В Нормандии погода поздней осенью бывает совсем английской. Нудный мелкий холодный дождь моросит сутки напролет. Кажется, что желто-красные листья падают с деревьев от тяжести капель, скопившихся на них. Дороги раскисли. Две пары волов с трудом тянут арбу, нагруженную рулонами фламандской ткани, накрытыми брезентом и обвязанными толстыми веревками. Колеса, благодаря налипшей на них грязи, стали раза в три шире. Эта грязь поднимается вверх и частично падает, а внизу на ее место налипает новая. Я еду на коне вслед за последней арбой купеческого каравана. Уздечку накинул на переднюю луку седла, а руки спрятал в накладные карманы гауна, пришитые по моему требованию. Карманы пока не в моде, хотя складывать в них есть что. Мой конь без понуканий и подсказок старается двигаться по обочине, где желтая трава еще не вытоптана, где копыта не тонут по бабки в грязи. Присоединился я к купеческому каравану в Руане. Собирался отправиться в Реймс, но узнал, что короля там уже нет, что Людовик Одиннадцатый отправился в замок Плесси возле Тура. Следом за мной едут мой кутильер Лорен Алюэль и слуга Тома. Последний надвинул капюшон плаща на лицо, выглядывает только подбородок. Время от времени из-под капюшона вылетают ленивые плевки. Зато кутильеру дождь не мешает радоваться жизни. Лорен Алюэль или насвистывает что-то задорное, или беззлобно переругивается с возницей последней арбы. Он надеется, что сможет заскочить домой, пока я буду делать дела. За лето Лорен Алюэль получил столько, что хватит на приданое, с которым не только его сестер, но и мать заберут замуж. Свою прошлую мечту стать врачом он теперь вспоминает, как дурной сон. Сейчас его мечта — стать шкипером и захватить бесчисленное множество английских и фламандских купеческих судов. О том, что англичане вешают пиратов без суда и следствия, Лорен Алюэль знать не желает. В молодости кажется, что не умрешь никогда, а в старости удивляешься, что до сих пор жив.

По пути нам часто попадаются одиночные фермы. Обычно это одноэтажный дом фасадом на юг и с двумя крыльями, в которых служебные помещения. Окна только во двор, где копошатся свиньи, куры, утки, гуси. Постройки ограждает вал высотой метра три-четыре. На валу в два-три ряда и очень плотно растут деревья: вязы, буки, дубы. Они как бы живой стеной загораживают ферму. Рядом сад яблочный шириной метров сто. Нормандцы предпочитают сидр. Затем идет пастбище, на котором пасутся лошади, коровы, быки, козы, овцы. Климат позволяет пасти скот практически круглый год, поэтому животноводство преобладает над выращиванием зерновых. Поля не огорожены. Как мне сказали, после сбора урожая каждый может пасти свой скот, где пожелает. В оплату удобрит чужое поле. Язык, на котором говорят местные крестьяне, сильно отличается от французского парижан, как и диалекты крестьян южных провинций. В городах разница не так заметна.

Дождь прекратился, когда приближались к Вандому. Все сразу повеселели, хотя дорога оставалась такой же малопроезжей. Даже Тома скинул капюшон, открыв на всеобщее обозрение свои рыжие волосы и конопатое лицо. На постоялом дворе, где мы ночевали, купец выставил своим возничим и охранникам два дополнительных кувшина вина. Правда, вино было такое паршивое, что этот дар больше напоминал скрытую месть.

В Тур прибыли в воскресенье вечером. Судя по отсутствию жандармских караулов на дорогах, короля в Плесси уже или еще нет. Долговязый Шарль, у которого я остановился, подтвердил мои опасения.

— Уехал король, — сообщил трактирщик. — Третьего дня уехал. Со всей своей свитой и двумя железными клетками на телегах.

В клетках Людовик Одиннадцатый возил своих заклятых друзей. Кого смог поймать.

— Куда именно — никто не знает, но говорят, что в Лион, — добавил Долговязый Шарль и тяжело закашлялся, прикрыв рот ладонью.

После того, как откашлялся, заглянул в ладонь, скривился, будто увидел старого и назойливого приятеля, и вытер ее о рубаху на бедре. Там уже было много бледно-красных полос подсохшей крови. Скорее всего, туберкулез в открытой форме. Я предупредил своих помощников, чтобы держались от него подальше. Как ни странно, недоучившийся врач отнесся к моим словам с пренебрежением. Он уверен, что болезни разносит ветер, а в трактире только сквозняки бывают и то редко.

С улицы в зал зашла Розали со свертком в руках. Лицо у нее было припухшее, со светло-коричневыми пятнами. Черный шерстяной плащ распахнулся, и стал виден выпирающий живот. Вряд ли это Долговязый Шарль напортачил. Скорее всего, заслуга какого-нибудь залетного купца.

Наверное, в одни прекрасный день Розали обрадовала Долговязого Шарля:

— Я беременна, можешь выдавать меня замуж.

— А за кого? — спросил рассерженный папаша.

— Да за кого хочешь! — разрешила любящая дочка.

Покрывать девичий грех выбрали молчаливого придурковатого парня, который отводил наших лошадей в конюшню. Бьюсь об заклад, что он из деревни. Городские уже не умеют с таким безразличием ходить босиком в такой холод. Видимо, трактирщик понял, что долго не протянет, и нашел дочке мужа-слугу.

— Шевалье надолго к нам? — спросила Розали, призывно стрельнув глазами.

— Завтра узнаю, — сухо ответил я.

Не являюсь любителем беременных женщин на последних месяцах. Не покидает ощущение, что занимаешься сексом сразу с двумя, причем кто-то сачкует.

На следующий день я поехал в Плесси, чтобы узнать, где находится король. Сопровождал меня Тома. Лорена я отпустил к родне, чтобы помог сестрам обустроить личную жизнь, а заодно и покрасоваться. На часть добычи он накупил себе одежды из тонкой шерстяной ткани и шелка и обуви из мягкой кожи. Предпочтение отдавал черному и красному цветам и их оттенкам — подражал знатным. На пальцах красуются золотой перстень-печатка, на котором изображен крест, обвитый виноградной лозой, и второй с рубином, снятый с убитого ганзейского капитана. Я никогда не беру себе трофейные драгоценности, обязательно продаю или дарю их. Ромеи в шестом веке уверили меня, что украшения связаны с хозяином, помогают или вредят. Если предыдущий владелец погиб, то и нового может ожидать такая же судьба. Поэтому украшения надо покупать. Тогда они получают новый заряд и оказываются или твоим другом, или врагом, или остаются нейтральными, смотря, как будешь обращаться с ними.

В Плесси закончили строить защитные укрепления, принялись за возведение часовни. Теперь резиденция короля была обнесена двумя валами с палисадами и каменной стеной с башнями, на которых несли караул лучники. Я прошел через трое ворот. Возле первых и вторых несли караул швейцарцы с алебардами в руках и длинными кинжалами на поясе. В одежде предпочитали темно-красный и белый цвета. Только в третьем дворе охрана по-прежнему была из шотландцев. Командир караула — коренастый шатен в синем гауне с серебряными пуговицами, килте в бело-синюю клетку и черной кожаной портупее с серебряными круглыми бляшками с ликом святого Андрея, вроде бы, на которой висел короткий и широкий меч, наверное, фальшион, — поприветствовал меня, как старого знакомого. Сделал он это на родном языке. В предыдущий визит я поздоровался с ним на шотландском. В моем словарном запасе было всего с сотню шотландских слов, но и тех, что произнес, хватило, чтобы шотландцы считали меня чуть ли не земляком.

— Прискакавший вчера гонец сказал, что король сейчас в Сен-Флоране под Сомюром, но собирается перебраться в Бурж, а потом вроде бы в Лион, чтобы быть поближе к тем местам, где воюет герцог Бургундский. Так что можешь до весны гоняться за ним и так и не догнать. Как-то раз итальянские послы не могли полгода его догнать, — рассказал мне командир караула. — Лучше жди здесь. Рано или поздно король приедет сюда. Он мне сам говорил, что только в Плесси чувствует себя в безопасности.

Была у короля привычка общаться накоротке с простыми смертными. Он мог поговорить о жизни и даже спросить совет у нищего на паперти и зайти выпить вина в обычный трактир, угостить там всех и заплатить в несколько раз больше счета. Беднякам и среднему классу это импонировало, богатые купцы считали умелым, как будут выражаться в будущем, повышением своего рейтинга, а сеньоры — придурью.