— После несчастного случая единственное, что я считала истиной, это то, что Илай мертв. Я убила его. И с этим мне придется жить всю оставшуюся жизнь. 

Джорджия решительно посмотрела на меня. Огонь, свойственный ей прежде, снова зажегся в глазах, будто она ждала, что я стану с ней спорить. Но препирательство было последним, что бы я стал делать. Я уже давно уяснил, что люди думают то, что хотят думать, верят в то, во что хотят верить, и никакие разговоры не изменят их мнение. Поэтому я встретил ее пристальный взгляд и ждал. 

— Он мертв, Моисей. Такова истина. Я жива. И это истина. Я не собиралась убивать его. Еще одна истина. Я бы отдала ему свою жизнь, если бы могла. Я поменялась бы с ним местами, если бы могла. Я бы сделала все, что угодно, только бы вернуть его обратно. Отдала бы все, что есть. Пожертвовала бы всем, чем угодно. Кем угодно. И это тоже правда. 

Внезапно Джорджия замолчала и сделала глубокий вдох, который был дрожащим и прерывистым, словно ее горло сжалось слишком сильно, чтобы она могла вздохнуть полной грудью. Она разорвала зрительный контакт, повернув голову так, словно мое кажущееся принятие ее правды слегка ошеломило ее. 

— Поэтому, пожалуйста, не лги мне, Моисей. Это все, что я прошу — не лгать мне. И я не стану лгать тебе. Я расскажу тебе все, что ты захочешь знать. Но не лги мне. 

Она думала, что я вру ей. Она думала, что все это было безумством, и она не верила, что я мог видеть Илая. Она хотела, чтобы я сказал ей правду. Но что делать, когда все называют твою правду ложью? 

— Ты боишься правды, Джорджия. Люди, которые боятся правды, никогда ее не находят, — сказал я ей. Но она не смотрела на меня, снова уставившись в небо, давая понять, что разговор окончен. Я подождал еще несколько долгих минут и, в конце концов, поднялся на ноги, оставляя ее, леди Шалотт, владычицу озера, лежать на траве. У меня тряслись ноги, и, уходя прочь, я чувствовал себя выжатым, как лимон. 

— Я сделал все, ради чего приехал сюда, — сказал я Тэгу, несмотря на то, что понятия не имел, было ли это правдой, но звучало хорошо. Если это было именно тем, в чем нуждался Илай. Что, по его мнению, я должен был увидеть и сделать, в таком случае все завершено. Закончено. Я лишь хотел уехать, и чем скорее, тем лучше.

— Мы не закончили с покраской, — Тэг предпринял еще одну попытку, я же продолжал собирать вещи.

— Наверху есть еще один рисунок на стене. Или ты забыл про него? — спросил Тэг.

— Я ничего не рисовал наверху. Я был чертовски измотан, но я также уверен, что не поднимался на второй этаж.

Я спустился по той лестнице и вышел из дома прямиком в сторону конюшни, где и нашел Джорджию. И после этого я больше ни разу по ней не поднимался.

— Пошли. Я покажу тебе, — Тэг нетерпеливо взбежал по лестничному пролету, и я без всякого энтузиазма последовал за ним. Я до смерти устал смотреть на дела своих рук. Мой желудок стянуло узлом, как рыболовную сеть, стоило мне ступить в дом Джи. И это ощущение не ослабевало. Но когда Тэг открыл дверь моей старой комнаты и указал на стену, я осознал, что это не было моей работой, о которой я забыл.

На стене все еще красовался схематичный рисунок.

— Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что это состряпал Моисей Райт. Похожий стиль… но не закончено до конца, — сказал Тэг, прищуриваясь и поглаживая подбородок, будто бы и в самом деле изучает произведение искусства.

— Это была Джорджия.

— Да неужели? — издеваясь, произнес он удивленно, и я рассмеялся, погружаясь в воспоминания.

Наступила последняя суббота перед началом учебного года. Джорджия так и не появилась возле забора, как делала это ежедневно во время обеда. К тому времени, как я все сделал, я убедил себя, что это и к лучшему. Скатертью дорога. Я все равно ее не хотел. Я с топотом поднялся вверх по лестнице в ванную комнату, испытывая ярость, от которой дым шел из ушей, и, стискивая зубы, принял душ, только чтобы войти в свою комнату в одном полотенце, обернутом вокруг бедер, и замереть от изумления. 

Джорджия оставила рисунок на моей стене. 

Он выглядел, как комикс, нарисованный детской рукой, состоящий из схематичных изображений человечков и облаков с текстом. 

У женской фигурки были длинные светлые волосы и ковбойские сапоги, а у мужской — яркие зеленые глаза, кисточка и совсем никаких волос. На одном кадре неуклюжие схематичные человечки держались за руки, на другом — целовались, а в финале девушка — Джорджия — бьет парня, то есть меня, по голове. 

— Что за черт… — тихо произнес я. 

— Классный прикид! — весело прощебетала Джорджия, которая сидела посередине моей кровати скрестив ноги. 

Я в неверии покачал головой и указал на дверь. 

— Выйди. 

Она засмеялась. 

— Я закрою глаза. 

Я заворчал и устремился к комоду. Одной рукой я собрал одежду и прошествовал прочь из комнаты, с грохотом захлопнув дверь ванной, словно рассердился по-настоящему, хотя это было не так. Я был в восторге увидеть ее. 

Я вернулся полностью одетый и, скрестив на груди руки, встал в дверном проеме и начал пристально рассматривать ее ужасные каракули. 

— Ты злишься на меня? — она наморщила лоб и больше не улыбалась, а ее взгляд стал обеспокоенным. — Я думала, ты посмеешься. — Она пожала плечами. — Я сказала Кейтлин, что хочу сделать тебе сюрприз. И она ответила «Вперед!». Я так и сделала. Я воспользовалась твоими красками, но вернула все на место. 

— Почему ты бьешь меня по голове? 

— Это наша история. Мы встречаемся. Ты меня спасаешь. Я целую тебя. Ты целуешь меня в ответ, но ведешь себя так, будто я не нравлюсь тебе, даже когда я знаю, что нравлюсь. Поэтому я вбиваю в твою голову немного здравого смысла. И да, это прекрасное чувство, — она дерзко ухмыльнулась, и я снова вернул взгляд на ее рисунок. Это, и правда, слегка ударяло в голову. 

— Этот рисунок ужасный. 

Он был ужасным. И забавным. И очень в стиле Джорджии. 

— Ну, не все мы можем быть Леонардо Ди Каприо. Ты рисовал на моих стенах, я разрисовала твою. И ты даже не должен платить мне. Я просто стараюсь подружиться с тобой на почве искусства. 

— Ты имеешь в виду Леонардо да Винчи? 

— Его тоже, — она снова улыбнулась и легла на спину, похлопывая по кровати рядом с собой. 

— Ты могла бы, по крайней мере, нарисовать мне бицепсы. Он вообще не похож на меня. И почему я говорю: «Не делай мне больно, Джорджия!»? 

Я шмякнулся на кровать и намеренно частично приземлился на нее сверху. Она заерзала и, задыхаясь, стала пододвигаться, пытаясь освободить себя от моего умышленного давления. 

— Ты прав. Может, мне стоило написать эти слова так, будто их произношу я, — она захихикала. Но взгляд ее темных глаза заставил меня опустить голову и зарыться лицом в ее шею, чтобы мне не пришлось думать о неизбежности ее страданий. 

Она погладила меня по голове, и я вздохнул напротив ее кожи. 

— У нас получается дружить на почве искусства? — прошептала она мне на ухо. 

— Нет. Давай дружить по причине кое-чего другого, что у тебя действительно хорошо получается, — пробормотал я в ответ и почувствовал, как ее грудь вибрирует от смеха.

— Она хотела дружить со мной посредством искусства, — произнес я, слегка улыбаясь.

Тэг фыркнул от смеха и подошел к схематичным рисункам. Он провел пальцем по сердцу, которое Джорджия нарисовала над целующимися фигурками.

— Мне она нравится, Мо.

— Она всегда могла заставить меня смеяться. И она была права, — признался я.

— Насчет чего?

— Я всегда вел себя, будто бы она мне не нравилась, несмотря на то, что это было не так.