Тэг плакал, когда рассказывал мне об этом. Сильные, сокрушающие рыдания заставляли его плечи трястись, а мой желудок болезненно сжиматься так же, как это было в ту ночь, когда Джорджия призналась, что любит меня. «Я думаю, ты действительно любишь меня, Моисей», — произнесла она с подкатившими к горлу слезами. — «И я тоже тебя люблю». Я не очень хорошо воспринимал слезы. Я не плакал и не знал, почему другие люди это делали. И Тэг оплакивал свою сестру так, как в моем представлении мне бы следовало оплакивать Джи. Но я не ревел, поэтому просто ждал, когда буря утихнет, и Тэг утрет с лица слезы и закончит свой рассказ.

Тэг рассказал своему отцу обо мне. И по какой-то причине — отчаяние, уныние или, может быть, желание успокоить своего непреклонного сына — Давид Тэггард-старший нанял человека с собакой-ищейкой, чтобы исследовать зону, которую описал Тэг. Она быстро уловила ее запах, и они нашли ее останки. Вот так просто. Была вызвана полиция, и не прошло много времени, как они заявилась в психушку, разыскивая меня. Прежде мне уже задавали вопросы по поводу Молли Тэггард, но теперь у них было тело. Тело, которое было найдено подозрительно близко к месту эффектной демонстрации моего творчества.

Шериф Доусон приехал с еще одним мужчиной. Его помощник был полным, с бледным, одутловатым лицом и рыжими волосами, и по возрасту не намного старше меня. Он ехидно улыбался мне, очевидно, играя роль мерзкого напарника в своем излюбленном полицейском представлении. Своей рыхлой комплекцией и огненными волосами он напоминал мне хмурого пончика.

Шериф Доусон задал мне все те же самые вопросы и еще несколько новых. Он знал, что Давид Тэггард был пациентом учреждения, в котором меня разместили. Он также знал, что именно Тэг рассказал своему отцу, и что затем его отец передал эти слова поисковой команде. И он знал, что вся эта информация поступила от меня. Но в конечном итоге выяснилось следующее. Молли Тэггард была объявлена пропавшей в июле 2005-го года. В июле 2005-го я жил в Калифорнии со своим дядей, его несчастной женой и их избалованными детьми. В июле 2005-го я целый месяц отбывал срок в учреждении для несовершеннолетних преступников по делу, связанному с бандитской группировкой. И это было неоспоримое доказательство. Как только речь зашла об алиби, мое было неопровержимым. Шериф уже это знал из нашего предыдущего разговора в октябре, когда я нарисовал лицо Молли рядом с эстакадой и был задержан для дачи показаний. Но я предполагал, что он или кто-то еще в правоохранительных органах не перестанут верить в то, что в чем-то я все-таки был замешан. То же самое я сказал Тэгу.

— У тебя были какие-либо дальнейшие контакты с Джорджией Шепард? — спросил шериф Доусон уже после того, как закрыл свою папку с файлами и приготовился уходить. Немного странный вопрос после всех остальных, касающихся Молли Тэггард.

— Нет, — сказал я.

Шериф не смотрел мне в глаза, продолжая копаться в толстой пачке бумаг перед собой. Из-за того, что он склонил голову вниз и был без шляпы, я мог разглядеть, как сквозь тусклые волосы просвечивала розовая кожа.

— Вы были друзьями, если я правильно помню, — он продолжал держать голову опущенной, переворачивая следующую страницу.

— Не совсем.

Он вскинул глаза.

— Нет?

— Нет.

Шериф Доусон метнул взгляд в сторону низкого пухлого помощника. Тот ухмыльнулся. Жар возрос в моей груди, и я захотел заглянуть в это жирное лицо. Я не понимал, что означал этот взгляд, но явно что-то скверное скрывалось за ним.

— Хм-м. Но ты был там в ту ночь, когда на нее напали на фестивале, верно? Ты отвез ее домой, убедившись, что с ней все в порядке.

Я ждал. Жар в моей груди распространился до самых ушей. Все это он и так уже знал.

— Мы так достоверно и не выяснили, что произошло в ту ночь.

Он снова сделал паузу и неожиданно захлопнул файл.

— В связи с этим, не было ли у тебя каких-либо видений о том, что могло там случиться? Может быть, фотопортрет или отпечаток пальца на каком-нибудь ангаре? Ну ты понимаешь, что-нибудь, что мы могли бы использовать, чтобы прижать этого мерзавца? Нам не особенно нравятся люди, обижающие наших девушек. Было бы очень здорово привлечь к ответственности того, кто причинил Джорджии вред.

Я ничего не сказал. Я навредил Джорджии. И был уверен, что именно на это он и намекал. После всего случившегося, она была той, кто вызвал полицию в то утро, когда Джи умерла. Она была той, кто стоял снаружи в ожидании приезда скорой помощи. Она была той, кто выяснил, куда меня направили, и приняла тщетные усилия, чтобы увидеться со мной. Но я не считал, что шериф подразумевал именно это. Очевидно, что он считал, что это я связал ее, псих, каким я и был.

Но я ее не связывал. И у меня не было никаких «видений» о том, кто это сделал. Поэтому я сохранял молчание и продолжал сидеть на месте, в то время как он поднялся вместе со своим помощником-пончиком и направился к двери.

— Моисей? — более молодой мужчина вышел, а шериф Доусон приостановился, положив руку на дверную ручку и поместив свою ковбойскую шляпу обратно на свои редкие волосы. — Я слышал, тебя выпускают через несколько дней.

Я слабо кивнул, подтверждая его слова. Он кивнул в ответ и поджал губы, рассматривая меня.

— Что ж, хорошо. Каждый заслуживает право начать все с чистого листа. Но я не думаю, что тебе следует возвращаться в Леван, Моисей, — произнес он, делая шаг в сторону коридора. — Все мы можем получить второй шанс и начать все с чистого листа.

Он вышел, позволяя двери между нами захлопнуться.

Они освободили нас обоих от изоляции, и, к большому моему удивлению, между мной и Тэгом зародилось что-то похожее на дружбу. Может быть, сказалась наша молодость. Может быть, это из-за Молли. Может быть, из-за того, что мы оба находились в психиатрической больнице, и ни один из нас не особо-то хотел покидать ее. Или, как заметил Тэг, потому что мы «опустились так низко, и нет желания карабкаться вверх». Или, может быть, потому, что Тэг своим говором, юмором и образом ковбоя немного напоминал мне Джорджию. Он был моей абсолютной противоположностью. Они бы нашли общий язык, я был уверен в этом. Эта мысль странным образом вызывала во мне ревность, и я еще раз поражался тому, что Джорджия вообще когда-либо хотела меня.

Обычно Тэг мог резко развеселиться и тут же быстро впасть в ярость, он быстро прощал и отпускал обиды. Он ничего не делал наполовину, и иногда я задумывался, а не была ли психушка лучшим местом для него, просто чтобы сдерживать. Но у него также была и плаксивая сторона. Однажды ночью, когда погасили свет, как и всегда незаметно прокравшись по коридору, он пришел ко мне в поисках ответов, которые никто из персонала не смог бы дать ему, ответов, которые, как он думал, есть у меня.

Тэг сказал, что у меня подходящее имя.

— Моисей был пророком или что-то в этом роде?

Я лишь закатил глаза. По крайней мере, мы не обсуждали тот факт, что меня нашли в корзине для белья.

— Мо-и-сей! — Тэг произнес мое имя глубоким голосом, подражающим голосу Бога, напомнив мне старый фильм Чарлтона Хестона «Десять заповедей»⁸. Джиджи любила Чарлтона Хестона. Я провел Пасху вместе в тот год, когда мне исполнилось двенадцать, и у нас был марафон фильмов с Чарлтоном Хестоном, который вынудил меня возжелать измазать красной краской каждую дверь и сжечь каждый куст в Леване. А ведь я и так размазывал краску по всему Левану. Это все вина Чарлтона Хестона.

Тэг рассмеялся, когда я рассказал ему это. Но смех постепенно стих, когда он резко упал на мою кровать, уставившись в потолок. Затем он обратил внимание на меня, смерив взглядом.

— Если я умру, что случится со мной?

— Почему ты думаешь, что умрешь? — спросил я, говоря, как доктор Анделин.

— Я здесь, потому что пытался покончить с собой несколько раз, Моисей.