На баркасе перевезли на барк капитана каракки — мужчину лет двадцати пяти, розовощекого блондина в темно-красном гауне с золотыми пуговицами и высоких черных сапогах, которые используют для верховой езды. Его отправили в каюту унтер-офицеров, предварительно сняв гаун. Пришитые к нему пуговицы тянули на годовой заработок подмастерья. В эту эпоху купцы начали подражать дворянству, выпячивать свое богатство. Причем делают это с таким же безвкусием. По их мнению, красиво — это дорого, много и ярко.

На второй каракке десятка два матросов ставили паруса. Они уже передумали делать поворот оверштаг. Собирались, наверное, выкинуться на берег. Не успели. Еще один залп картечи кого-то убил, а остальных разогнал по шхерам. Давать отпор абордажной партии стало некому. Командовал судном сын погибшего от нашей картечи капитана — юноша лет пятнадцати, худой, сутулый блондин с подслеповатыми глазами и красными бугорками выдавленных угрей на бледных щеках. Выглядел он книжным червем, не шибко расстроенным смертью отца и потерей судна. У меня появилось подозрение, что юноша просил в молитвах избавления от морской лямки — и бог услышал.

На первую каракку тратить еще один заряд картечи не пришлось. Как только мы повернули к ней, на форкастле появился человек с куском желтоватой парусины. Она нужна была, чтобы просигналить о сдаче в плен. На этом судне погибли все командиры, а у матросов не было желания сложить собственные головы за чужое добро.

Все три судна везли английское сукно. Раньше фламандцы покупали шерсть, делали из нее ткани и продавали в Англии, приговаривая, что купили у англичан лисью шкуру за ломаный грош и продали им хвост этой шкуры за гульден. Королю Эдуарду Третьему это не понравилось, поэтому переманил в Англию фламандских ткачей, которые за сто с лишним лет наладили производство шерстяных тканей, по качеству не уступавших материковым. По словам капитана и одновременно собственника третьей каракки, английские товары очень подешевели. Блокада фламандского побережья, которую устроили французские пираты, свела на нет морские перевозки английской овечьей шерсти, овчин и сукна, а у сухопутных купцов не те объемы.

И эти каракки выкупил у нас король Франции по настоятельной и не бескорыстной просьбе адмирала Жана де Монтобана, а груз с удовольствием забрали руанские купцы. Из-за морской блокады цены на сукно на материке сильно выросли. Купцы как раз успели подвезти купленный у нас товар к началу ярмарки Сен-Ромен в Руане, которая проходила в ноябре в течение шести рабочих дней. Так что и мы, и они неплохо наварились на английском сукне. Единственным не очень приятным моментом было то, что ответ от короля ждать пришлось долго, до наступления зимы, из-за чего мы так больше и не вышли в море в этом году.

Людовик Одиннадцатый был в Лионе, занимался казнью своего коннетабля Людовика де Люксембурга, графа де Сен-Поль, де Бриенн, де Конверсано, де Гиз, де Линьи, де Суассон и де Марль, который решил, что он настолько богат и могущественен, что пора стать независимым правителем, а потому постоянно стравливал королей Франции и Англии и герцога Бургундии. Говорят Людовик Одиннадцатый спрятал в своем кабинете послов герцога Бургундии и дал им послушать, что предлагают послы графа де Сен-Поля. После этого Карл Бургундский коварно схватил коварного Людовика де Люксембурга и передал коварному королю Франции. Дипломатия — та еще помойка. Отдохнув немного в Бастилии от суеты, граф де Сен-Поль и вовсе избавился от нее, став на голову короче. Поскольку он был женат на сестре королевы Франции, Людовик Одиннадцатый пожертвовал храмам крупные суммы денег на помин души свояка. Подозреваю, что со словами: «Я часто был несправедлив к покойному».

За этими приятными хлопотами король Франции не забывал и о других важных делах: заключил союзные договора с императором Фридрихом и швейцарцами, которые перед этим вместе с австрийцами напихали герцогу Бургундскому полную пазуху символов мужского превосходства. Людовик Одиннадцатый готовился к войне с англичанами и бургундами, которые заключили союз тремя месяцами раньше. В том, что война с ними будет и очень скоро, не сомневался никто. Король Франции понимал, что эту войну выиграет тот, кто будет контролировать пролив Ла-Манш, поэтому и купил у нас каракки по высокой цене. На радость мне, моему экипажу и адмиралу Жану де Монтобану. Нам теперь было с чем достойно провести зиму.

После Пасхи король Франции во главе большой армии направился в Пикардию, навстречу английскому десанту, высадившемуся в Кале. Нам была дана отмашка: грабьте англичан и бургундов! Десятки кораблей, капитаны которых получили королевские патенты, отправились добывать себе и короне славу и деньги.

Отправился и я на барке. Зимой изготовили и установили на нем четыре новые карронады калибра триста миллиметров. Их поместили на корме, а старые, двухсотмиллиметровые, — на баке. Для стрельбы картечью они намного лучше. Я пришел к выводу, что морские баталии с целью потопления вражеского флота нам, скорее всего, вести не придется, а портить ядрами купеческие суда не рационально. Нам надо уничтожить живую силу противника. Всё остальное можно и нужно продать.

Вышли из порта рано утром во вторник. По понедельникам и пятницам я стараюсь не начинать большие дела и не отправляться в путь. По моему мнению, выходные назначили на субботу и воскресенье именно потому, что надо очухаться после одного тяжелого дня и подготовиться к другому. Дул свежий и сырой западный ветер. В двадцать первом веке я не замечал, а сейчас кажется, что этот ветер в Ла-Манше пахнет гнилыми досками и тряпками. Может быть, потому, что всё судно, включая экипаж, быстро становится влажным. В свое время у меня была теория, объяснявшая, почему англичане имели огромные заморские территории. Чтобы не жить в столь мерзком, сыром климате. Потом я побывал на острове Тасмания, где погода не лучше, разве что теплее, и с удивлением узнал, что там жило больше англичан, чем на всем, расположенном рядом, материке Австралия. Да и на материке многие селилось в Мельбурне, что через Бассов пролив с Тасманией. После чего сделал вывод, что англичане, как плесень, без сырости не выживают.

Первой на следующий день нам попалась маленькая бригантина, если исходить из парусного вооружения. Правда, имела она высокие фор- и ахтеркастли, длиной была метров шестнадцать, а шириной — около пяти, из-за чего ходила медленно и маневрировала плохо. Мы заметили ее миль за восемь и догнали за пару часов. Это оказалась старая лоханка дедвейтом тонн семьдесят, на которой недавно поменяли такелаж. На бортах возле форштевня были прикреплены черные доски, на которых белой краской в два ряда написано «Маргарет Сели». Имела на вооружение кулеврину. Стрельнули из нее разок по нам, но, на их счастье, промахнулись. Вступать в рукопашную и вовсе отказались. Экипаж состоял из капитана, боцмана, кока и шестнадцати матросов. Еду готовили на жаровне — чугунном котле, который располагался в ящике с песком, стоявшем па палубе между грот-мачтой и кормовой надстройкой. Трюм до отказа был забит шерстью. Несколько тюков лежали на палубе, накрытые брезентом и закрепленные тросами. Капитану было лет сорок. Он прочно стоял на палубе короткими и толстыми ногами. Туловище было нормальной длины. Компенсацию за ноги получила голова, которая была раза в два длиннее, чем у большинства людей. Темно-русая борода визуально увеличивала ее еще сантиметров на десять. На капитане был плащ с капюшоном, но без рукавов, с прорезями для рук, изготовленный из куска брезента, к которому пришили подкладку из старой парусины. На ногах сапоги, которые обычному человеку доходили бы до коленей, а в данном случае — до кожаного гульфика.

— Твоё судно? — спросил я.

— Нет, братьев Сели, — ответил капитан хриплым, простуженным голосом, обдав меня ароматом пивного перегара.

— Маргарет — жена одного из них? — продолжил я допрос.

— Нет, их мать покойная, — перекрестившись, ответил капитан. — Только купили это судно, в первый рейс отправили. Говорил я им, что нельзя выходить в рейс в среду!