Там оба барка встали на якорь на расстоянии мили три друг от друга. Глубины были от метров пятнадцати до тридцати. За пределами банки — от пятидесяти. Дрифтеры разошлись в разные стороны и начали выметывать сети. Я не пожадничал, снабдил их сетями семь метров высотой и длиной около пятисот. Хотел сделать длиннее, но побоялся, что их не смогут вытянуть из воды. Механических лебедок пока что нет.

Потекли скучные промысловые будни. Рыбаки дважды в день выбирали сети. Рыбу — в основном треску и сельдь — сортировали и складывали в бочки, пересыпая солью. Как мне рассказали, здесь много так называемой жирной сельди, которая лучше всего просаливается и хранится. Она в возрасте три-четыре года и длиной сантиметров двадцать-двадцать пять. На втором месте преднерестовая и нерестовая сельдь в возрасте пять-восемь лет и длиной сантиметров до тридцати пяти. Моложе трех лет и меньше двадцати сантиметров считается самой плохой. Ее выбрасывают чайкам, которые кружатся над дрифтерами во время выбирания сетей. Остальное время чайки летают где-нибудь в другом месте или покачиваются на волнах.

Когда пустых бочек на дрифтере не оставалось, он подходили в барку Ларса Йордансена, сдавал улов, получая взамен пустые бочки, соль, питьевую воду и продукты. Мой барк грузить будем во вторую очередь. На третий день после нашего прихода на горизонте появился небольшой хулк водоизмещением тонн сто двадцать. Повертелся на удалении миль пять-семь и исчез, чтобы появляться через каждые два-три дня. Скорее всего, голландский или английский. Наверное, охраняет своих рыбаков и гоняет чужих. Нападать на нас боится и опасается, как бы мы не напали. Я делаю вид, что не замечаю его, хотя Ларс Йордансен присылал человека на тузике с вопросом, не надрать ли этому хулку корму? Я решил, что толку с хулка будет мало, а внимание к себе привлечем. Лишнее внимание мне сейчас ни к чему.

Через шестнадцать дней, в течение которых стояла прекрасная погода, трюм старого барка был забит бочками с соленой рыбой, и Ларс Йордансен повел корабль в Ольборг. Там он выгрузит улов и погрузит тару и продукты. Теперь дрифтера начали подходить к нашему борту. Обленившиеся, заскучавшие матросы получили работу. Одна грузовая стрела работала с дрифтером, стоявшим у правого борта, вторая — со стоявшим у левого. Цепляли по две бочки и отправляли в трюм. Там матросы вручную перемещали бочки к бортам и переборкам. Затем перегружали на дрифтера тару и припасы. Работали весело. Особенно говорливы были экипажи дрифтеров. В каждом всего три человека. Болтать друг с другом надоело, вот и общаются с экипажем барка. Всё какое-то разнообразие. Тем более, что у каждого на браке если не родственник, то друг, приятель или сосед.

Мы заканчивали погрузку на очередной дрифтер, когда из «вороньего гнезда» прокричали:

— Вижу корабли, идут к нам!

Шли с юго-запада, со стороны Британии, подгоняемые западным ветром. Каракка и два хулка. На грот-мачте каракки английский королевский флаг, бело-красный, длиной до главной палубы. Один хулк был тот самый, что следил за нами, а второй побольше, тонн на двести. Они шли слева и справа от каракки. Группа поддержки, так сказать. Дождались, когда барк останется один, и решили втроем вытеснить конкурентов со своей поляны.

— Отпускаем дрифтер! Вира якорь! Корабль к бою готовить! — приказал я

Отдав швартовы дрифтеров, матросы вставили в вертикальный шпиль вымбовки и, напевая тягучую песню о красавице, которая ждет их на берегу, начали выбирать якорь. Комендоры молча и быстро выкатили пушки, сняв с них брезентовые чехлы и вытянув из стволов пробки, к портам в фальшбортах. Рядом поставили ящики с пороховыми зарядами, завернутыми в провощенную бумагу и корзины с картечью в холщовых мешочках и ядрами. Часть расчетов новички. Им интересно. Раньше они стреляли только на учениях, которые я устроил во фьорде перед выходом в рейс. Теперь увидят, как это выглядит в бою. На их лицах больше любопытства, чем страха или напряжения. Пока не увидят, как убивают их боевого товарища, кровь, боль, происходящее будет казаться им забавным приключением.

Я повел барк на юг, курсом галфвинд, чтобы набрать скорость и увести врага от дрифтеров, которые, пока не выберут или не обрубят сети, можно считать неподвижными целями. Враги поняли и приняли мой маневр. Они были уверены, что надо сперва разделаться с барком, а дрифтера никуда не денутся. Второй хулк вырвался чуть вперед и оказался первым на нашем пути.

— Батарея правого борта, зарядить книппеля! — приказал я комендорам, которые уже забили в пушки заряды пороха и пыжи. — Целься по парусам ближнего корабля!

На фок- и грот-мачтах паруса были прямые, в черную и зеленую горизонтальную полосу и с красным крестом посередине. На бизань-мачте небольшой латинский парус, зелено-красный. Ни марселей, ни блинда. Сидел хулк не глубоко, поэтому двигался быстрее остальных. Обычно у английских и голландских судов днище делают максимально плоским, чтобы осадка была меньше, ведь отмелей здесь много, а скорость больше, и во время отлива устойчиво лежали на грунте.

Дистанция сократилась до двух кабельтовых, и я приказал:

— Батарея правого борта, огонь!

Фок снесло к чертовой матери, лишь его обрывки затрепетали на рее, а грот справа от креста порвало на ленты, а слева заимел большую дыру. Красный крест, как ни странно, почти не пострадал. Представляю, как сейчас возликовали верующие. Бизань обзавелась несколькими дырами, которые расползлись по вертикали. Хулк сразу потерял скорость и будто присел. С него выстрелили из фальконета каменным ядром, которое пролетело у нас по корме. С большой марсовой площадки трое лучников пустили в нас стрелы. Две воткнулись в фальшборт, а третья — в корпус ниже привального бруса. Больше они стрелять не стали, потому что расстояние между судами начало увеличиваться.

Каракка выстрелила первой. Большое каменное ядро, выпущенное из бомбарды, установленной на форкастле, зацепило косой парус на бизань-мачте и оборвало гика-шкот, из-за чего гик развернулся, и парус заполоскал. Наш залп оставил ее без парусов на фок-мачте и главного паруса на грот мачте. Марсель на грот-мачте хотя и обзавелся дырой почти в центре, но еще держался.

Второй хулк, который шел справа от каракки и позади нее, поменял курс влево, чтобы спрятаться за ее бортом. Я не стал ее преследовать и подставляться под бортовой залп каракки. Мы сделали поворот фордевинд и легли на обратный курс, немного скорректировав его, чтобы пройти по носу обстрелянных судов.

— Орудия левого борта, зарядить картечью! — отдал я приказ.

Форкастель каракки мы обстреляли до того, как подрезали ей нос и оказались в зоне поражения бомбарды. Может быть, внесла свой вклад картечь, а может, вражеские комендоры не успели перезарядить ее, но ответного выстрела не последовало. Только единственный уцелевший на марсельной площадке лучник успел выпустить несколько стрел и ранить одного аркебузира, пока не получил пулю в живот. Выронив лук и прижав к ране обе руки, он присел и закачался вперед-назад, будто убаюкивал боль.

Второй залп картечью мы произвели по хулку. На нем суетились матросы, пытаясь поставить запасные паруса. Видимо, решили, что мы не успеем перезарядить пушки, или необстрелянные еще, поэтому не спрятались при нашем приближении. Картечный залп скосил всех, кто был на форкастле и главной палубе. В голову одного матроса попало, видимо, сразу две или три картечины, потому что она разлетелась на куски.

Мы сделали еще один поворот фордевинд и по второму разу прошлись мимо двух вражеских кораблей. Третий — меньший хулк — стремительно удалялся на юго-юго-запад, передумав сражаться с нами. Заряд картечи с дистанции метров восемьдесят покрыл оспинами корпус большего хулка. Никакого движения на нем я не заметил. Там наверняка были живые, но воевать они передумали. Зато на каракке еще не сдались. Мы врезали в нее два залпа картечи, пока на форкастле не замахали куском паруса, сообщая, что больше ничего не хотят. Лорен Алюэль отправился на каракку с абордажной партией.