Реальность оказалась прозаичнее.

— Швейцарцы настояли, чтобы мы убирались к чертовой матери! Не хотят идти в бой вместе с предателями! — с нотками самобичевания рассказал мне командир роты Россо Малипьеро. Не все итальянцы — кампобассы. — Поедем в замок Конде. Он возле переправы через какую-то реку. Граф уверен, что остатки бургундской армии побегут туда. Неплохо поживимся.

Убить и ограбить разбитого в сражении работодателя — это уже в рамках кодекса чести, я бы даже сказал, что это святая обязанность честного наемника. Мол, если взялся командовать, то воюй хорошо или обижайся на себя, а мы должны или погибнуть, или вернуться домой богатыми. Второе предпочтительней.

— Поедем последними, — тихо сказал я бойцам своего «копья».

В бургундскую армию возвращаться уже поздно. Там нас, скорее всего, примут за шпионов. Сидеть с графом Кампобассо в замке тоже не резон. Если Карл Бургундский действительно побежит в ту сторону, они его не упустят. Джакомо Галеотто живой герцог не нужен, потому что выкупится из плена и обязательно отомстит. Но побежать может и в другую сторону, где неплохо было бы оказаться мне.

Наш отряд проехал по краю леса, потом по лесной дороге и на перекрестке, на котором мы утром повернули налево, опять повернул налево и поехал от бургундского лагеря. Я придержал своего коня, чтобы отстать, как можно больше. Скорее всего, всем по барабану, поеду я с ними или нет. Никто за нами гнаться не будет. Когда хвост отряда скрылся в лесу за поворотом, я продолжил путь прямо. Эта дорога проходила мимо Нанси, на расстоянии несколько километров от него. Была она уже той, что шла вдоль реки Мерц, и не такой наезженной. Видимо, соединяла деревни с городом. Мы добрались по ней до узкой речушки или широкого ручья. У берегов образовался тонкий ледок, который со звонким треском ломался под копытами лошадей. Середина была чиста. Вода там казалась необычно темной и глубокой, хотя лошадям было всего по колено. Дальний берег медленно поднимался вверх. Возле речушки росли покрытые белым снегом кусты, за которыми, метрах в тридцати от воды, шли невысокие лиственные деревья с черными кривыми ветками и несколько лохматых елок.

— Здесь и остановимся, — сказал я своим бойцам.

Никто не возражал. Им уже ясно, что дороги назад нет, а уехать домой, не прихватив добычи, не по-наемничьи. Они доверяли мне, считая таким же охотником за добычей, как и сами. В прошлый раз неплохо поживились. Даст бог, и в этот раз что-нибудь захватим.

Мы проехали вперед, а потом свернули с дороги вправо, углубились в лес метров на сто, до ложбины, в которой и остановились. Лорен Алюэль и Тома принялись устанавливать палатку. Арбалетчика я послал замести наши следы. Лучники, аркебузир и пикинер пошли со мной к речушке. На краю леса я заставил их сооружать снежную стенку. Они катали комы из мокроватого, липкого и тяжелого снега и устанавливали их между деревьями. Стенка нужна была не для защиты, а для маскировки. Сложили ее высотой до уровня груди лучников, чтобы им удобно было стрелять. Для меня и аркебузира сделали бойницы. Спереди в нее натыкали еловых веток. Внимательный глаз, наверное, заметит, что здесь что-то не так, но не думаю, что удирающие будут пристально вглядываться.

Мы накормили лошадей овсом из моих припасов, поужинали копченым окороком, купленным вчера у маркитанта. Зарядив жаровню тлеющими углями, поставили ее з палатке возле выхода, а сами набились в нее и улеглись одетыми и прижавшись друг к другу, как привыкли в последнее время. Караульного я выставлять не стал. Возле палатки привязаны наши лошади. Они лучше любой собаки почуют приближение человека и начнут фыркать или ржать. Спим мы чутко. На войне восстанавливаются многие инстинкты, приглушенные так называемой культурой. Ночь была тихая. Где-то вдали выли волки, и наши лошади испуганно всхрапывали.

— Чуют смерть, — произнес арбалетчик, питающий склонность к мистике, как и большинство людей этой эпохи. — Завтра будет сражение.

Если бы волки не выли, сражение все равно бы случилось. Герцогу Лотарингскому надо как можно скорее использовать наемников, пока деньги не закончились. Да и у швейцарцев, наверное, руки чешутся от желания в третий раз надрать задницу герцогу Бургундскому и набить карманы трофеями. Говорят, они после первой победы, не имея представления о ценности вещей, потому что в своих горных деревнях таких не видели, продавали за гроши то, что стоило целое состояние. Бриллиант герцога, самый крупный из тех, которые были у западноевропейских владык, равный по цене небольшому графству, был продан всего за один золотой флорин. Иногда судьба преподносит нам подарки такие большие, что мы не можем разглядеть их ценность.

Под утро задул ветер. Сквозь сон я слышал, как хлопали по холсту палатки концы завязок, а над ней со стеклянным звоном сталкивались ветки деревьев. Проснувшись, долго лежал с закрытыми глазами. Вылезать из-под одеяла не хотелось. Мои бойцы тоже проснулись. Они знали, что я не сплю, ждали мой приказ, который выгонит их из вонючей, но теплой, палатки на холодный ветер. Я не спешил. Наш будильник — бургундская артиллерия — еще не подал сигнал.

Первым полез на четвереньках Тома. Он лежал ближе всех к чадящей жаровне и выходу.

— Снег идет! — воскликнул он радостно, высунув голову наружу.

Снег — это и хорошо, и плохо. Он заметет наши следы и присыплет стенку, замаскирует ее, но и отложит сражение, потому что рыцари в такую погоду не воюют.

Вслед за слугой полез кутильер, а потом и все остальные. Я выбрался последним, когда в снегу возле палатки было уже восемь желтых скважин, пробитых горячими струями. Добавив к ним еще одну, разделся по пояс и обтерся снегом. Эта процедура вгоняла в тоску западноевропейцев, что в двенадцатом веке, что в пятнадцатом, что в двадцать первом. Наблюдая за мной, они кривились так, будто им за пазуху сыплют снег. Это при том, что мороз был слабенький, градусов пять всего. Западноевропейцам трудно понять такое утонченное удовольствие. Приятнее только упасть в снег, выскочив из парной, когда кажется, что он шкварчит под твоим телом, как на раскаленной сковородке. Обтирание снегом придает такой заряд бодрости, что можно смело садиться завтракать.

Тома отрезал нам по куску копченого окорока и ломтю хлеба, налил по полкружки вина. Обычно солдаты разбавляют вино водой, чтобы было больше, но ждать, когда разгорится костер и растопится в котелке снег, никто не захотел. Ели молча и торопливо, словно боялись опоздать. Потом я пошел с двумя лучниками к сооруженной нами стенке, а остальным приказал разгребать снег на склонах ложбины в поисках сухой травы для лошадей, которые копытить не научены. Неизвестно, сколько нам еще придется здесь ждать, а овса осталось мало.

Наверху ветер был сильнее. Он швырял в нас сухой колючий снег. Такое впечатление, что я в России, а не во Франции. Нашу стенку присыпало основательно. Теперь уже даже очень внимательный взгляд не отличит ее от соседних бугров. Я приказал расчистить подходы к ней, чтобы завтра или послезавтра меньше работы было.

Лучники принялись отгребать снег своими щитами, а я уже собрался вернуться к палатке, когда услышал приглушенный рокот бомбард. Видимо, в отличие от рыцарей, для швейцарцев погода оказалась в самый раз. У них в горах такая зимой считается очень хорошей. Да и метель позволит им подойти незамеченными к врагу и создаст проблемы бургундским артиллеристам. Следующий залп прогрохотал минут через тридцать. Был он пожиже. Третий оказался совсем слабым.

Я оставил у стенки одного лучника следить за дорогой, а со вторым пошел в палатке. Там уже все были облачены в доспехи и готовы к бою. Тома помог мне экипироваться и остался присматривать за костром, на котором в большом медном котле с закопченными боками варилась мешанина из гороха и порезанного кусочками копченого окорока, и лошадьми со спутанными передними ногами, которые жадно щипали сухие серо-желтые былинки на расчищенных от снега склонах ложбины.