В ночь на двадцать второе июня — памятный день для русских — шел проливной дождь. Закончился часам к десяти утра. Герцог Бургундский был уверен, что враг не захочет месить грязь, и разрешил нам отдыхать. День был пасмурный, поэтому я искупался по-быстрому в озере и пошел в палатку, чтобы написать ответ Жакотену Бурдишону. Я назначил его капитаном барка и поставил на линию Бордо-Саутгемптон, чтобы возил англичанам вино, французам зерно, овчины и шкуры, а мне деньги. Вчера я получил от него письмо с сообщением, что цены на вино растут в Бордо и падают в Саутгемптоне, а цены на зерно и шкуры растут в Саутгемптоне и падают в Бордо, и вопросом, не лучше ли цены в Лондоне? Если бы письмо прочитал посторонний человек, то решил бы, что я вложил деньги в бизнес английского купца. Шкипер получает процент от прибыли, поэтому и проявляет инициативу. Он не знает, где я нахожусь, передает и получает корреспонденцию через адмирала Жана де Монтобана. Тот тоже не знает, где я, но догадывается, что выполняю поручение короля, потому что отправляет мою почту через королевских курьеров. Я написал Жакотену Бурдишону, чтобы не совался в Лондон. На подходе к устью Темзы кочующая, песчаная банка, на которой уже погибло и еще погибнет много судов. Я не был уверен, что шкипер достаточно опытен, чтобы разминуться с ней.

Я уже собирался отнести письмо командиру обоза, который утром пойдет в Дижон, но услышал выстрелы из пушек и фальконетов. Стреляли не те, что стояли вокруг города, а те, что прикрывали подход к нашему лагерю с востока. Видимо, двадцать второго июня всем не терпится повоевать. Тревоги в нашем лагере еще не подняли. Наверное, ждали сообщение с редутов, прикрывающих подход по Вильскому полю. Я ждать не стал, приказал своим седлать лошадей и надевать доспехи. Может быть, напрасно, потому что стрельба быстро закончилась.

— Видать, лотарингцы выслали разведку, чтобы прощупала наши позиции. Получила свое и удрала, — сказал командир роты Россо Малипьеро, который шел мимо моей палатки от шатра графа Кампобассо.

— Распрягать лошадей? — спросил Лорен Алюэль.

Получив аванс, он стал постоянным клиентом проституток, причем решил перепробовать всех, прикрепленных к нашему отряду. В его возрасте кажется, что все женщины разные. Даже если это так, ты всё равно со всеми одинаков.

— Подождем немного, — решил я.

Вражеская армия была примерно на треть больше нашей. Основное ее ядро составляли швейцарцы, у которых в активе победа над бургундами. Говорят, что наняты швейцарцы на деньги — и не малые! — французского короля. Я не сомневаюсь, что так оно и есть. И не сомневаюсь, что деньги они отработают, чтобы Людовик Одиннадцатый нанял их еще не раз. Наверняка все десять дней стояния неподалеку от нас изучали наши позиции, искали слабые места. На их месте я бы ударил именно сегодня, после дождя, когда их не ждут, когда у артиллеристов проблемы с быстро отсыревающим порохом. Артиллерия у герцога Бургундского, по меркам этой эпохи, превосходная, как в количественном, так и в качественном отношении. Говорят, он обожает огнестрельное оружие, считает, что за ним будущее. Я знаю, что он прав, но остальные так не думают. Аркебузы, которые называют ручницами, кульверинами и разными непристойными словами, пока что чаще пугают лошадей, чем убивают всадников. За такое издевательство над животными аркебузирам, попавшим в плен, частенько отрубают правую руку, чтобы не брали в нее всякую гадость. Кстати, швейцарцы в плен не берут, даже ради выкупа, и сами в плен не сдаются. Они пока что, подобно спартанцам, искренне верят, что трусу незачем жить.

Появление из леса квадратной колонны с длинными пиками, которые торчали во все стороны, были для всех нас полной неожиданностью. Швейцарцы называют такое построение баталией или ежом. В первых рядах идут под бой барабанов облаченные в тяжелые и прочные доспехи пикинеры, а за ними — алебардисты в легких доспехах. Первые давят на врага, вторые рубят алебардами провравшихся между пиками. В центре на коне едет командир и несут знамя. Баталия медленно и уверенно спускалась по склону к нашему лагерю. Атаковать их в конном строю было глупо, в пешем — не намного умнее. Никому не приходило в голову развернуть бомбарды, направленные на город, или хотя бы построить английских лучников и достойно встретить швейцарцев. Артиллеристы отдыхали, а английские лучники охраняли лагерь герцога Бургундского. Наш отряд находился в стороне от направления главного удара врага, так что в запасе у нас было минут двадцать-тридцать. В зависимости от стойкости остальных отрядов.

Я не сомневался в том, что Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, не бросится ценой своей жизни спасать Карла Бургундского, а мне и подавно было без разницы, кто победит в этом сражении, поэтому крикнул своим пехотинцам и слуге:

— Срочно седлайте вьючных лошадей и грузите на них наши вещи!

Палатку пришлось бросить, хотя можно было взять не только свою, но и чужие. К тому времени, когда мы собрали и погрузили на лошадей остальные наши вещи, в лагере уже не осталось никого. Отряд графа Кампобассо дружно удирал по дороге вдоль берега Муртенского озера в сторону Лозанны. Поскакали по дороге и мы. Следом за нами бежали артиллеристы и пехотинцы, осаждавшие город. За ними гнались осажденные, ударившие в тыл бургундам. Возле лагеря герцога Карла вроде бы кто-то еще сражался. Пожелаем им мужества, чтобы мы спели ускакать подальше.

Впрочем, убегать далеко я не стал, потому что заметил слева невысокий холм, поросший лиственными деревьями и кустами. Перед ним дорога шла почти прямо метров сто, а потом огибала холм. Миновав его, я приказал своим людям спешиться и, ведя лошадей на поводу, подняться на холм. Конные лучники посмотрели на меня так, словно я сошел с ума.

— Можете удирать, я вас не держу, — спокойно сказал им.

Моя уверенность помогла им справиться со страхом. Коней мы расположили на дальнем склоне холма, а сами устроились на том, к которому вел прямой отрезок дороги. Аркебузир приготовил свое шумное и неточное приспособление, которое мой язык не поворачивался назвать оружием, арбалетчик — арбалет, лучники — луки, а я — и винтовку, и лук. Кутильер с моим копьем и пикинер должны были прикрывать нас, если враг прорвется через кусты.

— Стрелять первым буду я и в того, кого сочту достойной добычей. Вы добиваете остальных. В лошадей не стрелять, они денег стоят, — предупредил я своих подчиненных, изображая жадного наемника. — Надеюсь, вам все равно, на ком поживиться?

Молчание — знак согласия.

Само собой, добыча меня интересовала мало. Я надеялся, что Карл, герцог Бургундский, если не погибнет в бою и не попадет в плен, поскачет по этой дороге. Один удачный выстрел из винтовки — и я получу больше, чем можно снять с сотни трупов отважных рыцарей. Бойцам моего копья знать это ни к чему, хотя Лорен Алюэль наверняка догадывается, зачем мы здесь. Он парень сметливый.

Мимо холма группами и поодиночке скакали всадники и пробегали пехотинцы с косыми крестами бургундов на одежде. Нет ничего более похабного, чем удирающие солдаты. И более легкую добычу трудно найти. На дороге появились три английских лучника в плоских черных шляпах, напоминающих береты, красных стеганках до середины бедра, прошитых так, что образовались вертикальные валики, и черные шоссах, заправленных в низкие светло-коричневые сапоги. Из-за спин выглядывали длинные луки. Колчан со стрелами был только у одного. Лучники постоянно оглядывались. Значит, погоня близко, следовательно, герцога Бургундского можно не ждать. Обидно, досадно, но ладно!

— Приготовились, — тихо приказал я своим бойцам.

Метрах в пятидесяти от холма английских лучников догнали семь лотарингских латников, на разноцветные сюрко которых нашиты белые простые кресты. На скакавшем впереди на вороном боевом коне, очень крупном, который стоит сотню экю, если не больше, был полный готический доспех, так называемый «белый», то есть не покрытый краской или тканью, на остальных — кирасы, дополненные наручами и поножами. Я подождал, когда всадники расправятся с англичанами. Пусть мои бойцы порадуются. Не любили английских лучников в нашем войске. И не только за ночную стрельбу. Напившись, они вели себя очень непристойно. Хуже вели себя только пьяные немцы, которые получали не больше остальных, а потому подлежали прощению. Так будет и в будущем, хотя немцы в двадцать первом веке начнут получать больше англичан и прощения лишатся.