На улице тем временем стало совсем холодно, поднялся порывистый ветер. Гоня в нашу сторону хмурые дождевые облака, он взметал вверх столбы дорожной пыли, а та в свою очередь забивалась нам в глаза и ноздри, скрипела на зубах, тонким слоем оседала на лицах. Не обращая внимания, еще минут десять мы просидели в молчании, но услышав как Терри пару раз тихо чихнула, я предложил зайти внутрь.

Дождавшись ее молчаливого согласия, я направился к двери и, не успев еще переступить порог, услышал грубый бас Тодда. Он о чем-то громко переговаривался с Робом. Пока я снимал ботинки и куртку, вник в суть их разговора — на этот раз Тодд выбрал тему о «сиськах».

Речь шла о фильме, в котором показали интимную сцену с одной известной актрисой, где она сыграла с обнаженной грудью. Тодд посмотрел его вчера вечером и теперь считал своим долгом обсудить со всеми, кто встретится ему на пути. Я уже попал под беспощадный каток его разглагольствований о ее формах, теперь, по-видимому, была очередь Роба.

— Тодд, отстань от меня! — раздраженно взвыл он, проходя мимо нас с Терри в кухню.

По пути он бросил на меня полный показного страдания взгляд, на что я усмехнулся и понимающе ему кивнул.

— О, Джон! Привет! А я как раз рассказываю Робу о том фильме. Ну тот, что с сисястой актрисулькой, помнишь? — Тодд заговорщицки мне подмигнул, будто я являлся посвященным в хранители некой нашей общей тайны и после того, как я поспешил заверить, что помню, проследовал за Робом. — Роб, но ты бы видел ее сиськи! Так бы и зарылся в них лицом…

— Тодд, мне это не интересно, — уставший голос Роба раздавался уже из кухни.

— Я, конечно, люблю буфера побольше, — будто не слыша, продолжал разглагольствовать Тодд. — Так, чтобы можно было схватиться за них обеими руками, да помять как следует! На мой вкус они должны быть как мягкое теплое тесто, чтоб так и липли к ладоням, но знаешь, у этой малышки из фильма титьки тоже ничего. Не высший класс, конечно, но сгодятся. А хочешь я скажу, у кого самые отменные буфера?

Не обращая внимания на бурные возражения Роба, Тодд делился рассуждениями на излюбленную тему. Заткнуть его сейчас не представлялось возможным, потому как за день он успел прикончить несколько бутылок пива и был уже слегка навеселе. За прошедшие дни я успел уяснить, что если трезвого Дэвиса еще можно заставить молчать, то под градусом он превращался в неутомимо болтающего, всех достающего мудака.

«Интересно, сколько Роб продержится, прежде чем сбежит от него в свою комнату?» — промелькнула в голове вялая мысль. Айлин, судя по всему, уже так и поступила — когда я вошел в гостиную, ее там не оказалось. В кресле перед телевизором сидел лишь старик Дэвис, укутанный по самую шею в свой неизменный шерстяной плед. Он не расставался с этим пледом ни днем, ни ночью и, казалось, тот давно намертво прирос к его изнуренному болезнью телу.

Гостиная Дэвисов, как, собственно, и весь остальной дом, имела изрядно потрепанный вид. Она представляла собой небольшую комнату с двумя узкими окнами, желтым от табачного дыма потолком и деревянным скрипучим полом. Стены в ней когда-то давно были оклеены обоями, но сейчас их покрывали сплошные разводы и жирные пятна. Кое-где под многолетним слоем грязи на них еще угадывался первоначальный цветочный узор, но исходный цвет был уже неразличим. Дополняла жалкую картину убогая, перекошенная мебель, своим засаленным обликом мало отличимая как от прочей обстановки, так и от самих хозяев.

Как только мы приехали, Айлин сделала попытку привести дом в порядок — она смела паутину, вымыла окна, отдраила кухню и перестирала все, что только возможно, но даже это не спасло положения. На всем здесь лежал отпечаток запустения и обреченной безнадежности, которые нельзя было стереть при помощи лишь порошка и тряпки. Чтобы привести этот дом в надлежащий вид, требовались более радикальные меры — например, разрушить его до основания, а затем выстроить заново.

Усевшись на неопределенного цвета продавленный диван, я уставился в экран телевизора. Там шел старый фильм пятидесятых годов и какое-то время я честно пытался вдуматься в его сюжет, но очень скоро потерял суть происходящего. В последние недели мне все сложнее давалось сосредоточиться на чем-то отвлеченном — мысли занимали неразрешимые вопросы и поиски ответов на них.

За время, что мы провели в изоляции, мир сильно изменился. Я старался отгородиться от ежечасно поступающих сообщений о количестве зараженных, о целых городах, где не осталось ни одного жителя, о массовых протестах, вспыхнувших по всей стране, но сметающая все на своем пути информационная лавина так или иначе настигала меня. Невозможно было остаться от нее в стороне, даже спрятавшись в глуши без интернета и телевидения.

Информация просачивалась отовсюду и, совсем не желая того, я узнавал все новые подробности, а потом обнаруживал себя оглушенным, растерянным, беспомощным. Так, сегодня я узнал, что на месте моего дома простирается теперь лишь выжженная земля.

С момента нашего отъезда военным не удавалось полностью истребить зараженных, вследствие чего они решили смести все на своем пути. Они уничтожали целые города и поселки, оставляя после себя разоренную, покинутую всеми пустошь, мертвые руины, полыхающие огнем безжизненные обломки. Это были обломки моей прежней жизни.

До сегодняшнего дня где-то в глубине души у меня оставалась надежда, что мы сможем вернуться, когда все закончится, теперь же она была разодрана в клочья. Моего дома — дома, с которым связано так много воспоминаний — больше не существовало и осознать, что отныне мы навсегда оторваны от родных мест, было непросто. Еще сложней было осознать, что если в ближайшие месяцы не удастся переломить ситуацию с новыми случаями заражения, инфекция опустошит всю страну. А за ней, возможно, и всю землю.

Сидя перед телевизором, я пялил в экран невидящий взгляд. Слух улавливал чьи-то отдаленные голоса, но на самом деле я ничего слышал. В эти минуты мне впервые стало четко ясно, что мое скучное, упорядоченное, но в целом беззаботное и комфортное прошлое утрачено навсегда.

Спустя неделю я заканчивал работу в гараже и собирался ехать домой. Была суббота, дел нам с парнями подвернулось не много, а потому освободились мы рано. Пока я складывал на место инструменты, они бурно переговаривались о планах пропустить в баре по стакану чего-нибудь согревающего.

Предыдущие дни я пробовал найти хоть какую-нибудь квартиру в городе, но все мои попытки завершились провалом. Это привело Терри в еще более угнетенное состояние духа, да и меня тоже не радовало, однако я по-прежнему старался не опускать рук.

— Ну что, Уилсон, ты с нами? — спросил меня Харрис. — Пошли, выпьем по стаканчику. Сегодня суббота, можно расслабиться.

— Не, парни, я пас. Нужно домой, — сказал я, в последний раз заглядывая под капот Форда, с которым провозился весь сегодняшний день.

За минувшие две недели они звали меня с собой уже дважды и оба раза мне удавалось отвертеться.

— Брось, ты чего? — подключился к нему Льюис. — Работаем уже две недели, а до сих пор вместе не посидели. Как вообще можно доверять человеку, если ни разу с ним не напился?

— Верно говоришь, Льюис, — поддержал Харрис, всем видом давая понять, что на этот раз от меня не отстанет. Будто готовясь вступить со мной в схватку, он положил руки на пояс и широко расставил свои короткие кривоватые ноги. — Решено, идем! Отговорки не принимаются. Давай, заканчивай копошиться с этим гребаным Фордом! Никуда он не денется до понедельника.

Захлопнув крышку капота, я наконец повернулся к ним. Болтать с посторонними о своих взаимоотношениях с алкоголем мне очень-то не нравилось, потому что это неизменно вызывало любопытство и удивленные расспросы, но, похоже, сегодня простыми отговорками и враньем от них не отделаться.

— Слушайте, парни, я не пью. Посидеть не против, но выпить не уговаривайте. Собутыльник из меня никакой.