Мой экипаж уверен, что я знал об этой флотилии, поэтому во время шторма и отдрейфовал к Англии. Они ко мне относятся со смесью восхищения и ужаса. Поскольку я в церковь не хожу, крещусь и даже богохульствую только в порядке исключения, постоянно и с малыми потерями захватываю богатые призы и, что самое, по их мнению, главное, вожу корабль в открытом море днем и ночью и оказываюсь именно там, где надо, матросы сделали вывод, что я продал душу дьяволу. Этот вывод помогает им ничего не бояться. Они уверены, что погибнут только те, кто не выполняет мои приказы или сомневается в моих способностях. В дьявола надо верить даже искреннее, чем в бога.

Фламандские рыбаки попробовали разбежаться в разные стороны, но суда эти не для гонок строились. Холостого выстрела из погонного орудия хватило, чтобы большая часть опустила паруса. Самых резвых догнали наш баркас и шлюпка. Капитанам сделали внушение жестоким методом, придуманным не мной. Провинившегося брали за руки и ноги, раскачивали возле мачты и били об нее промежностью. В ближайшие дни, а может, и всю оставшуюся жизнь, наказанный интересоваться женщинами не будет. Зато жив остался. Рыболовецкие суденышки согнали к барку, который встал на якорь. Они швартовались к нашим бортам и отдавали улов. Работали мы двумя стрелами, по одной на каждый борт. Рыба была в бочках емкостью литров около ста. Бочки, включая железные обручи, хорошо просмолены. Люки у суденышек узкие, пролезает только одна бочка, поэтому работа шла медленно.

Капитану первого разгруженного судна — седовласому и седобородому обладателю бурого, обветренного лица с носом-картошкой — я сказал:

— Не печалься! Всё, что ни есть, к лучшему! — и объяснил: — На подходе к вашему порту вас бы перехватили другие наши корабли. Вас бы перебили, а суда бы отвели в Онфлер. Так что, повстречав меня, вы легко отделались.

— Как знать, — пробурчал фламандец, хотя имел желание сказать совершенно другое.

— Идите в Ярмут, берите в кредит бочки и продукты и до зимы продавайте там улов, — посоветовал я. — Домой возвращайтесь, когда совсем холодно станет, когда французы уплывут восвояси.

— А ты, значит, не француз? — не столько вопросительно, сколько утвердительно произнес капитан.

— Я на службе у французского короля, — проинформировал его.

Последние суда разгрузили поздно ночью, при свете факелов, благо ветра почти не было. Ночь пролежали рядышком в дрейфе. Утром фламандцы подождали, когда мы отойдем на несколько миль, после чего дружно пошли на запад, к Ярмуту. Может быть, послушали мой совет, а если нет, пусть им будет хуже!

Купеческий караван был большой, три с лишним десятка судов, каракки и нефы, как я продолжал квалифицировать большие одномачтовые корабли с прямыми парусами, которые теперь обзавелись марселями и блиндами. Они шли на северо-восток вдоль берега графства Голландия, на удалении мили три-четыре от него. Ветер был южный, отжимной, баллов пять. Двигались медленно. Что каракки, что нефы — суда тяжелые, неповоротливые. Зато груза много берут и тонуть не спешат. Паруса у них были самых разных расцветок, довольно ярких. Такое впечатление, что на карнавал спешат. На фоне серого моря, серого берега и серого неба смотрелись приятно.

Их флаги мне были не знакомы, поэтому спросил своих шкиперов:

— Кто это такие нарядные?

— Ганзейцы, — ответил Жакотен Бурдишон.

— Из Любека, Висмара, Ростока и Данцига, — дополнил его ответ Антуан Бло. — Они в прошлом году помирились с англичанами.

— Жаль, что наш король с ними не воюет! — произнес я.

— Надо бы подсказать ему, — пошутил Жакотен Бурдишон.

Мы были милях в трех мористее каравана, шли встречным курсом, острым бейдевиндом, к Брюгге, намереваясь там поживиться. Полные трюма бочек с соленой рыбой не казались моему экипажу достойной оплатой лишений и страданий, выпавших на их долю в этом спокойном, я бы даже сказал, туристическом походе. Главной неприятностью было плохое вино, которое нам подсунул онфлерский купец. Утверждал, что продает самое лучшее. В той бочке, что открыли на пробу, вино, действительно, было хорошее, а вот в остальных, правда, не во всех, оказалось слишком кислым. Я не буду перечислять, что пообещали сделать с купцом мои матросы, но они точно больше никогда и ничего не купят у него. Для французов еда — это вино и что-нибудь к нему. Что-нибудь можно улучшить соусом, а с вином этот номер не проходит.

От купеческого каравана отделились три каракки и направились к нам. Явно не дорогу спросить. Наверное, решили подстраховаться, отпугнуть нас. Я решил не связываться с ними, изменил курс вправо, до полного бейдевинда. Скорость сразу подросла. Раньше мы делали узла два, а теперь разогнались аж до трех. Мы прошли замыкающее судно каравана, а каракки не отставали. Видимо, у ганзейских купцов нескромные амбиции.

— Опустить стаксель и кливера и взять рифы на фоке и гроте! — приказал я, чтобы уменьшить скорость барка.

Людовик, король Франции, запретил мне нападать на тех, с кем он не воюет, но разрешил отбивать атаки тех, кто нападает. Они шли строем уступ. Не специально. Просто те, что двигались мористее, отставали от идущего ближе к берегу. И потихоньку догоняли барк. Наверное, уже подсчитывают добычу.

Я тащил их за собой часа полтора, пока купеческий караван не исчез за горизонтом. Виднелись только топы мачт замыкающих нефов. У меня не было желания связываться с тремя десятками судов. Всё равно все не доведу до Онфлёра, а бросить будет жалко.

— Лево на борт! После смены галса отдать рифы, поднять стаксель! — приказал я.

У ближней каракки паруса были в черно-синюю вертикальную полосу. Фок с большим пузом. Визуально казалось, что этот парус немного свисает за борт, как складка живота закрывает ремень у некоторых толстяков. Два тяжелых груза, прикрепленных к нижним углам блинда, сшибали верхушки волн. Ее капитан не ожидал такого маневра, поэтому не успел отреагировать. Впрочем, ничего путного на таком неповоротливом судне он предпринять не успел бы. Мы прошли вдоль ее левого борта, метрах в пятидесяти, закрыв ветер, и залпом из пушек и карронад зачистили палубы и надстройки. Ответить каракка не успела. Только с ахтеркастля изрыгнули небольшие клубы черного дыма два кулеврины. Те четыре человека, что стреляли из них, полегли рядом со своими орудиями, а сверху их накрыла косая бизань, упавшая с мачты.

Мы повернули влево, подрезали корму каракки и пошли на сближение с двумя другими. Они пытались повернуться к нам левыми бортами, но для каракк поворот оверштаг слишком труден. Обычно они кормой пересекают линию ветра. Так получается дольше, но зато намного легче, и есть гарантия, что повернешь. Я видел, как суетятся на каракках матросы, опуская реи с парусами. У второй паруса были в серую и желтую диагональную полосу.

Ей достался залп из пушек нашего правого борта и карронад, которые успели перезарядить. В карронаду забивают меньше пороха и возни с картечью меньше, потому что калибр больше. Один заряд пришелся в парус грот, сделав из него сито. Нижние углы освободились, и парус затрепетал на ветру. Вторая каракка успела подготовиться к встрече и ответила вразнобой тремя кулевринами калибра три-пять фунтов и тремя — один-два. Одно ядро проломило борт шлюпки, которая стояла на рострах на крышке первого трюма, второе сломало доску фальшборта, а остальные гулко стукнулись о корпус барка. Три слоя дубовых досок оказались им не под силу.

У третьей каракки паруса были в красно-зеленую вертикальную полосу. Впрочем, их все успели убрать, готовясь к повороту. Мы подрезали нос второй, после чего сделали поворот фордевинд и прошли мимо третьей на дистанции метров восемьдесят, обменявшись залпами левых бортов. Наш был более результативным. Потом был еще один поворот фордевинд и залп из правого борта в ее левый с дистанции метров двадцать. После чего легли рядом с ней в дрейф. Абордажная партия на баркасе отправилась посмотреть, как там дела у ребят. Арбалетчики и аркебузиры постреливали по тем, кто высовывал нос из укрытий. Впрочем, сопротивления уже не было.