В городе заправлял Антонио де Маре, наместник Рене Анжуйского, — плотный мужчина с низким хриплым голосом, безвольным, гладко выбритым лицом и покатыми плечами, которым не помогала даже набивка из ваты, одетый в шелка темно-красного и алого цветов. Первым делом он проинформировал меня, что треть добычи придется отдать герцогу. Я в порядке обмена информацией дал ему королевскую грамоту, в которой Людовик Французский недвусмысленно давал понять, с кем мы обязаны делиться. Антонио де Маре, изучая текст, четыре раза медленно опустил голову, читая, а потом поднимал глаза к его началу. Пятой попытки не потребовалось. Смышленый малый.

— Пришлю тебе три бочки вина, — произнес я в утешение.

— В субботу (через четыре дня) у меня будет пир, приглашаю, — сделал он ответный жест.

— Если к тому времени не уйдем, — предупредил я. — Время сейчас горячее, некогда развлекаться.

Так оно и получилось. Покупатель на судно вместе с грузом нашелся быстро. Это была компания из арабских и иудейских купцов. Они скинулись и выложили две с половиной тысячи золотых французских экю. Другие монеты я отказывался брать. Это было, как минимум, на половину меньше реальной цены, поэтому сделку провели в течение следующего дня. В тот же день намололи муки из трофейного зерна, а остальное продали крупному французскому хлеботорговцу. После вычета королевской и моих долей, на один пай вышло около шести с половиной экю. Это на тридцать су больше, чем получает вольный лучник за месяц, а мы в походе всего три недели.

На следующее утро, поручив оставленным в порту, бывшим пленным арагонцам попрощаться за нас с Антонио де Маре, мы опять отправились к вражескому берегу. На этот раз я решил прогуляться севернее Барселоны, возле Руссильона. Несмотря на задувший мистраль — холодный северо-западный ветер, который поднял волну, но снизил жару, мы довольно быстро обрались до того места, где в Средиземное море впадает река Тет. На ее берегу, в трех лье от моря, и находится Перпиньян, столица Руссильона. Нам повстречались только рыбацкие лодки с латинскими парусами. Рыбаков было много. Видимо, миграция рыбы связана с мистралем. Собирать мелочь в дырявых карманах — это не для меня, тем более, сейчас, когда не бедствую. Увидев барк, рыбаки прыснули к берегу и в реку. Наверняка сообщат о появлении неизвестного большого корабля, так что болтаться там не было смысла. Мы пошли на юг, медленно и стараясь держаться в пределах видимости берега.

Следующий приз заметили через день. Экипаж как раз пообедал и собрался расположиться на послеобеденный сон, когда из «вороньего гнезда» донесся радостный крик впередсмотрящего.

Это был галеас — большая галера с мощным парусным вооружением. В них решили соединить достоинства галеры и парусника. По моему мнению, этот бастард взял у родителей только недостатки. Он был под арагонским флагом. Точнее, длинных арагонских вымпелов, свисавших с топов мачт и почти до палуб, было три, по одному на каждую мачту. На фок-мачте галеас нес прямой парус, а на гроте и бизани — большие латинские. И мачты, и паруса были в красно-желтую горизонтальную полосу. Фок-мачта ниже грота, хотя на галерах обычно наоборот. Длина галеаса метров пятьдесят, ширина около восьми, высота надводного борта три с половиной. По двадцать четыре весла с каждого борта. Впереди торчал длинный шпирон — надводный таран. Использовали его не для потопления вражеского корабля, а для перехода по нему абордажного отряда. Дальше шла башня-форкастель, в которой продольно стояли три бомбарды: средняя калибром около тридцати двух фунтов, а по бокам двадцатичетвёрки. Вдоль бортов на палубах над головами гребцов стояли фальконеты. В ахтеркастле, который был выше, тоже стояли бомбарды, но они нацелены назад. Заметив барк под французским флагом, галеас начал менять курс в нашу сторону и убирать паруса, потому что с утра задул редкий в этих местах восточный ветер.

Галеасы тяжелее галер, соотношение длины к ширине меньше, а потому не такие маневренные и скоростные. Этот приближался к нам со скоростью узла четыре. Самые опасные пушки у него стоят в форкастле. Их я и решил обезвредить в первую очередь. Из-за плохого пороха бомбарды сейчас стреляли максимум метров на четыреста. Мои пушки били раза в полтора дальше. Я развернул барк левым бортом к противнику, подождал, когда он приблизится.

— Руль право на борт! — приказал я рулевому, а пушкарям: — Левый борт, залп!

Шесть орудий отгрохотали почти одновременно, выбросив вместе с ядрами черную тучу. В форкастель галеаса попало всего одно ядро. Еще одно прошило борт ниже шпирона, выбросив кучу щепок, а два пролетели выше, угодили в ахтеркастель, завалив в каюты переднюю переборку.

Барк повернул на северо-северо-запад, быстро набрал скорость, оторвавшись от галеаса до того, как он приблизился на дистанцию выстрела. За это время комендоры вновь зарядили пушки. Мы опять развернулись к врагу левым бортом, подпустили его и всадили два ядра в форкастель, одно ниже шпирона и одно в ахтеркастель. Опять поворот вправо, набор скорости, отрыв от преследователя, поворот влево и очередной залп. Два ядра в форкастель, два в ахтеркастель, два в молоко.

На этот раз галеас огрызнулся, выстрелив из главного калибра. Ядро из бледно-желтого ракушечника упало метрах в тридцати от нашего борта, подняв фонтан брызг.

Барк уже начал разворачиваться. Я повел его на северо-запад, прикрикнув комендорам, чтобы заряжали побыстрее. Им помогали коллеги с правого борта. Морские пехотинцы давали остроумные советы. Сражение для них пока что — забавное зрелище. После следующего залпа в форкастель залетело сразу три ядра. Его крыша осела, придавив обслугу, а центральная, самая крупная бомбарда повернулась влево.

Теперь можно сближаться бортами. Фальконеты большого вреда не нанесут. Я не стал поворачивать вправо, повел барк на запад, в сторону берега, дожидаясь, когда зарядят пушки. Галеас тоже повернул и с упорством бультерьера погнался за нами. Я приказал рулевому повернуть влево, матросам убрать косые паруса, комендорам прицелиться в ахтеркастель. На этот раз мы подпустили врага метров на двести.

— Левый борт, залпом пли! — скомандовал я.

Пять из шести ядер попали в цель. Ахтеркастель, расставшись с множеством щепок и обломков досок, которые разлетелись в разные стороны, превратился в груду обломков. Выстояли только бортовые переборки. Галеас по инерции продолжалдвигаться в нашу сторону.

В это время мы медленно, слишком медленно поворачивали вправо. Я собирался оторваться от врага и повторить маневр, но заметил, что галеас тоже поворачивает, но влево. На нем начали ставить и поднимать паруса. Поскольку бортовой залп у галеаса слабенький. Значит, паруса нужны не для маневров в бою, а чтобы удрать, огрызаясь из кормовых бомбард. Поворачивался он медленнее нас.

— Правый борт, целиться в верхнюю часть корпуса, где гребцы! — приказал я.

На галеасе опустили весла правого борта в воду, чтобы ускорить разворот. Хотя мы еще не полностью развернулись к нему правым бортом, я не удержался и крикнул:

— Правый борт, залпом пли!

С такой близкой дистанции трудно было промахнуться. Все шесть ядер попали в корпус галеаса. Сколько из них в гребцов — не знаю, но грести арагонцы прекратили. Опущенные в воду весла замерли, заставляя галеас поворачивать в нашу сторону. С его пушечной палубы рявкнули фальконеты, но особого вреда нам не причинили, только стоячий такелаж повредили. Ванта грот-мачты упали прямо на головы комендоров, так удачно только что выстреливших. Открыли стрельбу и наши аркебузники и арбалетчики, заставив врагов действовать осмотрительнее. Попрятались и арагонские матросы, так и не установив фок. Видимо, галеасом некому теперь командовать. Затих, ожидая продолжения.

Барк тем временем продолжил поворачивать вправо. Он медленно пересек носом линию ветра, а потом начал уваливаться всё быстрее. И опять пришел черед батареи левого борта. Она долбанула ядрами по верхней части корпуса галеаса. В районе мидель-шпангоута образовалась большая дыра, через которую было видно нутро вражеского корабля. Там была куча из обломков и человеческих тел. Кто-то вытаскивал из-под обломков раненых. Дыры поменьше образовались и в других частях корпуса галеаса.