На якорь возле Котлина встали под вечер. Дождь к тому времени прекратился, но с острова несло сыростью и гнилью. Видимо, снег здесь сошел всего несколько дней назад. На ночь поставили сети, чтобы утром поесть свежей рыбы. Датчанин без нее, как узбек без дыни.

На следующее утро к барку потянулась на кожаных лодках чудь белоглазая. Вместе с мужчинами приплыли женщины и дети. Они привезли меха белки, горностая, куницы, лисы, бобра, волка, медведя и шкуры оленей, тюленей, нерп. На этот раз меняли не только на алкоголь. Сперва брали муку, соль, ножи, железные наконечники для копий и гарпунов, котелки, яркие и дешевые ткани, Но большая часть привезенного все равно уходила на вино. Пили всей семьей, включая маленьких детей. Это был их праздник окончания зимы. Мои матросы опускали бесчувственные тела в кожаные лодки, которые затем буксировали к острову и вытаскивали на мелководье. Грабить пьяных я запретил. Когда меха и шкуры закончились, аборигены начали возить тюлений жир. Его хватало только на опохмелку. Мои матросы перетапливали жир на острове в больших котлах на кострах. Остальные занимались перевозкой бочек с сельдь на остров, чтобы освободить трюма, а обратно везли бочки с ворванью. К моменту прихода флотилии новгородских купцов, трюма барка были заполнены этими бочками примерно на четверть.

Купец Антип Федорович Булава первым прибыл на барк. Наметанным взглядом он оценил сложенные возле кормовой надстройки шкуры, покивал головой, соглашаясь со своим внутренним собеседником. Наверное, ему сообщили, что я вел торговлю с аборигенами.

У меня в каюте, выпив вина за встречу, Антип Булава спросил:

— Меха у чуди тоже ты купил?

— Да, взял немного, — признался я. — А что, нельзя?

— Мне без разницы, я с ними не торгую, — ответил он.

Купец сообщил, сколько и чего привез. Я проинформировал о своем грузе.

— В прошлом году пчел много передохло, воск и мед подорожали, — начал было Антип Федорович.

— Ты не поверишь, но овец тоже много передохло, ткани подорожали, — насмешливо произнес я и закончил серьезно: — Но я цены не поднимаю. Как договорились, так и продаю, что и тебе советую.

— Это не я, это мои компаньоны потребовали, чтобы сказал тебе. По мне, как договорились, так и сторгуемся, — сообщил купец Булава.

— Разумное решение, — поддержал я. — Компаньонам передай, что меня на слабо не возьмешь. Мне и так часть груза придется на палубе везти. Могу от некоторых ваших товаров отказаться.

— Обязательно передам, — заверил он.

Антипу Федоровичу Булаве, как понимаю, осложнять отношения со мной ни к чему. Он берет мой товар первым и самое лучшее. Наверное, что-то имеет и с остальных, как организатор каравана. За одну короткую ходку и без особого риска зарабатывает столько, что хватит несколько лет жить безбедно. Впрочем, у жадности только один достойный конкурент — глупость.

Обмен товарами прошел быстро и без проблем. Больше никто не заикался о повышении цен. Мой товар осматривали не так дотошно, как в прошлом году. Разве что возле пушек долго вертелись. Антип Федорович в прошлом году заказал мне десять бронзовых пушек, стреляющих девятифунтовыми ядрами. На ладьях использовались трехфунтовые фальконеты, поэтому я поинтересовался, зачем ему пушки?

Он помялся немного и сообщил:

— Ливонцы собираются в гости к нам пожаловать. Надо будет встретить их с честью.

— Уверен, что они не забудут ваше гостеприимство! — пошутил и я, знавший, что Ливонский орден до Пскова и Новгорода не доберется, и пообещал привезти пушки.

Отлили их в Ольборге этой зимой под моим руководством. Раньше там такие большие из бронзы не делали, а клепали из железных полос, которые стягивали кольцами. Две бронзовые пушки после испытаний пришлось переливать, но со второй попытки сделали, как надо. Теперь можно будет им заказывать и двенадцатифунтовые пушки. Заодно изготовили и лафеты на колесах, чтобы возить четырьмя лошадьми, запряженными цугом.

— Наши мастера делают позатейливее, с узором всяким, — немного покривившись, высказался о пушках купец Булава.

— Вы будете ими хвастаться перед ливонцами или стрелять? — поинтересовался я. — Если стрелять, то без узора надежнее.

— Пожалуй, что так, но с узором они бы дороже стоили, — поделился он.

— Дорога ложка к обеду. Придержи до прихода незваных гостей — покупатели заберут пушки по хорошей цене, — посоветовал я.

К лафетам у него замечаний не было. Здесь пока не научились делать такие. Стволы укладывали в выдолбленные бревна и перевозили на телегах. Я объяснил, как готовить пушки к бою, сделал из каждой по одному пробному выстрелу по деревьям на острове. Ядра долетели до них и даже завалили пару сосен.

— Ишь, какие! — подивился Антип Федорович. — Наши так далеко стрелять не умеют.

Я не стал говорить ему, что у них порох намного хуже, чем у меня. Дарить секрет изготовления гранулированного пороха высокого качества не собирался. С теми опасностями, которые предстоят Руси, справятся и без него.

Мы договорились, что привезем в следующий раз, после чего отправились в разные стороны. Палуба барка была заставлена бочками с воском и завалена шкурами и линями, канатами, тросами. В бою они были бы серьезной помехой. На мое счастье и к огорчению экипажа, никто не отважился напасть на нас.

В последние годы в двадцать первом веке я работал на линейных судах. Обычно это два или три порта захода. За время контракта побываешь в них несколько раз, хорошо их изучишь. Иногда я советовал лоцману, если считал его недостаточно опытным, сесть в углу ходовой рубки и попить чайку или кофе, а не лезть с советами. Лоцмана попадались — диву даешься, почему до сих пор в профессии?! Наверное, срабатывает принцип «дуракам всегда везет». Порой мне казалось, что лоцмана воплощают все отрицательные черты своего народа. Русский и финн должны обязательно выпить во время проводки, но и пузырь в презент тоже возьмут; араб не уйдет без блока сигарет, а лучше трех; африканец возьмет всё, что дашь и за чем не углядишь; француз поговорит о бабах; янки — о деньгах; англичанин — о погоде; латиноамериканец — обо всем понемногу и при этом успеет выпить и покурить на халяву; японец будет упорно молчать, а если предложишь презент, посмотрит взглядом отъявленного интернационалиста. Впрочем, это, так сказать, усредненные данные. Жизнь многообразнее. Можно было в Западной Европе нарваться на африкано-японский вариант.

В пятнадцатом веке лоцмана были, если можно так выразиться, внутренне похожими друг на друга — молчаливыми, неизбалованными и при этом высокопрофессиональными. Что не удивительно, потому что за гибель судна могли заплатить головой в прямом смысле слова, и никто бы за них не заступился. За помадку судна на мель капитан имел полное право отвести лоцмана на бак и отрубить ему голову, но именно на баке. Несмотря на то, что я вторую навигацию работал на линии Ольборг — устье Невы — Ольборг — Гамбург, в устье Эльбы взял лоцмана — пожилого сутулого мужчину лет пятидесяти, бурое, обветренное лицо которого казалось выдолбленным из гранита. Он подплыл на двухвесельном тузике, сообщил, что уровень воды в реке очень низкий, и предложил свои услуги за пять бургундских серебряных су. Видимо, меня и в Гамбурге считали бургундом. Когда есть деньги, а сейчас они были, я старался помогать труженикам моря. Лоцман сам встал к колдерштоку и уверенно повел барк. Ветер был почти попутный, поэтому мы легко преодолевали течение. Не выпендриваясь, лоцман выпил предложенное вино и съел бутерброд с копченой селедкой. Немного удивился, когда я заплатил на одни су больше. Чаевые пока что не вошли в моду.

— Ты хорошо справился со своей работой, — объяснил я.

— Если я буду нужен, Свен Фишер знает, где меня найти, — сказал на прощанье лоцман.

Во время проводки оба немца делали вид, что незнакомы. Почему они держали это в секрете — понятия не имею. Может, чтобы Свену Фишеру было легче отрубить голову лоцману, если тот не справится со своими обязанностями. Боцман теперь выполнял одновременно роль судового палача и священника. Как палач он больше орудовал «кошкой» — плеткой с тремя хвостами, которой воспитывал нерадивую молодежь, а на роль священника попал, благодаря Библии, которую взял на свою долю добычи. Кстати, оценили ее в десять золотых гульденов. Наверное, думали, что позарюсь я. Не стал им говорить, что атеист. Они пока не знают такое ругательное слово. Уверены, что все верующие. Только не все выбрали правильного бога и, что важнее, правильных священников.