Я подвел барк к тонущей ладье. С нее сняли восемнадцать уцелевших ушкуйников, как, насколько помню, новгородцы называли пиратов. Их быстро раздели до рубах и поставили на колени, а руки предложили держать на затылке. Поза, способствующая интенсивным размышлениям о смысле жизни. Йога отдыхает!

Барк пошел к острову Котлин, возле которого на мелководье стояли две ладьи. Экипажи не заинтересовались селедкой в бочках. Увидев, что мы приближаемся к острову, ушкуйники скрылись в лесу. Я высадил на остров десант под командованием Ларса Йордансена. Шкипер осмотрел обе ладьи и пришел к выводу, что их можно быстро починить. Чем и занялись матросы под руководством плотника — бывшего старшего корабела Элиаса Густавсена, который теперь полноправный член экипажа в чине унтер-офицера. Пленные русские грузили на лодки бочки с селедкой. Не хотелось оставлять ее ушкуйникам. Часть бочек погрузили на ладьи, которые мы взяли на буксир. Я решил не ждать купцов. Они знали о готовящемся нападении, но не предупредили. Подставили один раз, подставят во второй. Пленных оставил на острове. Пусть покормят комаров, поживут на природе. Глядишь, поумнеют.

Я повел барк в Нарву. Там очень обрадовались, увидев трофейные ладьи. Отношения между ливонцами и русскими напряженные. Враг моего врага — мой друг. Но и налог с продаж ладей взяли. Купили суда псковские купцы. Продал им через нарвских посредников и весь груз, привезенный новгородским купцам, набрав взамен меда, воска, канатов, мехов.

— Антипа Федоровича Булаву знаете? — спросил я.

— Встречались, — ответил старший из псковских купцов, обладатель длинной и густой темно-русой бороды.

— Передайте ему, что дурак богатым не бывает, — попросил я.

— Да вроде бы он не дурак, — возразил псковский купец.

— Был бы умным, много лет продавал бы мой товар без особого риска и с хорошей прибылью, — сказал я.

Воевать с русскими мне не хотелось, поэтому решил освоить новую линию. Скорее всего, буду ходить на Нарву или придумаю что-нибудь интереснее и прибыльнее.

В Гамбург нас вел тот же лоцман, что и прошлый раз. Уровень Эльбы был высокий, но я решил помочь коллеге. От меня не убудет, а ему хватит на несколько дней, а может, и недель, если живет один. Его неухоженность наводила на мысль, что присмотреть за ним некому. Вдовец или бобыль. У моряков во все времена семейная жизнь кривая.

Когда опять заплатил ему на один су больше, лоцман тихо, чтобы слышал я один, сказал:

— Купец какой-то, вроде бы француз, выспрашивал о тебе, хорошие деньги предлагал.

Я дал ему золотой бургундский дордрехт и попросил:

— Если увидишь его, узнай, где обитает, скажи мне — и получишь десять таких.

— Хорошо, капитан, — согласился он. — Только я не мастер на такие дела.

— Кто бы сомневался! — шутливо произнес я.

Лоцман так и не пришел за наградой. Видимо, не встретил любознательного купца. А жаль! Мне хотелось узнать, кто и почему интересуется мной? Если простой французский купец — это одно, если друг любекцев — другое, а если агент Людовика Одиннадцатого — третье и самое неприятное.

Видимо, пора организовывать новую линию. Я подумал, не смотаться ли в Архангельск? Уверен, что западноевропейские купцы еще не проложили туда дорогу. Только вот успею ли обернуться до холодов? Там ведь быстро и с выгодой товар не распродашь, потому что город наверняка еще мал. Зимы сейчас стали холоднее и продолжительнее. Зазимовать во льдах Белого или Баренцево моря меня не прельщало. Все-таки барк — не ледокол. Решил отложить на следующий год. Купил товары в расчете на Нарву. В том числе и вино французское, которое ценилось у русских и ливонцев дороже немецкого. Взял и для себя бочонок хорошего сладкого розового вина, гренаша, которое так любит адмирал Жан де Монтобан. Надеюсь, Хелле оно тоже понравится.

Продал мне вино фламандский купец — жизнерадостный пухлый мужчина в полном расцвете сил. От Карлсона его отличало только отсутствие пропеллера на спине. Узнав, что возьму много вина, он сделал скидку, а гренаш и вовсе отдал бесплатно.

— Все равно варвары-немцы не смогут оценить всю прелесть этого напитка! — сказал купец.

Я согласился с ним. Людей, пьющих немецкий уксус, который почему-то называют вином, правильно считать варварами. Вино на продажу погрузили в трюм, а бочку с гренашем поставили в кладовой, входить в которую имели право только мой слуга Тома и кок — льстивый малый, весельчак и пустобрех, совершенно не похожий на датчанина. Может, поэтому и готовил лучше своих земляков.

Мы удалились от устья Эльбы миль на пятьдесят, когда мне доложили, что кок заболел. Лекаря на судне не было, поэтому, если кто-нибудь заболевал, я ставил диагноз и выбирал способ лечения. Выбор был небогатый, перечисляю последовательность применения: морская вода или акулий жир в больших дозах, голодание, ампутация. Зная, что дальше лечение будет только неприятнее, больные быстро выздоравливали. Процент летальных исходов был на уровне среднего провинциального врача двадцать первого века. Кока лечить не пришлось. Когда я пришел в кубрик, льстивый малый уже хрипел, схватившись руками за шею, а лицо было багрового цвета. Умирающий стал удивительно похож на Реньо Фюллолю в последние мгновения жизни. Видимо, яд был такой же.

— Кто-нибудь еще пил вино из кладовой? — спросил я.

Вопрос был, конечно, интересный. Тот, кто пил, ответить не смог бы. Поняв это, я приказал открыть бочонок с гренашем и выкинуть его за борт. Поплавав в море, может, избавиться от яда и кому-нибудь послужит. Остальное вино, купленное у фламандца, вылили в Ольборге, а бочки сожгли.

Не думаю, что все вино было отравлено, потому что слишком много яда потребовалось бы, а он пока товар дефицитный. Этот мой поступок показал ольборгцам, насколько серьезно я отношусь к покушению. В городе знали, что у меня есть влиятельный враг, но не ожидали, что Людовик Одиннадцатый будет действовать так коварно. У людей Средневековья идеалистическое представление о королях. Не удивлюсь, если узнаю, что они думают, будто у королей нет анального отверстия. Наверное, поэтому в венценосных особах с годами накапливается столько дерьма. Я еще раз проинструктировал тестя, а он — своих подчиненных. Поскольку большая часть горожан, да и всей Северной Ютландии, заинтересована в том, чтобы со мной ничего не случилось, подобраться в Ольборге ко мне будет трудно, а Гамбург я больше ни ногой. Да и в другие города постараюсь не заходить регулярно.

В Нарве шла подготовка к войне с русскими. Это не мешало ливонцам торговать с псковичами. Точнее, выступать посредниками. Я быстро продал привезенное, закупил товары с расчетом на то, что продавать буду в Копенгагене и Ольборге. Выгоды будет меньше, зато и шансов быть отравленным тоже снизятся.

Я испугался. Черт его знает, успею ли прыгнуть в море, когда пойму, что выпил яд? Что со мной будет, если не успею? Узнавать не хотелось. Наверняка фламандский купец уже добрался до Плесси и доложил, что задание выполнил. Получит наградные и, может быть, успеет их потратить до тех пор, пока не станет известно, что я остался жив. Иначе я ему не завидую. Если я не буду светиться в североевропейских портах, весть о моем спасении доберется до французского короля не скоро. Что ж, придется поменять район плавания.

Большую часть груза я продал в столице Дании любекским купцам. Сказал им, что собираюсь завязать с плаванием, осесть на берегу. Мол, денег заработал, а бродячая жизнь надоела. Мне подумалось, а вдруг яд — это их рук дело? Не похоже, конечно, но любекским купцам моя смерть выгодна, значит, нельзя скидывать их со счетов.

В Ольборге простояли почти месяц. Готовились к длительному походу. Я решил отправиться на Средиземное море. Туда руки Людовика Одиннадцатого вроде бы пока не дотянулись. Там уж я точно не буду заниматься торговлей, так что найти меня будет трудно. Трюм набили селедкой в бочках. Решил продать ее в Лиссабоне. Пусть и без большой выгоды, лишь бы не идти туда в балласте. Пополнил экипаж, взяв еще дюжину арбалетчиков. Наверняка будут потери, а набирать чужих не хотелось. Я уже и сам начал осознавать себя родственником всех ютландцев.