Вторым развлечением была охота. Я купил лес, возле которого располагались мои сельскохозяйственные угодья, и две дюжины гончих, причем собаки обошлись дороже. В компании с тестем, Лореном Алюэлем и парой-тройкой бедных родственников охотился на благородных оленей и кабанов. Они еще не перевелись в Ютландии, потому что лесов пока что много. Кстати, крестьянам запрещалось пасти скот в лесу. Если они имели коз или свиней, обязаны были оградить пастбище для них, чтобы те случайно не покусились на мою собственность. Разрешалось бесплатно собирать валежник, а четверть собранных грибов и ягод отдавать сеньору. Добытых животных я раздавал родне или жертвовал больнице. Охотились не так часто, как мне хотелось бы. Если в двадцать первом веке температура зимой колебалась здесь около ноля градусов, то сейчас около минус семи или даже минус десяти. Часто шел снег или снег с дождем. Если случался теплый день, то на следующий был густой туман, в котором все казалось сказочным. Недаром на этой земле родился и вырос Ганс Кристиан Андерсен.

Хелле родила сына седьмого января. Мальчик оказался крупным. Роды были тяжелыми. На следующий день его крестили на дому, использовав вместо купели серебряную чашу, в которой обычно размешивали вино со специями. Назвали Эриком Нильсеном и записали сыном Нильса Эриксена из рода Гюлленстьерне. На следующий день на новорожденного было составлено завещание, по которому после смерти отца, то есть, деда, мальчик становился обладателем земель, освобожденных от всех налогов. За это он должен будет прибыть на службу королю Дании конно, в доспехе, при оружии и с оруженосцем и пешими копейщиком и арбалетчиком или выставить вместо себя другого латника с такой же свитой.

Хелле оклемалась только к Масленице. За город, где проходили народные гуляния, она поехала на телеге. Ей обязательно надо было побывать на этом мероприятии. От русского праздника датский отличался только тем, что не лазали на столб за призом, а били палками по бочке, свисавшей с прибитой к столбу перекладины. Бочка была старая, а внутри нее сидела черная кошка. Юноши по очереди скакали на неоседланных лошадях, в основном рабочих, мимо столба и били толстой палкой по бочке. После чьего удара кошка выскочит из бочки, тот и получит приз — пирог с рыбой от гильдии рыботорговцев и золотой гульден от меня.

Эта игра мне напомнила те, в которые играли противолодочники СССР и США в годы холодной войны. Как будущий офицер военно-морского флота, я попал на стажировку на малый противолодочный корабль Краснознаменного Черноморского флота. Командир боевой части один (штурманской) рассказал мне, как за несколько месяцев до моего прибытия они были в походе на Средиземном море. В задачу трех малых противолодочных кораблей (МПК) входило обнаружить подводную лодку блока НАТО и заставить ее всплыть, то есть, рассекретиться. Американские противолодочные корабли точно так же гоняли наши субмарины, только в других районах Мирового океана. Для этого на кораблях стояли гидроакустические пушки. Они стреляли звуковыми волнами вразнобой. Волны били по корпусу подводной лодки. Говорят, уже через несколько минут от этой какофонии экипаж начинает сходить с ума. Наши подводники держатся до последнего, иначе командир поставит крест на своей карьере, а янки сдавались на вторые сутки. Субмарина всплывала и следовала на базу в надводном положении, сопровождаемая кораблями противника. Ее фотографировали с разных ракурсов и отправляли снимки в разведотдел флота. Удачливые командиры МПК шли на повышение — на сторожевики или даже на большие противолодочные корабли.

Обычно кошка выбиралась на свободу тогда, когда бочка начинала разваливаться. Потомки сегодняшней кошки, видимо, эмигрируют в США, потому что она выскочила раньше. Приз получил юноша лет четырнадцати, наш, как заверила Хелле, родственник. У меня все больше складывалась впечатление, что я теперь в родстве почти со всеми жителями Ютландии или, по крайней мере, ее северной части.

Во время поста я, не афишируя, но и не шибко скрываясь, ел скоромное. Это списывали на легкомысленность бургундов. Кстати, мне тут дали прозвище Бургунд. Наверное, за умение пользоваться вилкой. В церкви я тоже редко бывал. Осенью пожертвовал собору сотню золотых, после чего священник не задавал глупые вопросы типа «когда придешь исповедаться?». Вместо меня ходила Хелле. Занимала место впереди, рядом с родителями и сестрой. Рассказывала, что городское купечество начало было отодвигать их, но теперь подобные поползновения прекратились. Ее муж, по мнению ольборгцев, был самым богатым человеком если не во всей Дании, то во всей Ютландии точно. Само собой, с божьей помощью. Значит, его жене положено место поближе к священнику и, следовательно, к богу.

Через два дня после Пасхи женили Лорена Алюэля на Ханне. Свадьба проходила в том же помещении, что и моя. Я подарил на это мероприятие пять бочек вина, а новобрачным — ткани и коня-иноходца. Не обошлось без драки и на этот раз. Опять побили поэта Андерса из-за женщины. Мне кажется, дамы наговаривали на него, давая таким способом понять, кем Андерсу надо заняться, а потом просто давали.

Сразу после свадьбы снялись в рейс. К тому времени барк был отремонтирован, законопачен, просмолен и спущен на воду. В трюма погрузили товары, бочки с пресной водой, еду и боеприпасы. За зиму под моим руководством изготовили большое количество хорошего пороха. Отмерял и смешивал ингредиенты я, а остальное делали рабочие. Обращались с порохом довольно безалаберно. К счастью, полетать рабочим так и не случилось.

Первый переход после отпуска для меня всегда самый волнительный. Такое впечатление, что вернулся домой после скитания на чужбине. На берегу я везде чувствую себя гостем. Второй и последующие переходы, если не случится что-нибудь чрезвычайное, быстро сотрутся из памяти, а первый задержится в ней до следующего возвращения из отпуска.

На флоте работают восхищенные романтики и трезвые прагматики. Я из первых. Потом узнал, что романтикой принято называть очень скучные и часто неприятные процессы. Удовольствие они доставляют, когда заканчиваются. Несмотря на долгие годы в профессии, романтизм из меня полностью не выветрился. Кстати, большая часть новичков на флоте — романтики, а ветеранов — прагматики. Штормовые ветра быстро выдувают всякую дурь. Она вернется, когда потрепанный романтик осядет в спокойном месте на берегу и начнет вспоминать суровые морские будни. Волны сразу станут выше, капитаны — злее, закаты — багровее, а портовые проститутки — обворожительнее и дешевле. Часть романтиков не сможет устроиться на берегу и перелиняет в прагматиков, превратившись в наказание для всего экипажа, особенно, если займет командную должность. Романтиков они будут ненавидеть за отсутствие прагматизма, а прагматиков — за отсутствие романтизма. Чаще других этим страдают русские. Все приходят на судно, чтобы заработать денег, а наши — чтобы поиздеваться, побрызгать ядовитой слюной, поворовать. Одно время менялся я с русским капитаном, который первым делом уменьшал рацион питания экипажа вдвое, чтобы было, что украсть, и списывал кого-нибудь с судна. Обычно это был второй помощник, или второй механик, или оба сразу. С рядовыми связываться западло, а старшему помощнику и старшему механику замену трудно найти. Я никого не списывал, но иногда просил судовладельца больше не присылать данного товарища на судно под моим командованием. Обычно это были перелинявшие романтики.

До Финского залива нас подгонял свежий северный ветер. Дальше он сменился на слабый западный, принесший дождь. Лило почти без перерывов. Мокрые серые паруса сливались с серым морем и небом. Я почти не выходил из каюты. Посреди нее стояла большая жаровня с тлеющими древесными углями, которая давала достаточно тепла, чтобы я не мерз, но слишком мало, чтобы успевала высохнуть мокрая одежда. Представляю, что творится в кубрике на баке, где иметь жаровню я запретил. При таком скоплении народа в тесном помещении ее обязательно кто-нибудь перевернет — и сырое дерево вдруг загорится на удивление быстро. Я видел, как в Онфлере полыхало одномачтовое судно. Его резко качнуло на волне, упала масляная лампа — и через несколько минут огонь охватил всю надводную часть.