Штормовой ветер тряс деревья — с отчаянной злобой часового, пытающегося пробудить солдат во время внезапного нападения. О крышу пикапа загремели капли воды, сброшенные с листьев порывом ветра. А на их стук наложилось тоскливое подвывание самого ветра.

— Черт! — Электра завела мотор. — Ну и ночка. — Она глянула на Блэка, бесстрастно смотревшего из окна пикапа. — Видишь что-нибудь?

Блэк покачал толовой.

— Им не нравится, когда наступает день. Они остаются там, где темно.

У Электры даже голова закружилась от удивления.

— Не хочешь же ты сказать, что ты можешь читать их мысли?

— Читать мысли не могу, но я чувствую то же, что чувствуют они.

— Ты можешь проникнуться чувствами вампиров?

— Проникнуться?

— Настроиться на их эмоции — инстинктивно знать, когда они несчастны, голодны или беспокойны?

— Иногда. Это приходит и уходит.

— А что они сейчас чувствуют?

— Им неприятен свет. Так что они будут искать себе укромное местечко.

— Где?

Он пожал плечами.

— Все равно, лишь бы был сумрак.

Электра отпустила сцепление, и машина, перевалив через поросший травой бугор, покатила в сторону города.

Хозяйка гостиницы бросила взгляд на Блэка, чье татуированное лицо было, как всегда, непроницаемо.

— А ты можешь сказать, о чем я сейчас думаю?

Он все так же загадочно пожал плечами.

— По правде говоря, нет. Это приходит и уходит.

— Джек, каково это — читать мысли?

— Это не фокус. — Его ответ прозвучал так, как будто он защищался.

— Знаю. Мне просто интересно, каково это — знать, что в любое время можешь прочесть мысли других людей.

— Это не так происходит. — Он бросил на нее взгляд глубоко посаженных угрожающих глаз. — Скорее вот так...

Потянувшись, Блэк включил радио и наугад поводил по станциям. Стремительно сменяя друг друга, кабину заполнили обрывки музыки, голос диджея, потом обрывок новостей, потом прогноза погоды, рекламы страховки автомобилей; к этому прибавилась череда бессмысленных фрагментов голосов, музыки и шума статики.

— Вот это — самое близкое, что я могу тебе показать.

— Но временами ты слышишь больше?

— Временами, и то ненамного. Все, что я могу ухватить в твоей голове, — это слово тут, слово там; потом мне в голову просачиваются мысли мужика со встречной полосы, а он думает о том, что съест сегодня на обед, или о том, что у него конец зудит, и спрашивает себя, не подхватил ли он триппер; потом врывается другой голос, знаешь, как помехи на радио, и ты слышишь, как девчонка думает, что ее парень ее обманывает, потом я снова слышу твой голос, тебе хочется, чтобы ты была в Лондоне, работала над своей телепрограммой. И ко всему этому примешивается голос моей матери, когда мне было всего пару часов от роду, а она думала: «Маленький ублюдок, почему я не избавилась от тебя, когда у меня был шанс; я могла бы вытащить тебя, черт побери, сама, к примеру, растраханной вязальной спицей», и она смотрит сверху вниз на ребенка на больничной кроватке, и я знаю, что этот ребенок — я, и я слышу, как голос моей матери все зудит и зудит у нее в голове: «Мне нужна доза, мне нужно закинуться, меня всю трясет, а все, что нужно этому траханому ублюдку, это сосать мою титьку». И вот она вынимает меня из кроватки и бросает о стену. — Он вдруг замолк и провел пальцем по шраму, который словно дужка очков шел от угла глаза до уха. — Ей поверили, когда она сказала, что случайно меня уронила. Но я вижу все это ее глазами, и помню ее мысли, и помню, как ей скручивало желудок, сводило судорогой руки и ноги, так ей нужна была доза героина. А потом я вяжу, как она кипятит чайник воды и выливает его на меня. — Он внезапно ухмыльнулся, и эта улыбка была какой-то дикой. — Впрочем, это сестры заметили. Вот так и настал конец моей любящей мамочки — во всяком случае, насколько меня это касалось.

— Так ты был телепатом с самого рождения?

Блэк кивнул.

Электра удивленно покачала головой;

— Удивительно, как это ты не сошел с ума.

— А я сошел. — Он одарил ее еще одной огромной безудержной ухмылкой. — Как, по-твоему, почему я так выгляжу? Почему у меня все лицо, и шея, и даже веки в тату? Слой за слоем, слой за слоем, слой за слоем...

Он замолк и уставился в окно на Главную улицу Леппингтона. Глаза у него странно поблескивали. Потянувшись, Электра положила руку ему на колено.

Она думала, что он отстранится, но Блэк не шелохнулся. Она чувствовала жар его тела через ткань джинсов и сведенные от напряжения мышцы над коленом.

— Джек, — негромко произнесла она. — Я думаю, мы оба — чужие в чужой стране. Почему бы нам не позаботиться друг о друге?

Джек едва заметно кивнул, все еще не поворачиваясь от окна.

— И может быть, — все так же вполголоса продолжала Электра, — когда все это закончится, мы сможем остаться друзьями. И, быть может, ты сможешь остаться в гостинице?

Блэк промолчал, только на шее у него слегка дернулось адамово яблоко. Это была единственная его уступка чувствам.

Впереди высилась кирпичная громада «Городского герба». На улицах уже появились люди — почтальоны, разносчики; двое машинистов, закинув за спину рюкзаки с термосами и бутербродами, неторопливо брели через рыночную площадь в сторону вокзала.

Шесть утра, понедельник.

Большинство жителей города пробуждались ото сна — некоторые от кошмарного, — но Электра знала, что их кошмар далеко не закончился.

Сегодня они проведут дневные часы, готовясь к следующей ночи, когда им придется сразиться с ордами вампиров, которые хлынут из своих берлог под городом.

Она припарковала фургон у обочины. После неожиданного потока слов Джек Блэк возвратился к обычному своему каменному молчанию.

Когда Электра выходила из пикапа, налетел ветер. Слышно было, как он гудит, проносясь между башнями гостиницы. И снова ей показалось, что она вслушивается в стон потерянных душ, унылый, похоронный звук, пронизанный отчаянием.

Поспешно пересекая задний двор — Блэк не отставал от нее ни на шаг, — хозяйка гостиницы почувствовала, как собираются, фокусируются ее мысли. Этого ощущения она не испытывала со времени своей работы над телепрограммой — когда до эфира следующей передачи тикали, отсчитывая время, убегали секунды, когда весь материал для ведущих требовалось сложить в единый связный сценарий. Как это ни странно, но впервые за последние годы она почувствовала, что вновь целиком и полностью управляет собственной жизнью. Она знала, что ей предстоит сделать: приложить свой острый аналитический ум к горам обрывочной информации, относящейся к местному фольклору, а потом выстроить эти разрозненные факты во что-то, что может им пригодиться. Дэвид Леппингтон сказал, информация станет их оружием против монстров. И он был прав.

Чувствуя поющий в венах прилив энергии, она распахнула дверь гостиницы и размашистым шагом пересекла вестибюль. Пора переходить в наступление, подумала она, наслаждаясь гулом возбужденной радости. Хватит прятаться по запертым комнатам. Отныне мы станем давать сдачи.

Бернис шла по туннелю. К этому времени сюда уже начал проникать дневной свет. Свет сочился из решеток у нее над головой. Время от времени над ней проезжали машины. Поднимая глаза, она видела изнанку их рессор, шин, выхлопных труб, похожих на короба, баков горючего. Она кричала, но, похоже, никто ее не слышал.

Бернис и впрямь подумывала остановиться и попытаться как-нибудь добраться до одной из решеток — это значило взобраться вверх по стенам туннеля, — но ее не отпускала мысль, что нужно продолжать двигаться. Она боялась, что если надолго остановится в каком-нибудь одном месте, вампиры смогут ее выследить. Более того, каждые несколько шагов она оборачивалась, ожидая увидеть, как к ней, покачиваясь, несутся из темноты белые голые головы.

Шла она быстро. Каблучки сапог цокали по кирпичным полам, которые были то сухие как кость, то покрытые тонкой пленкой воды, плескавшейся о подол ее длинной атласной юбки. Сердце ее билось ровно, дыхание вылетало облачками пара, ослепительно белым в лужах света под железными решетками.