Таких людей нам попадалось не много, а потому с ними мы почти не сталкивались, зато на зараженных напарывались с регулярностью восходящей на севере Полярной звезды. Между нами происходила непрекращающаяся кровопролитная война и бывали моменты, когда чаша весов склонялась на нашу сторону, но затем триумфы сменялись оглушительными поражениями. Так, в конце июня нам удалось обнаружить несколько их тайных убежищ и каждое из них сравнять с землей, но с тех пор твари научились прятаться лучше. Их территорией стало метро.

Воодушевленные одержанной победой, мы уверовали, будто загнали их в угол и даже на время возомнили себя хозяевами положения, однако уже очень скоро, когда в попытке накрыть их в подземном логове погибло два боевых отряда, поняли всю преждевременность своих залихватских восторгов. Ликование наше быстро поутихло, а победная эйфория сменилась горечью унизительного фиаско. Впредь соваться к ним никто не рисковал.

В дальнейшем зараженных выкуривали на поверхность напалмом или подкарауливали у станций метро после захода солнца, но и это зачастую приводило к плачевным последствиям. В прямых столкновениях с бесчисленными полчищами осатаневших, готовых на все тварей люди нередко гибли или будучи заражены, оказывались по ту линию фронта. Последнее деморализовало многих — одно дело палить по злобному безымянному существу и совсем другое стрелять в идущего на тебя бывшего товарища.

Одним словом, первый месяц армейской службы дался мне нелегко. К лету я почти полностью восстановил прежнюю физическую форму и чувствовал себя абсолютно здоровым, но помимо усталости телесной, испытывал еще и моральную. Насмотревшись на ужасы, происходящие за границами лагерных стен, часто у меня хватало сил лишь на то, чтобы быстро прикончить свой ужин, а затем пыльным мешком свалиться в постель.

С Мартой после той ссоры мы не говорили больше недели. Изредка сталкиваясь в шумных, переполненных людьми коридорах, в здании военного корпуса или в столовой, мы оба делали вид, что не знакомы, но, как обычно, я не выдержал первым. Не знаю, почему я всегда пасовал перед ней.

Возможно, осознание, что жизни любого из нас ежеминутно подвергаются смертельной опасности побуждало меня раз за разом посылать к черту гордость и переступать через себя. А может, дело было в воспоминаниях о тех днях, когда я считал, что она погибла или в том, что я сильнее ее любил. В любом случае наше чудесное воскрешение друг для друга казалось мне чем-то невероятным и потерять ее снова я не мог.

В тот вечер мы оба сказали друг другу кое-что важное. Когда я пришел, Марта не стала изображать холодную неприступность. Вместо того она посмотрела мне прямо в глаза и с твердостью произнесла:

— Если бы Гарри был жив, когда ты так внезапно здесь объявился, я бы оказалась в затруднительном положении, Джон. Да, я была бы растеряна и это было бы непросто, но я бы не задумываясь ушла от него.

— Я бы тоже ушел от Анны, — опустив взгляд в пол, ответил я.

Ответ был честным, но дался он мне нелегко. Произнесенной фразой я окончательно предал даже саму память об Анне, но она являлась правдой. Правдой, которую я с трудом мог принять сам и, прежде чем сказать ее вслух, долго о ней размышлял.

Итогом этих размышлений стал однозначный, бесспорный, но неутешительный для меня самого вывод — встретив Марту, я действительно поступил бы так. Я бы оставил Анну ради нее.

Я ехал в составе вооруженного отряда, разглядывая привычную картину пустого, развороченного трагическими событиями города. На улице стояла изнуряющая полуденная жара. Смешиваясь с запахом гари и морской соли, воздух дрожал в знойном мареве, слух улавливал далекий шум прибоя, воронье карканье и грохот ведущейся где-то стройки. Сегодня было двадцать шестое июля. С начала эпидемии прошел почти год.

Мы проезжали по залитому солнечными лучами центру города. Точнее, когда-то этот участок земли являлся центром — шумным, сверкающим, пульсирующим миллиардами звуков, сейчас же он был изрешечен разрывами гранат и крупнокалиберных пуль, выжжен огнеметами, завален обломками рухнувших зданий. Неоновые слоганы на рекламных щитах давно погасли, сквозь разбитый асфальт кое-где пробивалась чахлая трава, гигантские, некогда затянутые в стекло небоскребы зияли темными впадинами выбитых окон. Повсюду виднелись воронки и трещины. Это был наш новый постапокалиптический мир.

Я смотрел на него, но почти не видел. За полтора прошедших месяца его однообразный гротескный пейзаж успел мне порядком надоесть, к тому же солнце, отражающееся от уцелевших оконных стекол, слепило глаза. Изнывая от жары, я рассеянно обмахивался потрепанной навигационной картой и думал о событиях сегодняшнего утра.

Уже несколько часов меня преследовало воспоминание о том, как на короткий, почти неуловимый миг я вдруг почувствовал себя безгранично счастливым. В тот момент мы с Мартой обнаженные лежали в маленькой душной комнате и оба тяжело дышали. В шесть утра уже было жарко, но это не остановило меня от ежеутреннего ритуала, когда проснувшись, я на несколько минут прижимал ее к себе, прежде чем окончательно вынырнуть из глубин ночного сна. Зачастую ритуал этот не ограничивался объятиями и сегодня был один из таких случаев.

Восстанавливая сбившееся дыхание, я лежал на кровати, как внезапно меня накрыло этим ощущением всеобъемлющего, беспредельного счастья. Я не сразу нашелся с определением своего состояния, но поразмыслив немного, пришел к выводу, что чувство бескрайнего наслаждения, удовлетворенности и любви к лучшей из существующих на земле женщин можно охарактеризовать только этим громким словом.

— Я сейчас унесусь прямиком в космос, — издав тихий смешок, прошептал я.

— Что, было прям настолько хорошо? — с иронией поинтересовалась Марта.

Перекатившись на живот, она оперлась на согнутые в локтях руки и насмешливо уставилась мне в лицо. Ее глаза лукаво блестели, а растрепанные волосы беспорядочно опускались на вспотевший лоб. Меня каждый раз сводил с ума такой ее вид, но сегодня она была какой-то особенной.

«Все в сегодняшнем утре было особенным», — просквозила в голове мысль.

— О, да! — тихо посмеялся я. — Серьезно, у меня полное ощущение, что я сейчас оторвусь от этой чертовой кровати и улечу в невесомость.

— Ну тогда не забудь и меня прихватить с собой. Я бы с радостью убралась подальше с этой планеты.

— А как же спасение остального человечества? — проведя пальцем по ее раскрасневшейся щеке, спросил я.

Вместо ответа она несколько секунд пристально вглядывалась мне в глаза, а затем, словно констатируя какую-то прописную, заурядную истину, произнесла:

— Я люблю тебя, Джон Уилсон.

— Ого! Сегодня определенно особенное утро! — Улыбаясь, я резко перевернул ее на спину и, склонившись над ее лицом, сказал то, что давно знал внутри себя, но еще никогда не произносил вслух: — И я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить.

Воспоминания оборвались, когда мы подъехали для проверки к запланированному на сегодня городскому району. Казалось, что уже найдены все уцелевшие люди и лишь изредка какой-нибудь отряд обнаруживал одинокого, голодного ребенка, немощного старика или целую семью, трясущуюся от страха в забаррикадированной в квартире. Они приходили сюда из разных уголков страны и в большинстве случаев шли прямиком к одному из убежищ, однако встречались и те, кто боязливо забивался в углы и трещины еще сохранившихся зданий.

В наши задачи входил поиск этих людей. Он был практически лишен смысла, но помимо поисковой миссии, мы отстреливали затаившихся в сумраке брошенных жилищ тварей, а также брали все, что могло сгодиться для нужд обитателей лагеря. Мы брали рабочие инструменты, стрелковое оружие, детали для починки самой разнообразной техники, медикаменты, топливо, а если повезет, то и остатки провизии.

Одним словом, мы мародерствовали. Это было узаконено предписанием сверху, но все же мы входили в чужие дома и квартиры, чтобы вынести оттуда все, что представляет ценность. Хотя все ценные в прошлом вещи давно утратили свою значимость. Еда и оружие — единственное, что имело теперь вес. Они стали нашей новой валютой и лишь обладая ими, человек мог испытывать уверенность, что проживет еще день.