На следующий день я занялся покупками в мебельном магазине, чтобы обставить дом самым необходимым. Я не собирался спать на полу и бесконечно сидеть, опершись о стену, поэтому купил кровать, диван, стол и четыре стула, стиральную и сушильную машину, и комод. Я потратил довольно приличную сумму денег, и магазин предложил мне бесплатную доставку до самого Левана, на что я с радостью согласился. Помимо мебели я взял с собой немного одежды, кое-какие принадлежности для рисования и чистые холсты, и картину, которую нарисовал для Илая, еще когда даже не подозревал о том, кем он был на самом деле. Я собирался отдать ее Джорджии. Она поделилась своими фотографиями со мной. Я собирался поделиться с ней своими рисунками, если, конечно, она мне позволит.

Поездка обратно в Солт-Лейк оказалась результативной еще по одной причине — вернулся Илай. На секунду я увидел его в зеркале заднего вида, когда отъезжал от дома Джиджи. Ударив по тормозам и резко дернув руль, я тут же развернул грузовик, тем самым вызывая у Тэга кучу вопросов, на которые не мог ответить. Но Илай так и не появился снова, и я, в конце концов, сдался и снова направился в сторону города, надеясь, что видел его не в последний раз. Следующим утром, когда я загружал некоторые из своих картин в грузовик, мне показалось, что я краем глаза заметил, как он наблюдает за мной. А позже вечером он появился в футе от моей кровати, так же, как и в первый раз, будто мой отъезд из Левана вынудил его на вторжение.

Как и прежде, он показывал мне бегающего по полям Калико, как Джорджия читала ему и укутывала в одеяло, но в этот раз он показал несколько новых вещей. Куриный суп с лапшой, которая была такой крупной, что едва виднелся бульон. И он показал мне, как сжимает и разжимает пальцы ног, погрузив их в грязь, словно ему очень нравилось это ощущение. Я знал, что это его пальчики, потому что они были коротенькими и похожими на детские. И я наблюдал за тем, как он писал свое имя одним маленьким пальчиком, аккуратно выводя буквы в темной земле. Затем я наблюдал, как его руки сооружали цветную башню, всячески стараясь защелкнуть кусочки Лего один поверх другого.

Это были самые случайные вещи — короткие обрывки из жизни маленького мальчика. Но я наблюдал за происходящим, закрыв глаза, позволяя ему наполнять картинками мой разум. Я впитывал эти образы, стараясь лучше понять его. Я не хотел пропустить ничего важного, хотя все это и так казалось мне важным. Каждая маленькая деталь имела жизненно важное значение. Я засыпал в мечтах, как помогаю ему строить стену, сделанную из миллиона цветных пластиковых кубиков, стену, которая не позволила бы ему уйти навсегда, как это произошло с Джи.

После потери Илая, я пришла к лошадям, и без исключения каждая лошадь, к работе с которой я приступала, просто ложилась посередине загона. Сакетт, Лаки или любая другая из них. Это было неважно. С какой бы лошадью я не начинала работать или взаимодействовать, ложилась, словно она слишком устала, чтобы заниматься чем-то еще, кроме как спать. Я знала, они отражали мои чувства. Первое время, когда это происходило, я тоже просто ложилась на землю. Я не могла изменить то, как себя чувствовала. Самоанализа было недостаточно. Горе было слишком тяжелым. Но когда я заставляла себя встать на ноги, лошадь тоже вставала.

На протяжении первого года были дни, когда я не могла заставить Калико сдвинуться с места. Он просто стоял спиной к ветру, совершенно неподвижный. Я думала, что он был подавлен, потому что скучал по Илаю. Но со временем я поняла, что он отзеркаливал меня. Я больше не лежала на полу, но и не двигалась вперед. Поэтому я начала больше работать, чуть лучше заботиться о себе и старалась делать один шаг за другим, хоть они и были небольшими. Даже если все это было только ради того, чтобы Калико стал снова управляемым.

Последние несколько месяцев мои лошади начали толпиться возле меня, прижиматься ко мне и тыкать в меня носом. Я посчитала, что они чувствовали мою потребность в прикосновениях и желание прикасаться самой. Любая мать скажет вам, что ребенок поглощает все ее внимание и пространство с момента зачатия, и с годами это не меняется. Это была одна из тех вещей, по которой я скучала. Я даже жаждала этого.

Илай умер, и я получила все то пространство, которое, как я считала, хотела. Не просто немного свободно пространства, а пространство космических масштабов. Даже галактических. И я окунулось в него, испытывая муки, и жаждала наступления тех дней, когда все это перестанет существовать.

Теперь лошади окружали меня, поглощая пространство, и я приветствовала их тяжелые тела и пихающие носы, и то, как они натыкались на меня и следовали за мной по пятам. Это давало мне исцеление, даже когда я отталкивала их, моля о свободном месте. Но они знали лучше. Очевидно, мое тело говорило об одном, в то время как губы произносили совсем другое.

Я позволила Моисею поцеловать меня. И в тот момент, полагаю, мое тело и губы говорили в унисон. Конечно, я отстранилась, но не сразу. Сначала я позволила ему меня целовать. Я раскрыла губы для него и поцеловала в ответ. И сегодня лошади снова окружали меня, словно я маяк, посылающий сигнал. Они толпились вокруг и были беспокойными, подражая гудению, которое я чувствовала под своей кожей, и отражая мое нервозное состояние. Сакетт отказывался встречаться со мной взглядом и свесил голову, словно в чем-то провинился. Глядя на него, я осознала, что мне было стыдно за себя саму.

Я позволила Моисею поцеловать себя, а у него не было на это никакого права. Он спросил, хочу ли я, чтобы он уехал. Мне не следовало колебаться. Мне следовало потребовать, чтобы он уехал, а вместо этого я позволила ему целовать меня, словно девчонка, не имеющая гордости и правил, по которым он был под запретом. Теперь он уехал, а дом Кейтлин заперт. Моисея не было уже два дня. Никаких объяснений. Никаких прощальных слов. Все, что я знала, что не увижу его снова еще лет семь. Я ощутила, как задрожали мои губы, а на глазах навернулись слезы, и внезапно Сакетт положил голову мне на плечо.

— Черт побери, Сакетт. Пропади оно все пропадом. В Джорджии пора ввести несколько новых более суровых законов. С этого самого момента любой по имени Моисей находится под запретом. Никаких визитов, никакого пересечения границ. Ничего. Никто по имени Моисей в Джорджию не допускается.

Я провела предыдущую ночь за своим ноутбуком, стараясь откопать всю возможную информацию, какую только смогла бы найти на Моисея Райта. Он не был зарегистрирован в Фейсбуке или Твиттере. Впрочем, как и я. Но мы создали веб-сайт и страницу в Фейсбуке, а также аккаунт в Твиттере для наших занятий Лечебной Верховой Ездой, и я часто посещала социальные сети под этим предлогом. Но когда я нашла в «Гугле» Моисея Райта, то была потрясена тем, что обнаружила. Канал BBC сделал специальный выпуск о нем, и по всему «Ютуб» были размещены видео его художественных сеансов с клиентами, хотя камера обычно была направлена на холст, словно Моисей не хотел светить свое лицо на экране. Газета «Таймс» разместила заметку о нем и его способности «рисовать от имени мертвых», и журнал «Пипл» написал небольшую статью о «сверхъестественных и выдающихся способностях Моисея Райта».

Я осознала, что он сделал себе имя и был своего рода знаменитостью, хотя, казалось, приложил все силы, чтобы по возможности оставаться в тени. О чем Тэг мельком упомянул в разговоре? Что они путешествовали по всему миру? Судя по количеству информации, доходящей со всех уголков земного шара, я не сомневалась в том, что все это было правдой.

В сети были размещены сотни фотографий его рисунков, и всего несколько с ним самим. Несмотря на это, мне удалось найти пару его снимков на каком-то торжестве по сбору средств для госпиталя. Моисей стоял между Тэгом и еще одним мужчиной, которого звали, если верить подписи снизу, доктор Ноа Анделин. Мне снова стало интересно, как Моисей и Тэг познакомились. Их дружеская связь была глубокой, и это легко было заметить. И я поняла кое-что еще. Мне было не просто стыдно, я ревновала.