Имелся здесь и двухэтажный магазин — предок универмага. На первом этаже торговали тканями со всего мира, мехами и изделиями из них, дорогой обувью, как мужской, так и женской. В большинстве случаев она была на левую и правую ногу, но попадались и взаимозаменяемые пары. На втором этаже продавали товары для женщин. Оно и правильно. Нормальный мужик ради барахла по лестнице карабкаться не будет. Там продавались шляпки, перчатки, кисеи, покрывала, платки, гребни, зеркала, косметика, духи, украшения из благородных металлов и драгоценных камней.

Я приобрел кусок «сарацинского» мыла, которое было зеленого цвета и пахло хвоей, изготовленное, наверное, с использованием хвои ливанского кедра, три пары шелковых чулок, двое портов и рубах, черные кожаные башмаки на толстой подошве, с тупыми носами и шнуровкой сбоку, шерстяные темно-синие дублет и длинный гаун и черную фетровую шляпу с широкими полями и белым страусовым пером, которое как бы пыталось обвиться вокруг тульи. Кстати, при изготовлении фетра используется ртуть, поэтому шляпники считаются самыми веселыми парнями в городе. Чертей они видят чаще, чем алкоголики, поэтому до старости доживают редко.

Рядом с ратушей было лобное место — каменно-деревянный помост с виселицей на четыре персоны, сейчас пустовавшей, железной клеткой, в которой, как догадываюсь, отсыпались два ночных буяна, дубовой плахой диаметром около метра и тремя колодками — деревянными конструкциями с прорезями для головы и рук. Одна была в работе. Парень лет шестнадцати с красивыми каштановыми волосами, густыми и волнистыми, узким лицо, покрытым пушком над верхней губой и на подбородке, стоял на коленях по одну сторону крайних слева колодок, а его голова и кисти рук торчали по другую. Возле головы кружилась черная муха. Как только она садилась на покрытые потом лоб или лицо, юноша дул в ту сторону или тряс головой, сгоняя ее. Муха взлетала, кружилась немного и снова садилась. Еще несколько мух облюбовали спину. Этих было труднее прогнать. На преступнике была длинная грязная полотняная белая рубаха, задранная верх, чтобы солнце сильнее припекало тело и мухам было привольней. Правая штанина коротких портов была мокрая, прилипшая к бедру. Судя по отсутствующему взгляду преступника, наказание длилось не первый день. В колодки заковывали обычно мелких преступников. Наказание было не столько болезненным, сколько унизительным, делающим посмешищем.

— За что его? — спросил я стражника — мужчину лет тридцати, без доспехов, но с дубиной, — который стоял в тени и поглядывал на часы на башне ратуши, ожидая, наверное, пересмены.

— В трактире переночевал и «заплатил обезьяньей монетой» (не заплатил, удрав, используя какую-то уловку), торговцу вином глаз подбил, за то, что тот не наливал бесплатно, а судье говорил, что он — школяр из Парижа, но бумага от декана оказалась поддельной, — рассказал стражник.

Какая многогранная личность этот юноша! Странно, что оказался в колодках. Школяры считались людьми церкви и подлежали только ее суду. Видимо, слишком нагло начали себя вести, вот власть и заставила деканов отвечать за своих подопечных, выдавая документ-поручительство, а те стали осмотрительнее. Этому школяру такое поручительство не досталось. Как догадываюсь, за всё хорошее. Я и сам был в его возрасте разгильдяем, поэтому такие парни мне по душе.

— Как тебя зовут? — спросил я на латыни, чтобы проверить, действительно ли он школяр.

Лицо преступника сразу ожило. Он посмотрел на меня снизу вверх, отчего его синие глаза почти спрятались под набровными дугами. Смазливый малый. Наверное, очень нравится девкам.

— Лорен Алюэль, — ответил он.

— На кого учился? — задал я второй вопрос.

— На физика, — ответил Лорен.

Физиками называли врачей.

— Не устал так стоять? — с легкой иронией поинтересовался я.

— Хочешь постоять за меня?! — вяло улыбнувшись, тихо вымолвил он.

Если человек в такой ситуации не потерял чувство юмора, значит, с ним можно иметь дело.

— За сколько его можно выкупить? — спросил я стражника.

— Экю судье, экю торговцу, семь су трактирщику и нам пять, — ответил он.

— Вам хватит и три, — сказал я. — Итого два экю десять су. Правильно?

— Не силен я в счете, — признался стражник. — Сейчас сержант со сменой прибудет, с ним договаривайся.

Сержант оказался пожилым воякой в железной широкополой шапке, стеганке с короткими рукавами, портах и сапогах с отворотами. Вооружен жезлом с цветком лилии на верхушке — атрибутом власти, поскольку городская полиция пока не обзавелась форменной одеждой. Приехал сержант на гнедом жеребце, который по лошадиным меркам был его ровесником. Обменявшись взглядами, мы оба поняли, что визави знает о войне не понаслышке. Поэтому торга не было. Сержант взял деньги и приказал освободить Лорена Алюэля.

— Зачем он вам нужен, шевалье? — спросил старый вояка.

— Попробую сделать из него кутильера, — ответил я.

Он посмотрел на юношу, покачал головой:

— Шибко грамотный, сбежит.

— Если не убьют раньше, — сказал я.

Сержант посмотрел на меня с пониманием. Наверное, принял за «живодера». Так теперь называли бригантов и других разбойников. Впрочем, заметной разницы между солдатом и разбойником до сих пор не было. Грабили и насиловали и те, и другие. Просто в определенный момент оказывались по разные стороны баррикад. Зато изменилось само отношение к людям с оружием. Если в прошлую эпоху граница между знатным и незнатным воином была заметна, то сейчас она почти стерлась. Как объяснил мне Жан Дайон, военный человек стал благороден по определению. Происходило возвращение к началу рыцарства, когда каждый, кто становился воином, превращался в благородного человека. Впрочем, и тогда, и сейчас пропасть между богатым воином и бедным была больше, чем между бедным воином и крестьянином. По пути сюда я видел несколько жилищ рыцарей, которые от крестьянских изб отличались только наличием деревянного донжона, маленького и низкого, больше похожего на недостроенную колокольню. Да и рыцари попадались редко. По крайней мере, те, кто носил позолоченные шпоры. Сеньоров стало больше, а рыцарей — меньше. Простой воин с аркебузой теперь ценился выше, потому что был сильнее.

В трактире меня поджидали четверо жандармов и их красномордый капитан. Они сидели во дворе, смотрели, как пять жеребцов уминают халявное сено, а их командир — внутри, где поглощал халявное вино. Долговязый Шарль из кожи лез, чтобы угодить ему. Видимо, были причины опасаться жандармов.

— Вот он! — воскликну трактирщик, увидев меня. — Я же говорил, он в город пошел!

— Тебя хотят видеть в Плесси, — произнес капитан тоном, который не подразумевал уточняющие вопросы.

Я узнал, что Плесси — это одна из резиденций короля Франции. Видимо, сеньор дю Люд порекомендовал меня кому-то из более важных персон. Обижаться на меня ему вроде бы не за что.

— Оседлай мою лошадь, — приказал я Долговязому Шарлю, а его дочери: — Принеси чистую кружку.

Я сел напротив капитана и, когда Розали принесла кружку, налил себе вина из того кувшина, из которого угощался он.

— Проводи его в мою комнату, пусть оставит там покупки, а затем помой его и накорми за мой счет, — показав девушке на Лорена Алюэля, распорядился я. — И не приставай, платить ему нечем.

Капитан жандармов весело заржал. Наверное, и с ним расплачивались сладким бартером.

— Кто хочет меня видеть? — спросил я, отпив вина, которое оказалось хуже того, что утром Розали подала мне.

— Там узнаешь, — ответил капитан.

Мне показалось, что он и сам не знает.

— Сколько тебе платят? — поинтересовался я, чтобы не скучно было ждать.

— Две выплаты по пятнадцать экю в месяц, — ответил капитан жандармов.

Скорее всего, рядовой жандарм получает в два раза меньше. Не густо. Как я узеал, свою руту набирать тоже нет смысла. В мирное время их больше не нанимают, а в военное предпочитают те, что набраны местными сеньорами, которые потом будут отвечать за своих солдат. Натерпелись от «живодеров», вот и приняли меры. Жан Дайон сказал мне, что в Италии или Германии города нанимают отряды для охраны и защиты, но трофеи там вряд ли будут, а жить на одну зарплату я уже разучился.