— Значит, боги моря любят тебя, — сделал вывод датский дворянин.

Я заметил, что каждый народ, принявший христианство, не расстался со своими древними богами. Что-то типа двойного гражданства: где будет лучше, туда и переберемся. И еще понял, что если пожилой мужчина спрашивает, женат ли ты, значит, у него есть дочка на выданье. Молодых мужчин твое семейное положение не интересует. У них еще всё впереди.

Тома принес серебряный кувшин с барельефом в виде виноградной лозы на боках и белым вином из Бордо внутри, два серебряных кубка с барельефами в виде шестилепестковых цветов и серебряную чашу с узором из волнистых линий, наполненную финиками и сушеным инжиром, которые купил в Гамбурге у турецкого подданного, армянина, принявшего ислам, но, по его словам, тайно исповедовавшего христианство по армянской версии.

Попробовав вино, мой гость крякнул от удовольствия, после финика — во второй раз, после инжира — в третий. Я пожалел, что Тома не принес и халву. Слуга оставил ее для себя. Они с Лореном слопали большую часть этой восточной сладости, купленной у того же армянина.

- Говорят, ты воевал в армии герцога Бургундского, — осушив бокал, закинул Нильс Эриксен.

Я рассказал ему о двух сражениях, в которых участвовал в составе бургундской армии. Подвигами не хвастался. Сказал лишь, что взял в обоих случаях большую добычу.

— Война — дело такое: сегодня ты, завтра тебя… — сделал вывод датский дворянин и задал вопрос: — Значит, торговлей решил заняться?

У датчан занятие торговлей не считалось предосудительным для дворянина. Раньше викинги возили товары на продажу, а заодно грабили на море и на суше. До сих пор купец наполовину воин, а воин наполовину купец.

— Да, решил подзаработать, пока не найду, где осесть, — ответил я.

— Есть какие-то наметки? — спросил он.

— Нет, — честно признался я и пошутил: — Поэтому мне любой теплый ветер — попутный!

— Хороший воин всегда найдет доходное место, — сказал Нильс Эриксен.

— Нигде тут война не намечается? — поинтересовался я.

— Да вроде бы Ливонский орден собирается воевать с безбожниками-русами. Еще немцы всегда между собой воюют, — ответил он. — Только ливонцы платят землей, которую захватят, а немцы — добычей. Дело это ненадежное.

Я полностью с ним согласился:

— Не стоит к ним соваться. Поторгую, подожду, когда начнется что-нибудь серьезное.

К тому времени мы опустошили кувшин и чашу со сладостями. Поскольку слугу я не звал, чтобы принес еще, гость понял, что пора уходить.

— Послезавтра в обед пришлю слугу. Проводит тебя ко мне. Отметим воскрешение Иисуса, господа нашего, — пригласил он, не перекрестившись при упоминании бога.

Это мне понравилось, поэтому сразу согласился.

— Со мной будет оруженосец, — на всякий случай предупредил я.

— А как же без него?! — произнес Нильс Эриксен из рода Гюлленстьерне, хотя сам приехал ко мне один.

Жил он в двухэтажном доме неподалеку от центральной площади. Первый этаж был сложен из плохо обработанного камня, второй — из брусьев. Щели между брусьями были замазаны саманом. Двор маленький, телега с трудом развернется. Одна, повернутая оглоблями к воротам, стояла в дальнем конце, возле входа в конюшню. Туда отвел наших лошадей слуга — парнишка лет семнадцати. У него была кудлатая голова, а на босых ногах — цыпки. Он шел пешком впереди нас, меряя каждую лужу.

Нильс Эриксен встречал меня на деревянном крыльце, крепком, из толстых дубовых брусьев и досок. На этот раз на датском дворянине был дублет из такого же сукна, что гаун в прошлый раз, и те же черные штаны. Он крикнул слуге, чтобы задал лошадям сена, и повел меня и Лорена Алюэля в дом.

На первом этаже справа находилась кухня с большим камином и столом, возле которых суетились три женщины, две молодые и одна пожилая. Оттуда горячей волной вырывались ароматы печеного и вареного мяса. Слева был дверной проем, завешанный куском небеленого холста, наверное, спальня прислуги. На второй этаж вела широкая лестница, такая же добротная, как и крыльцо. Холл располагался над кухней. Был он маловат. В нем стоял стол буквой П с узким проходом между боковыми перекладинами. Сиденьями служили лавки. Налево была спальня с тремя широкими кроватями без балдахинов и высоким и большим ларем. Между кроватями и ларем толпились гости — десятка два мужчин и женщин, в основном ровесников хозяина. Молодых девиц было две. Обе голубоглазые блондинки с толстой длинной косой, закинутой на грудь, очень похожие, наверное, дочери хозяина. Одной лет шестнадцать, второй не больше четырнадцати. Старшая дочь одета наряднее: в длинную белую рубаху с алым кантом по краям округлого выреза, рукавов и подола и сверху темно-красный упленд с воротником и без рукавов, длиной до коленей, с обтянутыми черной материей пуговицами. На узкой талии завязан сплетенным из кожи ремешком, концы которого заканчивались надраенными, медными висюльками, похожими на пули. На ногах тупоносые кожаные сапожки на пробковой подошве. Пробка здесь редкость, стоит дорого. Наверное, башмаки надеваются только по торжественным случаям и ходят в них только по дому. Не удивлюсь, если узнаю, что они перешли от матери или даже от бабушки. Лицо у девушки было озорное. Она всячески старалась не смотреть на меня, изображала девичью скромность, но любопытство было сильнее. Мельком глянув на меня и встретившись с моим взглядом, сразу потупилась и улыбнулась. Так думаю, я оказался не слишком уродливым. Она мне тоже понравилась. Младшая дочь была серьезная и сосредоточенная. Она посмотрела на меня без всякого смущения и не проявила никаких эмоций. Не ей ведь выходить за меня замуж. Зато Лорен Алюэль ей явно понравился. Одет он был по последней бургундской моде в том понимании, какое о ней имел, поскольку пошито всё было в Гамбурге. Позолоченных пуговиц на его одежде было в три раза больше, чем на моей. Если он вздумает обзавестись гербом, посоветую ему сороку. По легенде он сын бедного рыцаря, погибшего в бою.

Хозяин представил нас мужчинам, называя их имена и степень родства. Каждому пришлось пожать руку. Давили они сильно, словно проверяли на слабо. Я сразу запутался в их именах-отчествах. Надеюсь, простят, если назову не так. С женщинами здороваться не потребовалось. Нильс Эриксен только показал на каждую и назвал имя, начав со своей жены Барбары, улыбчивой женщины с вроде бы натуральным румянцем на щеках, и дочерей Хелле и Ханне.

Пожилая женщина принесла медный таз с теплой водой и длинное полотняное полотенце. Все всполоснули руки по очереди, сперва хозяин, потом мы с Лореном, потом остальные мужчины и последними — женщины, а затем перешли в холл и заняли места за столом. Хозяин сел во главе стола, жена — слева от него, я — справа за боковой перекладиной, рядом со мной — Хелле, потом Лорен Алюэль с Ханне. Остальные заняли места, согласно степени родства и достатка. Как рассказал мне хозяин постоялого двора Педер Аксельсен, линьяж этот самый влиятельный в округе. Его члены — местная знать, собственники земли, которую сдают в аренду, не платят налоги, но обязаны прибыть с оружием по зову короля. У Нильса Эриксена двадцать три арендатора, у остальных меньше. Кое у кого два-три, а кто-то и вовсе сам обрабатывает землю. Здесь принято делить землю между сыновьями, выделяя старшему чуть больше. За дочерями дают деньги, потому что по закону, введенному почти век назад королевой Маргретой, земля, проданная или отданная в приданое, сразу переходила в разряд обычной, облагаемой налогами. Мудрая королева таким образом усмиряла рыцарскую вольницу и приобретала деньги на содержание регулярной армии. Я подсчитал, что двадцать три арендатора обрабатывают участок примерно равный одному рыцарскому фьефу. Большая часть арендной платы вносится натурой. Значит, местным дворянам есть, что кушать, но не хватает денег на всё остальное. Для всего остального потребовался я, по ютландским меркам — сказочно богатый человек и при этом не купец. Такие рыбины заплывают в местные воды редко.