Нас забавляло, как Чарли отпирается и робеет при одном упоминании ее имени. В этом подтрунивании не было ни капли злорадства, скорее, все мы просто ему завидовали. Думаю, каждый из собиравшихся по вечерам у костра был одинок и каждый тосковал по женщине. Кто-то по определенной женщине, кто-то по размытому образу из далекого прошлого, а кто-то по тому особенному ощущению тепла и затаенной нежности, что хоть раз возникает в жизни любого мужчины.

Я тосковал по Марте. Она давно перестала мне сниться и я уже почти не помнил деталей ее лица, но все же тосковал. Тоска эта была сильнее разума, хотя в глубине души я догадывался, что в большей степени она даже не по ней самой, а по чему-то навсегда и безвозвратно утерянному.

Когда она так внезапно появилась в моей однообразной, до отвращения пресной жизни, я воспринял ее как свой шанс на спасение — шанс на то, что могу жить дальше — но все это продлилось так недолго и так скоро закончилось. Иными словами, я отдавал себе отчет, что вполне возможно испытываю чувства уже не к Марте, а к воспоминаниям о проведенных рядом с ней часах.

Эти воспоминания больше не приносили мне боли, лишь сожаление. Иногда, сам не знаю, для чего это делал, ведь в том не было никакого смысла, но иногда я представлял, как бы все сложилось, задержись я тогда по ее просьбе. Что было бы, не скажи я ей тех грубых слов или поедь вместе с ней на север. Давно уже меня мучило раскаяние, что из-за охватившего меня в тот день упрямства мы даже не сумели как следует попрощаться.

И еще одна вещь одно время сильно меня донимала. Всего месяц назад, когда долгими ночам я ворочался без сна, или когда просыпался от того, что она опять мне приснилась, меня порой прожигало чувством вины из-за Анны. Из-за того, что так скоро забыл ее. Я ведь действительно ее забыл.

Конечно, я все еще любил Анну, но любил прошлое, нас связывавшее, а от самих чувств почти ничего не осталось. После слов Роба, которыми он со злости швырнул в меня под темными сводами баптистской церкви, угрызения совести за это ненадолго усилились, но затем и они прошли. Какое теперь до всего этого дело, раз они обе мертвы.

Как и другие, остаток дня я провел в заботах по приведению нашего нового жилища в порядок. Котел удалось починить и к вечеру дом отлично прогрелся, подарив так не хватавшего нам в метро тепла. В кухне нашлось все необходимое для приготовления еды, вот только проблемой было ее отсутствие. Того, что мы смогли отыскать за предшествующие дни, при условии экономного расходования должно было хватить максимум на неделю, но даже этот факт не испортил всеобщую радость.

Все мы находились в приподнятом настроении и охотно хватались за любое подворачивающееся под руку дело. Женщины готовили похлебку из бобов, лука и остатков гнилого картофеля, наводили уют, а также старались разместить всех с максимальным комфортом. Мужчины строительными лесами забаррикадировали подходы к дому, заколотили досками окна и запасной выход, поставили крепкие засовы на входную дверь и дверь черного хода из подвала.

В этот день нам казалось, что мы предусмотрели все и обязательно выстоим, когда зараженные твари доберутся в наши края.

Провизии нам хватило лишь на несколько дней. Как и прежде, каждое утро я вместе с Митчеллом и Эдвардсом отправлялся в город или колесил по округе в надежде отыскать что-нибудь из съестного и иногда наши поиски увенчивались успехом, но день ото дня это происходило все реже. Помимо нас троих, тем же занимались еще два отряда, но, как и нам, им тоже редко удавалось привезти хоть что-нибудь стоящее.

В радиусе досягаемости почти не сохранилось нетронутых продуктовых лавок или складов, не говоря уже о крупных супермаркетах. Их разграбили подчистую еще пару месяцев назад. На гуманитарную помощь никто теперь не рассчитывал — ее просто не стало.

Вдобавок ко всему, находиться на городских улицах сделалось чрезвычайно опасно. По ним стремительным потоком неслась нескончаемая людская река, ежедневно вбирающая в себя все новые и новые притоки спасающихся бегством беженцев. Десятками тысяч они растекались по артериям города, сбивались в ожесточенные толпы и представляли собой реальную смертоносную угрозу. Убийства из-за скудного пайка или крыши над головой превратились в обыденность.

Сталкиваясь с людской агрессией, нередко нам случалось вступать в схватки, орудовать руками и ногами, а временами даже отвечать огнестрельными выстрелами. Словом, выбраться живьем из той зловонной клоаки, что олицетворял собой некогда один из самых удивительных мегаполисов земного шара, бывало крайне непросто. Он был словно засасывающая в свои недра огромная сточная яма и для того, чтобы невредимым добраться к спасительному берегу, угодившему в ее мутные воды требовалось проявлять чудеса смекалки, силы и ловкости.

Из-за опасности, которую представлял теперь город, пару раз мы выбирались в лес, где рассчитывали подстрелить пернатую дичь или какое-нибудь более крупное животное, однако и это не принесло плодов. Мы лишь вымотались от бесполезного кружения по запутанным лесным тропам, до костей промерзли от холода, зря израсходовали топливо и едва не застряли в глубоком снегу. После второй неудачи подобных попыток нами больше не предпринималось.

К счастью, нас сильно выручали Вуд, Ричардсон и Ли. Эти трое оказались отличными рыбаками. По утрам они отправлялись к замерзшей реке или океанскому заливу и зачастую возвращались только перед наступлением вечерних сумерек.

Обычно они приносили с собой неплохой улов и женщины из пойманных ими судака, морского окуня или камбалы варили ароматную, но довольно пустую и жидкую похлебку. Без картофеля, моркови, лука и других овощей она выходила водянистой и малопитательной. От такого обеда уже спустя час у всех нас вновь просыпался зверский аппетит.

Чувство голода преследовало меня теперь постоянно. Я просыпался с ним утром, мирился на протяжении всего дня и с ним же проваливался в беспокойный, прерываемый малейшим шорохом сон. Голод не оставлял меня даже по ночам — всякий раз снилась свежая, обильная, а главное разнообразная еда.

Однажды, когда в доме, кроме пойманной рыбы, вообще ничего не осталось, Чарли внезапно пропал. Не сказав никому ни слова он ушел в неизвестном направлении пока все еще спали. К середине дня за него начали переживать, а потому снарядили отряд, чтобы прочесывать окрестные улицы, но перед самым наступлением темноты он также внезапно заявился сам.

Слегка согнувшись под тяжестью чем-то доверху набитой брезентовой сумки, он понуро брел через сквер с неподвижно стоящими в нем голыми деревьями. И хотя вид его длинной фигуры говорил об усталости, на бледном веснушчатом лице светилась торжественная радость. Как оказалось, сумка, которую он нес за спиной, была полна мертвых голубей.

Используя рыболовную леску и раздобытое где-то ячменное зерно, он с утра до вечера терпеливо охотился на этих крылатых городских обитателей. Тот вечер для каждого из нас ознаменовался праздничным пиршеством, а уже на следующий день к Чарли присоединилась почти вся детвора в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет. Разбившись на слаженные команды, они обшаривали близлежащие чердаки, крыши и парки, а затем, сияя от осознания собственной значимости, возвращались с сумками, набитыми пернатой добычей.

Так в нашем рационе появилось голубиное мясо, из которого варили все ту же похлебку или жарили на открытом огне. С этого дня с едой стало полегче, но ближе к двадцатым числам января нас начали сильно донимать морозы. Будто в отместку за человеческие прегрешения, зима в этом году выдалась особенно жестокой.

Все вокруг сковало толстым слоем льда, дороги покрылись завалами отвердевшего снега, с океана задули злые, шквалистые ветра. Они приносили с собой метель, высокую влажность и лютый холод. Наружу было не выйти, а если кем-то и предпринимались такие вылазки, то уже максимум через двадцать минут его стойкость сходила на нет.