с виду городков — больницы с тем же успехом могли бы находиться в зоне военных действий, если исходить из растянувшихся там верениц окровавленных пострадавших.

Когда доктор Сингх отодвинулся в сторону, Дэвиду впервые удалось по-настоящему взглянуть на своего дядю, лежавшего на каталке.

Старик был без сознания, простыня, поверх которой безжизненно лежали его руки, была натянута до середины обнаженной груди. Дышал Джордж Леппингтон ритмично, хотя из его рта и вырывались мокрые бронхиальные хрипы. Дэвид заметил вставленную в ноздрю трубку подачи кислорода.

Тут он увидел кровь.

Проклятие...

Кровь превратила седую шевелюру Джорджа в красновато-коричневый колтун. Дэвид обошел койку, автоматически проводя осмотр: цвет кожи — мертвенно-бледный, почти цвета топленого жира с типичной для шока блестящей белизной; губы синеватые.

Тут он увидел повязку, на самом деле — пару гигиенических полотенец, примотанных к голове дяди марлевым бинтом. Предварительная обработка в травматологии предпочитает презентабельности действенность. Кровь проступила сквозь белую повязку соцветиями коричневого и красного.

— Что произошло? — Дэвид поднял взгляд.

— Никто в точности не знает. — Доктор Сингх слегка склонил голову набок. — Глубокая рана головы. Потеря сознания — результат удара, в то время как...

— На него напали? — пораженно вопросил Дэвид.

— Не нам об этом судить.

— Трещина черепа?

— Тоже нельзя сказать ничего определенного, во всяком случае, пока не сделаем ему рентген.

— А когда это будет?

Доктор Сингх пожал плечами:

— Простите. Субботняя ночь.

— Послушайте, мне кажется, вы должны заняться им в первую очередь. Ему более восьмидесяти лет.

— Я разделяю ваше беспокойство, доктор, но и у нас свои приоритеты.

— Где полиция?

— Им сообщили.

— Они сейчас в здании? Я могу с ними поговорить?

И снова в качестве ответа доктор Сингх мог предоставить только: «Субботняя ночь. Извините», что с каждым разом причиняло Дэвиду все большую боль.

Приложив пальцы к губам, Дэвид глядел на дядю. Лоб старика был нахмурен, словно какая-то огромная забота угнетала его, даже когда он был без сознания. Белые — тревожно белые — бескровные веки подергивались и подрагивали, временами открывая безжизненный блеск глазного яблока. Дэвид почувствовал, как ему на локоть легла чья-то рука. Опустив взгляд, он увидел Бернис; с овального личика девушки смотрели полные беспокойства глаза.