Я даже не поднял руки. Хотя мог бы. Я мог бы с легкостью уклониться от кулака, неуклюже встретившегося с моей челюстью, но я просто смотрел на него. Потому что я это заслужил.

— Папа! — Джорджия встала между нами. — Папа! Не надо.

Он проигнорировал ее и пристально смотрел мне в глаза. Его грудь тяжело поднималась, губы были сурово сжаты, а руки тряслись, когда он указал на меня:

— Только не снова, Моисей. Мы впустили тебя, а ты перевернул дом вверх дном. И что хуже этого, были жертвы. Это не повторится снова.

Затем он посмотрел на Джорджию. Гораздо хуже злости по отношению ко мне было разочарование, которое сквозило в его взгляде, обращенном на нее.

— Ты — женщина, Джорджия. Не ребенок. Ты больше не можешь вести себя так.

Прямо на глазах она поникла и стала полностью опустошенной.

— Вы можете бить меня сколько вам захочется, мистер Шепард. Я заслужил это. Но не разговаривайте с Джорджией подобным тоном, иначе я надеру вам задницу.

— Моисей!

Глаза Джорджии вспыхнули, а спина снова выпрямилась. Хорошо. Она могла злиться на меня. Злость лучше опустошенности.

— Ты думаешь, что можешь приехать сюда, а потом снова убраться подальше, избежав наказания? Ты думаешь, что тебе просто все сойдет с рук? — произнес Мартин Шепард охрипшим от возмущения голосом.

— Мы уже не те, что были раньше, мистер Шепард. Я тоже был одной из тех жертв. И ничего мне не сошло с рук. Ни я, ни Джорджия не избежали наказания. Мы заплатили. Так же, как и вы. И мы все продолжаем расплачиваться.

Он отвернулся с отвращением на лице, но я заметил, как задрожали его губы, и мне было жаль этого мужчину. Я бы тоже испытывал к себе неприязнь, если бы был на его месте. Но хорошо, что мы выговорились.

— Мистер Шепард? — тихо произнес я.

Он не остановился. Я задумался о том, что Джорджия дала мне, о пяти значимых вещах, о прощении.

— Я хочу извиниться перед вами, мистер Шепард. Правда. И я надеюсь, однажды вы сможете простить меня.

Отец Джорджии оступился. Видимо была какая-то сила в этом слове.

— Я надеюсь, вы сможете простить меня, потому что это происходит по-настоящему. Я и Джорджия. Между нами всё по-настоящему.

Всю вторую половину дня в маленькой крытой арене я проводила занятия по иппотерапии с группой детей с поведенческими проблемами, которых привезли из Прово, что в часе езды севернее Левана. Эта группа была меньше, чем обычно, максимум человек шесть, и со всеми ними я уже работала прежде. Когда я закончила, уже начинало садиться солнце, а Моисей завершал отделку в крытой арене. После неловкой ссоры в то утро я последовала за своим отцом, когда он покидал амбар, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, и еще мне нужно было перевести дыхание.

«Это происходит по-настоящему. Я и Джорджия. Между нами всё по-настоящему», — сказал тогда Моисей.

И мое глупое сердце сделало сальто и со шлепком приземлилось в бурлящий живот. Это происходило. Я верила ему. И внезапно мне стало немного страшно. Поэтому я пошла следом за своим бедным папой, уходящим из амбара, чтобы помочь ему справится с тем, что он увидел свою дочь, играющую в щекотку, и Моисея, вернувшегося в мою жизнь. Но это произошло днем раньше, а теперь мы находились там, одни в тишине замкнутой арены. Я только что закончила занятия, а Моисей раскрашивал длинную стену, которая тянулась от арены до конюшни. И я не знала, что сказать.

— А ты хороша в этом. Я кое-что слышал. Ты производишь впечатление, — непринужденно произнес он, и я тупо уставилась на него, не понимая, о чем именно он говорит. Мой мозг все еще был сосредоточен на мыслях о щекотке и эмоциональном разговоре с отцом.

— Терапия. Дети. Все это. Ты молодец, — объяснил Моисей с маленькой улыбкой на лице.

Похвала доставила мне удовольствие, и я отвернулась, чтобы скрыть радость. Я была слишком сговорчивой, слишком эмоционально зависимой. И мне не особо это нравилось. Но Моисей казался искренне заинтересованным, спрашивая меня о разных вещах, и я поймала себя на том, что охотно рассказывала ему о своей работе, в то время как снимала седла с лошадей и чистила их щеткой.

— Во время сеансов лошади отражают энергетику людей. Ты заметил, насколько Джозеф был подавлен? Каким был молчаливым? А ты заметил, как Сакетт просовывал свою голову и практически клал на его плечо? Ты обратил внимание, какой агрессивной была Лори? Она толкнула Лаки, и он тут же пихнул ее в ответ. Не сильно, но таким образом он остался в ее личном пространстве. Ты видел? Это субъективно, вот что я поняла. Есть свои плюсы в том, чтобы противостоять животному весом тысяча двести фунтов, вести его, управлять им, ездить верхом. Это невероятным образом дает людям жизненные силы, которых они лишились под натиском наркотиков, алкоголя, беспорядочных половых отношений, болезни, депрессии или, если речь идет о детях, то под давлением тех, кто имел над ними власть, кто контролировал их жизни. Мы много работаем с детьми, страдающими аутизмом. Лошади раскрывают таких детей. Все, что сдерживается внутри них, оказывается на поверхности. Даже жест, слабое раскачивающееся движение, контакты с людьми на самом элементарном уровне. Это похоже на то, что мы чувствуем, когда ходим. Словно мы сливаемся с чем-то настолько сильным, настолько большим, что на мгновение сами обретаем это ощущение главенства.

— Я думал, ты хотела стать ветеринаром. Разве не таков был план? — сдержанно спросил Моисей, очищая свои кисточки, когда я закончила заниматься лошадьми.

— Я выросла, наблюдая за тем, как мои родители занимались с лошадьми и работали с людьми. И после смерти Кейтлин и твоего отъезда я больше не хотела участвовать в родео. Я даже не хотела становиться ветеринаром. Я хотела выяснить, как раскрыть тебя, ведь я видела, как многим другим людям действительно была оказана помощь.

— Раскрыть меня?

Моисей выглядел шокированным.

— Да.

Я открыто посмотрела ему в глаза, но не смогла удержать взгляд. Если честно, то это было трудно. И до невозможности интимно.

— Поэтому я сделала именно это: получила степень по психологии. А затем и степень магистра, — я небрежно пожала плечами. — Может, однажды, ты будешь звать меня доктор Джорджия. Но, по правде говоря, я не заинтересована выписывать рецепты. Лучше я буду тренировать лошадей и помогать людям. Не представляю, как бы я выжила последние два года без своей работы.

С минуту он хранил молчание, и я не осмеливалась поднять на него глаза.

— Лошади действительно настолько разумные? — спросил он, и я охотно позволила ему сменить тему. Я не особо хотела говорить о себе.

— Я думаю, разумные это не совсем подходящее слово, хотя они умные. Они невероятно чуткие. Они подражают, реагируют. И нам просто нужно наблюдать за ними, чтобы найти ключ к самим себе. И по этой причине лошади могут стать мощным инструментом. Из слепого страха лошадь ускачет на полмили прочь. Ничего больше. Они ни о чем не думают, пока бегут. Они просто реагируют. Собаки, кошки, люди — мы все хищники. Но лошади являются жертвами, не хищниками. И по той причине, что они жертвы, они руководствуются инстинктами, эмоциями, чувством страха. Они тонко настроены на обостренные чувства и эмоции, откуда бы они ни исходили. И лошади реагируют соответствующим образом.

Моисей кивнул, словно соглашаясь с тем, что я сказала. Он пошел в мою сторону, и лошади совершенно никак на него не отреагировали. Он был спокоен. Они были спокойны.

— Иди сюда, — настояла я, попросив его подойти ближе. Внезапно, мне захотелось, чтобы Моисей сам все увидел.

— Джорджия, ты же помнишь, что случилось в прошлый раз, — запротестовал Моисей, но его голос по-прежнему оставался мягким.

— Держи меня за руку.

Он протянул руку и переплел свои пальцы с моими, прижимая свою ладонь к моей ладони, и я шагнула в сторону лошадей.