В книге детских имен, которую я купила и досконально изучила, говорилось, что имя Елиезер означает «Бог помощь» или «Бог есть его помощь». Мне это понравилось. Я считала так: Моисей был спасен от меча Дженнифер Райт. И, может, был спасен для того, чтобы мой сын смог прийти в этот мир. Я была молода, что я понимала? Но имя казалось подходящим, потому что я не сомневалась, что мне понадобится вся помощь, какую я только смогу получить — от Бога и от всех остальных.

Илай (прим. пер. — имя героя Илай с англ. Eli составлено из первых букв имени Елиезер — Eliezer) Мартин Шепард. Илай, потому что он был сыном Моисея, Мартин в честь моего отца, Шепард, потому что он был моим.

Я завершила последний учебный год, имея огромный живот в связи с беременностью, и окончила школу вместе со своим классом. Я никогда не отвечала на вопросы, никогда не говорила о Моисее. Я позволяла людям судачить, а моему среднему пальцу отвечать вместо меня, когда требовалось ответить. В конце концов, люди свыклись с этим. Но они все знали. Стоило лишь взглянуть на Илая, чтобы все понять.

У Илая были такие же карие глаза, как и у меня, и мама говорила, что у него моя улыбка, но все остальное было от Моисея. Его волосы представляли собой копну черных кудряшек, и мне было любопытно, выглядели бы волосы Моисея также, если бы он их отрастил. Они всегда были подстрижены настолько коротко, что походили на щетину. Мне было интересно, что подумал бы Моисей, увидев Илая. Узнал бы он себя в нашем сыне? Но я сразу отталкивала эти мысли подальше и притворялась, что мне нет до этого никакого дела, снова представляя Моисея безликим человеком, чтобы не начинать их сравнивать.

Но в других аспектах Илай походил на меня. Он был полон энергии и начал ходить в десять месяцев. Следующие три с половиной месяца я только и гонялась за ним. Он смеялся и убегал, и никогда не стоял без движения, кроме тех случаев, когда наблюдал за лошадьми. В такие моменты он вел себя тихо и спокойно, как я и просила его. И он смотрел так, словно в мире не было ничего лучше и ничего прекрасней, и не существовало никакого другого места, где бы он хотел находиться. В точности, как его мама. И кроме детских рисунков, свойственных всем малышам, и случающихся иногда беспорядков, когда он с наслаждением повсюду размазывал еду, больше он не демонстрировал никаких наклонностей к рисованию.

Хотя я не могла все время оставаться дома и заботиться о нем. Моя мама сидела с ним три раза в неделю, пока я час добиралась на север в Университет долины Юты, который был моим планом еще до того, как Илай изменил мои приоритеты. Мечты о родео и стремление быть в баррел-рейсинге лучшей в мире отошли в сторону. Я решила пойти по стопам своих родителей — лошади и терапия. В этом был смысл. У меня хорошо получалось ладить с животными, особенно с лошадьми. Я бы могла заниматься любимым делом и, может быть, со временем научилась бы чему-нибудь, что помогло бы мне свыкнуться с моими отношениями с Моисеем. Я привыкла к своей жизни в Леване. У меня не было планов отсюда уезжать. Это было замечательное место, чтобы растить Илая среди людей, которые его любили. Оба моих родителя были родом отсюда, и их родители тоже, за исключением одной из бабушек, которая преодолела весь хребет, приехав из Фортейн Грин, что по другую сторону холма, в нашу долину. На кладбище предки пяти поколений Шепардов покоились рядом со своими женами. Пять значимых. И я была уверена, что однажды и я буду лежать здесь.

Но Илай меня опередил.

Я не переставал думать об этом. Я не вернулся в дом Джи и не рассказал Тэгу о том, что увидел на кладбище. Меня переполнял бушующий гнев, но он был всего лишь маской, за которой скрывался тихий ужас от осознания правды. Я поехал прямо к Джорджии и широкими шагами обошел вокруг ее дома, направляясь к загонам и хозяйственным постройкам, расположенным позади него. Ее больше не было в круглом загоне. Конь, которого она звала Кас, пасся на пастбище, пощипывая траву недалеко от забора, и как только я приблизился, тут же навострил уши. Он резко заржал и встал на дыбы, словно я был хищным зверем. Я наблюдал, как Джорджия наливает воду в корыто, и так же, как и Кас, она резко вскинула голову и, окаменев, с беспокойством наблюдала за тем, как я приближался.

— Чего ты хочешь, Моисей?

Напрягая мышцы, она перетащила охапку сена ближе к забору и потянулась за вилами, чтобы распределить ее между лошадьми, которые с опаской наблюдали за мной, не желая приближаться, даже если их ужин был подан. Ее голос был жестким и грубым, но на самом деле я слышал в нем панику. Я пугал ее. Я был крупным мужчиной и наводил страх. Но дело было не в этом. Не по этой причине она боялась. Она боялась меня, потому что убедила себя в том, что никогда меня не знала. Я был незнакомцем. Я был ребенком, который рисовал картинки, в то время как его бабушка лежала мертвой на кухонном полу. Я был психом. Некоторые даже считали, что это я убил свою бабушку. А некоторые думали, что я убил много людей. Я не знал точно, что думает Джорджия. Но в тот момент мне было все равно.

— Чего ты хочешь? — повторила она, когда я забрал вилы из ее рук и закончил за нее работу. Я нуждался в отвлечении. Ее руки бессильно упали по бокам, и она сделала шаг назад, явно неуверенная в том, что происходит.

— У тебя был сын.

Я продолжал ворошить сено и сгребать его частями к забору, не глядя на нее, пока говорил. Я никогда не смотрел на членов семьи, обращающихся ко мне. Я просто продолжал говорить, пока меня не прервут, или не накричат, или не зарыдают и не начнут умолять продолжить. Обычно этого было достаточно. Мертвые оставляли меня в покое, когда я доставлял сообщение. И я был свободным до тех пор, пока в следующий раз один из них снова не потревожил бы меня.

— У тебя есть сын, и он продолжает показывать мне образы. Твой сын… Илай? Я не знаю, что именно он хочет, но он не оставит меня в покое. Он не оставит меня в покое, и поэтому я здесь. Может, для него этого будет достаточно.

Она не прервала меня, не накричала и не убежала. Она просто стояла, обняв себя руками, а ее глаза были прикованы к моему лицу. Я мимолетно встретился с ней взглядом и снова отвел его в сторону, сосредоточившись на точке прямо поверх ее головы. С сеном было покончено, поэтому я оперся на вилы и стал ждать.

— Мой сын мертв.

Голос Джорджии звучал неразборчиво, словно ее губы превратились в камень, и она не могла без труда произнести ни слова. Я еще раз быстро взглянул на ее лицо. Она же, напротив, полностью оцепенела. Ее лицо было настолько неподвижным, что напоминало скульптуры из моих книг. В приглушенном свете золотистого полудня ее кожа казалась гладкой и бледной, прямо как мрамор. Даже ее волосы, заплетенные в длинную косу, перекинутую через плечо, выглядели бесцветными и тонкими и напоминали мне о тяжелой веревке, не раз показанной мне Илаем, которая кружилась в воздухе и забрасывалась извилистой петлей через голову лошади с цветными пятнами.

— Я знаю, что он мертв, — спокойно произнес я, но давление в моей голове усиливалось в геометрической прогрессии. Вода поднялась, пульсировала, и полк людей был близок к тому, чтобы прорваться.

— Тогда как он может тебе что-то показывать? — жестко спросила Джорджия.

Я старался сдержаться и встретился с ее взглядом.

— Ты знаешь как, Джорджия.

Она резко затрясла головой, упорно отрицая, что знает хоть что-то о подобных вещах. Она отступила на шаг и метнула взгляд налево, словно приготовившись бежать.

— Ты должен оставить меня в покое.

Я подавил в себе гнев. Я отталкивал его так сильно, только чтобы не толкнуть ее. А я хотел этого, хотел стереть с ее милого личика это выражение отрицания, тыкать ее головой в грязь, пока рот ею полностью не забьется. И вот потом она смогла бы приказать мне уйти. В таком случае я бы это заслужил. Вместо этого я сделал, как она и просила, развернулся и начал уходить, игнорируя маленького мальчика, который семенил позади меня, отчаянно посылая в мой мозг образы своей матери и пытаясь без слов вернуть меня.