— Не знал, что моя мама будет здесь. Она была не очень хорошим человеком, — ответил я тихо. Меня удивило, что он зовет ее бабушкой, словно она выполняла эту роль так же хорошо, как делала Джиджи по отношению ко мне.

— Некоторые люди хотят быть плохими. Некоторые — нет. Бабушка не хотела быть плохой.

Это была настолько фундаментальная идея, высказанная с такой детской непосредственной мудростью и с таким простым пониманием добра и зла, что я не знал, как отреагировать, кроме как спросить:

— Можно я обниму тебя, Илай?

Он улыбнулся и тут же оказался в моих объятиях, обняв меня за шею. Я прижался головой к его кудряшкам и почувствовал, как темные шелковистые пряди щекотали мой нос. Илай пах детской присыпкой, недавно скошенной соломой и свежевыстиранным бельем. Я уловил легкий аромат духов Джорджии, словно она так же, как и я, крепко обняла Илая прямо перед тем, как он покинул ее, захватив с собой частичку нее. Он был таким теплым, и щекотал меня завитушками волос, когда прижался своей мягкой щекой к моей.

Когда нам снится сон, мы не знаем, что спим. В наших снах наши тела имеют массу, мы осязаем, целуем, бежим, чувствуем. Наши мысли каким-то образом создают реальность. И здесь было что-то вроде этого. Я знал, что у меня не было тела так же, как и у Илая. Но это не имело значения. Я мог прикоснуться к Илаю, держать его в объятиях. Я обнимал своего сына. И я не хотел никогда покидать его.

Илай слегка отклонился и посмотрел на меня серьезным взглядом. Его карие глаза так походили на глаза его матери, что я хотел утонуть в них. Затем он убрал руки с моей шеи и взял в свои маленькие ладошки мое лицо.

— Ты должен сделать выбор, папа.

По пути в госпиталь Моисей умер. Именно это мне сказали позже. Нам не разрешили поехать вместе с ним. Поэтому мы с Тэгом запрыгнули в его «Хаммер» и помчались следом за машиной скорой помощи, побив все мыслимые скоростные рекорды, и влетели в приемной отделение, когда наконец-таки добрались до Нефи.

А потом мы ждали, вцепившись друг в друга, в то время как врачи пытались вернуть Моисея к жизни. Лицо Тэга стало бледным, а руки дрожали от омерзения, когда он рассказал мне, что считает, что это Джейкоб Доусон убил его сестру и, вероятно, остальных девушек тоже.

— Моисей звонил мне сегодня утром, Джорджия. Он интересовался клеймом Калико — буква «А», обведенная в круг. Это не давало мне покоя. В конце концов, я позвонил своему отцу и спросил его об этом. Так, на всякий случай. Вдруг он что-то знал. И он сказал мне, что это клеймо принадлежит Джейкобу Доусону. Мы купили у него пару лошадей тем летом, когда Молли исчезла. У лошадей было именно такое клеймо. Мой отец даже отдал одну из них Молли.

— «Ранчо Андерсон», — оцепенело сообщила я. — Мать Джейкоба Доусона была из семьи Андерсон. Она унаследовала ранчо, а ее брат мельницу после смерти их отца. Когда шерифу Доусону исполнилось двадцать один, она передала ему в управление ранчо и весь домашний скот.

В госпиталь приехала целая куча полицейских. Некоторые офицеры были из Департамента шерифа, некоторые — из полицейского управления города Нефи. И Тэга увезли на допрос. Меня тоже допросили, но в госпитале, и разрешили здесь остаться. Шериф был убит, и именно пуля Тэга убила его. А еще из его груди торчал нож, который, очевидно, принадлежал Моисею. Я беспокоилась и за Тэга, и за Моисея и боялась, что правда может никогда не открыться.

Затем приехали мои родители и в полголоса рассказали с долей неверия, что во внедорожнике Джейкоба Доусона нашли связанную и накачанную наркотиками Лизу Кендрик. Это обстоятельство перевернуло мир вверх ногами. По иронии судьбы именно Джейкоб Доусон когда-то сказал мне: «Никогда нельзя ослаблять бдительность рядом с животными. Как только ты думаешь, что понимаешь их, они делают что-то абсолютно неожиданное». Ему ли было не знать.

Когда у меня больше не осталось сил быть стойкой, я нашла маленькую часовню, уткнулась лицом в испачканные кровью ладони и шепотом заговорила с Илаем. Я рассказала ему о Моисее и нашей истории, о том, как он появился на свет, о том, что в нем было все лучшее от нас обоих. А потом со слезами на глазах я попросила, чтобы он еще раз вернул Моисея ко мне, если мог.

— Верни его, Илай, — молила я. — Если у тебя есть хоть какая-то сила в том месте, верни его.

Еще в самом начале я сказал, что потерял его. В тот день, когда я встретил Илая, его уже не было. Я знал, что он умер. Я знал, но это по-прежнему причиняло боль. Невыносимую боль. Я лишился его не в том же смысле, как Джорджия. Но все же потерял. Потерял прежде, чем узнал. И я был к этому не готов.

И с каждым днем, когда я начинал любить его все сильнее и сильнее, когда я наблюдал за ним, когда он показывал мне свою короткую жизнь и огромную любовь, становилось все труднее. По правде говоря, несмотря на то, что это все, что у меня было, я бы с радостью выбрал для себя другую участь. Что угодно, только не это. Но именно это было дано мне. А я был не готов.

Я не могу описать, каково это прощаться. Каково это сделать выбор. К счастью, все решилось само, и мне не пришлось выбирать. Я держал своего мальчика в объятиях и слышал голос его мамы, доносящийся откуда-то издалека, и рассказывающий ему нашу с ней историю. Историю о том, как родился Илай, как он умер, и как он, будучи на том свете, примирил нас. И мы с Илаем слушали вместе.

Первые несколько слов в каждой истории всегда даются особенно тяжело. Ты произносишь их почти неохотно, через силу, но это обязывает завершить рассказ. Если ты начал, то обязан довести до конца.

А мы еще не закончили. Я и Джорджия, мы не закончили. Я понимал это. И Илай тоже.

— Ты должен идти, папа, — прошептал он.

— Я знаю.

Я почувствовал, что стал скользить, почти падать. Ощущение было схоже с тем, которое я испытывал, когда призывал воду.

— Спокойной ночи, вонючка Стьюи, — я услышал, как он произнес с улыбкой в голосе.

— Спокойной ночи, жадина Бейтс, — ответил я, мой язык настолько отяжелел, что я едва мог сказать хоть слово.

— Скоро увидимся, папа упрямец.

— Скоро увидимся, малыш, — прошептал я, а затем Илай исчез.

О нем рассказали в утренних десятичасовых новостях. В неблагополучном районе Уэст-Валли Сити в обшарпанной прачечной нашли корзину с младенцем, которого бросила наркоманка, и от которого ждали только одни проблемы. А двадцать пять лет спустя о нем поведали совсем другую историю — историю о Моисее Райте, художнике, который общался с мертвыми и разоблачил убийцу.

И с Тэга, и с Моисея сняли всю ответственность за смерть шерифа Джейкоба Доусона и их быстро освободили, когда на его земельной собственности нашли останки Сильви Кендрик и еще нескольких пока неопознанных девушек. Лиза Кендрик полностью выздоровела, и, хотя она не помнила, что ее похитил шериф Доусон, она хорошо помнила, как шла вдоль дороги, вспышку фар и подъехавшую сзади машину.

Согласно предположениям, в течение двадцати пяти лет Джейкоб Доусон убил более дюжины девушек в Юте и, возможно, ответственен и за аналогичные исчезновения девушек, соответствующих описанию, в соседних штатах. Учитывая, что он получил в наследство сорок гектаров земли, включая землю, которая граничила со стоянкой грузовиков и туннелем возле автомагистрали, где нашли Молли Таггерд, необходимо было прочесать огромную территорию. И, к сожалению, там обнаружили большое количество тел.

Весь Леван следил за этой историей. Люди смотрели репортажи, притворялись, будто владели инсайдерской информацией, выдумывали то, что им не было известно просто, чтобы почувствовать себя важными, ведь первое время Леван мелькал во всех новостях. История была громкая. Все любили истории так же сильно, как и младенцев.