— Будем надеяться, что наша добыча поможет королю разгромить врагов, — пожелал я.

— Давно такую богатую добычу никто не захватывал! — похвалил Жан де Монтобан. — О твоей удачливости уже легенды ходят!

— Удачу хватает за волосы тот, кто бежит впереди нее, — поделился я жизненным наблюдением.

— Не всем это удается! — произнес он с сожалением, хотя, по моему мнения, ему-то жаловаться на удачу грешно, потому что имеет немало, ничем не рискуя, наслаждаясь жизнью в тепле и покое. — Я решил часть своей доли взять лошадьми. Там есть несколько прекрасных жеребцов.

Я тоже присмотрел несколько боевых коней. У меня появилась мысль, что пора заводить семью и постоянную базу на берегу. Если добычу удачно продадим, в чем я не сомневался, то вырученных денег хватит на очень большую сеньорию и кое-что останется. Займусь по старой привычке разведением лошадей на ее полях и лугах. Я отобрал трех боевых коней и трех иноходцев и отправил пастись на ферму тестя Антуана Бло, который продал в Руане скюты и приехал в Онфлер.

Или захваченные нами лошади были не совсем то, что сейчас надо французской армии, или у короля были заботы поважнее, но ответ мы ждали две с половиной недели. Он был положительный. Вместе с гонцом прибыли два интенданта, которые дотошно осмотрели, оценили и зарегистрировали каждого жеребца. Сумма получилась ниже той, с которой адмирал Жан де Монтобан ожидал получить свой процент. Мои потери частично возместили королевские наградные в тысячу экю и пожелание Людовика Одиннадцатого служить ему так же верно, за что меня будут ждать и другие материальные поощрения.

Половину вырученных денег я поместил в руанском отделении банка Градениго, а вторую отдал на хранение в монастырь бенедиктинцев. Монахи научились зарабатывать на деньгах, не отдавая в рост, что им было запрещено, а сберегая чужие за плату. Я привез им сундук с монетами, закрытый на замок и опечатанный. Два монаха в сопровождении аббата — худого суетливого мужчины лет сорока восьми, у которого волосы вокруг тонзуры были черные, а ниже седые, — отнесли сундук в подвал. Кстати, аббат был одет в длинный красный однобортный гаун. Мода на сутану еще не наступила. Клириков отличала от мирян только тонзура. За хранение сундука я должен был платить по экю в месяц. Я заплатил вперед до декабря. Не думаю, что перемирие подпишут раньше, чем станет холодно воевать. Западноевропейские вояки все еще путают войну с приятным путешествием. Из-за этого проиграют и Наполеон, и Гитлер.

Ла-Манш и южная часть Северного моря опустели. Англичане и бургунды боятся высунуть нос из порта. Десятки французских каперов, поодиночке и эскадрами, крейсируют в этих водах, разыскивая добычу. В последнее время стали захватывать даже рыбацкие лодки, чтобы хоть как-то вознаградить себя за потерянное время. Мы тоже прошлись дважды по проливу с запада на восток и обратно и не встретили ни одного вражеского судна. Сообщение Англии с материком было прервано. Наши коллеги сообщили, что несколько дней назад английский флот из двух десятков кораблей вернулся в Лондон из Кале, куда отвозил подкрепление и припасы английской армии, расположенной в Пикардии. Видимо, сейчас грузятся для новой ходки. Собраться вместе и напасть на англичан французские каперы не решались. Нападать в одиночку не имело смысла. Захватить, может, кого-то и сумеем, но увести не дадут. Надо было искать добычу в другом месте. Вариантов было два — восточное или западное побережье Англии. Мы на ночь легли в дрейф в проливе Па-де-Кале, чтобы поутру сделать выбор. Если не знаешь, куда плыть, положись на ветер.

Утром он задул с юго-востока, и мы пошли на запад. Ла-Манш был необычно пуст даже по меркам этой эпохи. Мы заметили только пару небольших кораблей, скорее всего, французских, потому что, заметив барк, повернули на юг, к нормандскому берегу. Возле острова Уйат шуганули английских рыбаков на баркасах и больших лодках. Они повытаскивали свои плавсредства на берег, наблюдая с суши за нами. Наверное, матерят. Наверху вняли их проклятиям и наслали на нас встречный западный ветер и течение. Дальше мы пошли галсами, приближаясь то в бретонскому берегу, то к английскому. Обогнув мыс Лендс-Энд, пошли к Бристольскому заливу. Меня тянуло в знакомые места. Шли в пределах видимости берега. На нем стало больше деревень, чем было сотню лет назад и будет в двадцать первом веке. Меньше стало лесов и больше пастбищ. Скоро Англия превратится в огромное пастбище для баранов. А кто еще захочет жить в таком климате?!

На этот караван каравелл мы наткнулись сразу после утренних сумерек. Их было дюжина. Двух- и трехмачтовые, с красно-бледно-желтыми латинскими парусами. Наверное, португальские. Самые большие длиной метров пятнадцать. Скорее всего, продали англичанам вино, а домой везут ткани. Не думаю, что португальцам нужна английская шерсть. Своя у них, конечно, хуже, но и мастеров делать высококлассные ткани у них нет. Видимо, лежали в дрейфе, ждали, когда рассветет, а теперь двинулись дальше, как раз нам навстречу. В сумерках барк с парусами и корпусом, выкрашенными в шаровый цвет, заметили только, когда между нами оставалось мили три. Отреагировали быстро. Развернулись на обратный курс и начали поджиматься к берегу. Мы погнались за ними.

Ветер все еще дул западный. Ночью стихал баллов до двух, а с утра раздувался, добираясь к обеду до четырех-пяти. Во второй половине дня обычно шел дождь, убивая ветер и волну. Из-за дождя барк не просыхал. Казалось, деревянные детали корпуса настолько пропитались влагой, что стукни кулаком по любой — и полетят брызги. Зато с пресной водой не было проблем. Пей, сколько хочешь, мойся, стирайся. Правда, никто особо не увлекался водными процедурами. Люди в эту эпоху стали чистоплотнее. В городах много бань, а в богатых домах ванные комнаты с большими деревянными лоханками. Говорят, у очень богатых имеются мраморные ванны, какие были у константинопольских вельмож, но я сам не видел. Наверное, богатые ромеи, разбежавшиеся по всему миру после захвата их империи турками, принесли с собой и моду на частое и комфортное мытье.

Примерно часа через полтора, когда до замыкающей каравеллы оставалось кабельтовых пять-шесть и комендоры погонных орудий уже готовились сбить у нее паруса, мы сели на мель. Получилось это плавно, даже я не сразу понял, что случилось. Грунт здесь илистый, мягкий. Вминаешься в него и застреваешь. Паруса наши были наполнены ветром, а кильватерный след исчез. Появились другие следы — отливного течения, воды которого огибали корпус барка по носу и корме. Легкие мелкосидящие каравеллы быстро удирали. «Всё пропало, гипс снимают, клиент уезжает!».

— Кажется, сели, — произнес шкипер Антуан Бло.

Он предупреждал меня, что здесь мелковато. Я и сам знал, поэтому не придал значения его словам. Увлекся погоней, слишком приблизился к берегу, решив, что, раз они проходят, значит, и мы проскочим, позабыв, что у барка, даже в балласте, осадка, как минимум, на метр больше.

Если бы я сел здесь на теплоходе, то дал бы сейчас самый полный назад и начал перекладывать руль с левого борта на правый и обратно, «раскачивать» судно. Уверен, что через несколько минут слезли бы с мели без тяжких последствий. На паруснике дать задний ход, когда ветер дует в корму, не получится. Надо или якорь с кормы заводить и вытягиваться шпилем или спускать на воду баркас, чтобы взял на буксир. Можно совместить оба способа. Но лучше дождаться полного прилива, который сам снимет нас с мели. Сейчас примерно половина отлива. Значит, можно отдохнуть часов семь-восемь.

— Убрать паруса! — приказал я.

Каравеллы уходили всё дальше и забирали мористее. Наверное, поняли, что с нами случилось. Возвратиться и напасть вряд ли рискнут. Могут и сами сесть рядышком.

Я убедился, что они не настолько глупы или отважны, и приказал Жакотену Бурдишону, показав на деревню, которая была примерно в двух милях от нас:

— Спускай баркас и шлюпки и отправляйся с десантом на берег. Разграбьте деревню. Далеко не уходите. Если выстрелим из пушки, сразу возвращайтесь.