— Следующий заряд — картечь! Нечетные целят по палубе, четные — в пробоины! — отдал я приказ.

Барк под острым углом приближался к жертве. Казалось, наш корабль тоже понял, что дело сделано, что можно безнаказанно расправляться с врагом. С расстояния метров тридцать мы всадили шесть порций картечи в галеас. Из него вырвался истошный вопль боли. С палубы исчезли последние отчаянные бойцы. Экипаж галеаса попрятался, кто где мог. Следующий залп не потребовался, потому что выше планширя появилась рука с белой в красных пятнах крови рубахой и принялась размахивать ею.

— Мы сдаемся! — прокричали на испанском и французском.

Я приказал лечь в дрейф и спустить на воду баркас. Призовая партия из двух десятков матросов и морпехов под командованием Антуана Бло отправилась на галеас. Они должны были переправить на барк командиров и рыцарей, если таковые имелись, узнать, откуда и куда следовали, какой везут груз, сколько осталось живых.

Вернулся шкипер примерно через полчаса с пятью большими сундуками с железными углами и рукоятками, закрытыми на большие висячие замки. Привез и испачканные кровью ключи от этих замков. Сундуки были заполнены биллонными арагонскими монетами, по двадцать тысяч в каждом. Называли эти монеты новенами. На аверсе голова короля в короне и надпись «Король Хуан», а на реверсе крест и надпись «Король Арагона». Примерно на половину они состоят из серебра. Во Франции обменивались по приказу короля на семь денье. Это почти три тысячи экю. Плюс галеас тысячи на полторы-две потянет.

— Везли из Валенсии в Перпиньян, — доложил Антуан Бло. — Наверное, чтобы повысить боевой дух руссильонцев.

— А знатных рыцарей там нет? — шутливо поинтересовался я. — Еще пара тысяч экю нам бы не помешала!

— Все погибли, — ответил шкипер. — Они были в фор- и ахтеркастлях.

— Сколько живых осталось? — спросил я. — Грести есть кому?

— Конечно, есть! — воскликнул Антуан Бло. — Их там еще около сотни живых и здоровых!

Бей по командирам, а остальные в плен сдадутся.

— Возвращайся на галеас, наведи там порядок и двигайся за нами, — приказал я. — Скажешь арагонцам, что в Марселе всех отпущу.

— Ребята говорят, что пленных можно продать в Гранаде, что гребцы там в большой цене, — подсказал шкипер.

— Не будем гневить бога, продавая единоверцев, — отверг я предложение.

На самом деле я хотел, чтобы арагонцы узнали, что мы отпускаем пленных. Тогда будут сдаваться быстрее. Они благоразумно решат, что погибать за чужое имущество — слишком глупо. Жестокий выигрывает первое сражение, милосердный — решающее.

Галеас оказался разбитым сильнее, чем я думал. За время перехода в Марсель его немного подремонтировали, но все равно впечатление производил печальное. Продать его удалось всего за тысячу двести экю. Зато арагонские монеты здесь шли по восемь денье. В итоге то на то и вышло. Я оставил королевскую долю в арагонских монетах. Уверен, что Людовик Французский найдет, кого на них купить. Экипажу тоже выдал их долю новенами. В биллонных монетах добыча казалась солиднее. Даже юнгам досталось по целой кубышке новенов. Я дал морякам неделю на то, чтобы уменьшить нагрузку на кошелек и некоторую часть тела. Гулянка шла сразу во всех тавернах города. Я не предполагал, что здесь так много проституток. Подозреваю, что часть безутешных вдов и целомудренных дев не устояли перед звоном биллонных монет.

Я решил обменять свою долю на золотые монеты, которые занимают меньше места и не так подвержены колебаниям курса. Мелким менялам такая сумма была не по плечу, поэтому обратился в банк. Их в Марселе было несколько. Все итальянские. Парни с Апеннинского полуострова потеснили иудеев, подмяли под себя этот бизнес почти во всей Западной Европе. Один из банков принадлежал семейству Градениго. Располагался он в красивом доме, сложенном из красно-коричневого кирпича. Окна застеклены и защищены дубовыми ставнями, покрашенными в темно-синий цвет и сейчас открытыми. Мраморное крыльцо из трех ступеней вело к дубовой двери, оббитой полосами надраенной меди. Стены большого офиса украшены росписью на библейские сюжеты. Напротив входа стоял длинный стол, накрытый темно-красной скатертью, перед которым стояла длинная лавка, заяложенная задницами клиентов, и за которым сидели на стульях с низкими спинками два клерка, оба лет сорока, итальянцы, черноволосые и крючконосые. Гены германских предков вымыло окончательно, остались только римские. Справа на невысоком помосте стоял стол поменьше, за которым сидел мужчина лет тридцати с гладко выбритым лицом. Черные волосы до плеч, спереди выстрижены скобкой, открывая высокий лоб. Кожа смугловатая. Нос большой, с горбинкой. Сочные губы. Выпирающий подбородок. В жизни бы не подумал, что это один из моих потомков. Он просматривал какие-то бумаги, отпивая вино из серебряного кубка емкостью грамм двести. Перед его столом находился стул с кожаной подушкой. Видимо, для важных клиентов. К нему я и направился.

— Какие дела привели ко мне шевалье? — душевным, вкрадчивым голосом поинтересовался банкир, обменявшись со мной приветствиями. — Хотите получить кредит?

— Нет, — ответил я. — Хочу обменять арагонские биллоны на золотые экю.

— Мои помощники с удовольствием помогут вам, — попытался он отфутболить меня, решив, наверное, что передним ним в лучшем случае командир руты.

— Не уверен, что это в их компетенции, — сказал я и назвал сумму, которую надо будет обменять.

Мой потомок сразу преобразился, став слаще меда, и представился. Звали его Гвидо Градениго.

— Только придется подождать, когда наберем нужное количество экю, — предупредил он. — Но если возьмете венецианские цехины или флорентийские флорины, поменяем сразу.

- Мой дед имел дела в Ла-Рошели с банкиром Джакомо Градениго. Не ваш родственник? — поинтересовался я.

— Мой прадед! — горделиво ответил Гвидо Градениго. — Он основал наш банк. Теперь у нас офисы по всей Европе!

— А где еще? — спросил я.

— Кроме Ла-Рошели, где наше главное отделение, и Марселя, еще в Париже, Бордо, Руане, Лондоне, Брюгге, Гамбурге, Любеке, — перечислил он.

Видимо, охватили всех членов Ганзейского союза и ее основных партнеров. Оставалось только порадоваться за них.

— А в Новгороде есть? — перебил я.

Гвидо Градениго немного смутился, будто я обвинил его во лжи:

— Есть у нас планы открыть офис и в Новгороде, но пока не дошли руки.

— Жаль! — сокрушенно произнес я, словно офис в Новгороде и был тем делом, из-за которого пришел в банк.

— У нас там есть деловые партнеры, купцы из Любека, можем через них оказать любую посильную помощь, — предложил банкир.

— Я напрямую к ним обращусь. Давай поговорим о другом деле. Я готов положить эти деньги и еще кое-какие в ваш банк под проценты. Смогу потом получить их в любом из ваших офисов? — поинтересовался я.

— Конечно! — заверил он.

— Какой дадите процент? — спросил я.

— Два, — сразу ответил Гвидо Градениго, но когда узнал, о какой сумме пойдет речь, поднял до трех с половиной.

Я решил оставить в банке почти все, что добыл на службе у короля Людовика Одиннадцатого. Договор занимает намного меньше места, да и какие-никакие проценты набегут. Правда, есть шанс потерять деньги из-за банкротства банка, но кто не рискует, под того вода не течет и портвейн не просачивается.

На следующий день мои матросы принесли в банк два сундука с арагонскими монетами и мешок с золотыми экю и «альфонсинами». Деньги были пересчитаны трижды, проверена каждая монета. После чего составили договор.

— В наших французских офисах будут предупреждены о договоре недели через три-четыре, а в Англии, Фландрии, Римской империи узнают позже, по мере того, как туда доберутся мои письма, — предупредил Гвидо Градениго.

— Мне не к спеху, — сказал я. — Еще какое-то время побуду здесь и, даст бог, пополню счет.

— Наш банк всегда рад таким клиентам! — заверил он.

Я бы сильно удивился, если бы они были не рады. Из того, что я слышал, самый низкий процент, под который давали деньги, да и то королю, равнялся четырнадцати. Остальным кредит обойдется еще дороже. Так что на моих деньгах они заработают раз в пять-шесть больше, чем я. Торговать деньгами — самое выгодное дело: зарабатываешь на чужой нужде, которая трудится за тебя, не зная сна и покоя.